Леонид Сергеев - Заколдованная
— …Повсюду едят жирное мясо, чавкают фрукты, выплевывают косточки — противно! — морщилась Наташа. — Наш автобус все время сопровождали местные черноволосые парни в своих машинах. Приставали — жутко! Раз перепутали — поехали за другим автобусом. Я облегченно вздохнула, а девчонки приуныли — привыкли к эскорту…
Я видел в Наташе восторженную, общительную натуру, готовую вместить в себя весь мир, и, посматривая на Веру, многозначительно кивал ей, как бы говоря: «И вам, барышня, не мешало б быть такой жизнелюбкой». В ответ Вера поджимала губы: «Да, Наташа такая, а я другая». Про себя Вера, наверняка, догадывалась — сестра нарочно их развлекает, играет роль посредника, чтобы не ставить ее, Веру, в неловкое положение, а гостю дать возможность освоиться, почувствовать себя в непринужденной обстановке.
— …Ничего нет лучше среднерусской полосы, — говорила Наташа. — Наши уютные деревни, дома с резьбой, разноцветные стада коров на лугах, мягкая листва — во всем спокойствие…
— Я на Кавказ вообще никогда не поеду, — откликнулась Вера. — Там страшно. Кавказцы настоящие дикари… В деревне неплохо, но много невежества. И во дворах грязно и дома какие-то неприбранные.
— Она мечтает жить в Исландии, на острове, — пояснила мне Наташа.
— Прекрасная мечта, — я развел ладони. — Когда, Вера, туда поедете, возьмите меня с собой, я буду рулевым на вашей яхте. Ведь у вас там будет яхта?
Вера покачала головой и с уморительной серьезностью заявила:
— Мне не нужна яхта. И машина не нужна.
— Тогда я буду вашим телохранителем. Так что, если понадобится моя помощь, обращайтесь, не стесняйтесь.
— Вот скажите, — Вера оживилась, даже чуть привстала. — Почему там дома аккуратные, ухоженные? И отношения между людьми совсем другие. Я читала новеллы исландских писателей, видела документальный фильм… Там маленькие чистые поселки, строгая природа, люди вежливые, воспитанные, простые труженики…
— Сейчас допьем чай и поедем туда, — вздохнул я.
— Там острова насквозь продуваются ветрами, как наш особняк, — со знанием дела заявила Наташа. — Тебя, Веруня, там сдует в море… Нет, в наших деревнях спокойней. И люди колоритные и естественные. А какие песни с прибаутками! А промыслы — непрофессиональное рукотворное искусство! Наивное, домашнее, досуговое! У деревенских людей руки добрые, потому и в изделиях чувствуется тепло их рук… В одной деревне на Вологодщине — смешно! Если умрет какой старик, все приходят поздравлять — отмучился мол. А старуха может проворчать: «Не во время отдал Богу душу. Сено как раз поспело, убирать надо»…
— Отлично! — я засмеялся, а Вера поежилась:
— Наташа, расскажи что-нибудь светлое.
— А это светлое, — хмыкнула Наташа. — Там вообще к смерти относятся буднично, без трагизма. Кто-то утонул, кто-то много выпил и сердце остановилось. Потому и детей имеют помногу, чтоб кто-то оставался. Ирония судьбы!..
Вера не выдержала и вышла на кухню; в проем двери я видел, как она доставала из шкафа новую банку варенья.
Наташа наклонилась ко мне.
— Сестра у меня — блеск! Непонятая, неоцененная, чистая душа. А святых людей обижать нельзя. Учтите, я ее в обиду не дам, — она направила на меня палец и, изображая в руках пистолет, «бахнула», а завидев входящую сестру, снова откинулась: — Ну что, люди, новое варенье опробуем?! И «телек» посмотрим, — она встала и включила телевизор.
Вера положила мне полную розетку варенья.
— Попробуйте, это вкуснее. Клубничное. Наташа сама варила. Она умелица, вот только все время грубит мне.
Теперь уже я «бахнул» в Наташу и Вера, довольная, засмеялась, но и смех ее был какой-то грустный, как бы с трещинкой.
— Тебя и надо подстегивать, а то на ходу уснешь, — откликнулась Наташа, настраивая телевизор. — Вот эстрадный концерт. Оставим, под чай с вареньем сойдет?
— Ой, выключи его, ради бога! — взмолилась Вера.
— Да, пусть Вера, тихо создают нам музыкальный фон, — в форме легкого приказа сказал я.
— Вообще-то я не люблю нашу эстраду, — Наташа вернулась за стол. — То ли дело народный хор! Сладкозвучная музыка, нежная. В ней слышится простор. А если еще с гуслями, колокольцами — сказка!
— И я не люблю нашу эстраду, — совсем как девчонка, надула губы Вера. — Глупые, пошлые песенки. Наташа, поставь лучше пластинку Чайковского. Вы любите классическую музыку? — Вера бросила на меня вопросительный взгляд.
— Люблю, но плохо знаю.
— Давайте в воскресенье пойдем в консерваторию? — Вера так и впилась в меня и замерла в ожидании ответа. — Кажется, там концерт Гайдна.
— Можно сходить, — без особого энтузиазма протянул я. — Но лучше мы придумаем что-нибудь пожизненней; например, устроим вылазку на природу. Не в Исландию, поближе — на дачу к моему приятелю музыканту.
Вера смиренно потупилась.
— Ну, ладно, люди! — Наташа встала. — Мне завтра рано вставать, пойду спать, но учтите, буду за вами поглядывать, чтоб вы не целовались. Отец приедет, все ему расскажу…
Напевая что-то про иронию судьбы, она вышла из комнаты и плотно прикрыла дверь, но тут же снова выглянула и дала сестре последнее указание:
— На ночь к иконе не подходи, не молись! Религия чепуха, потому что внушает терпение во имя загробной жизни. Ничего нельзя терпеть…
— Замолчи! — Вера чуть не запустила в нее чайную ложку.
Стояло лето, время повальных отпусков; улицы даже в центре заметно поредели, а аллеи в парке на «Динамо» вообще были пустынны; по ним бесшумно скользил ветер. После работы мы с Верой встречались у метро, прогуливались по аллеям, разглядывали деревья и птиц, присаживались на скамью в потаенном месте напротив особняка, я закуривал, обнимал Веру и рассказывал какую-нибудь историю из своей бурной жизни — что-нибудь смешное, чтобы расшевелить «замороженную спутницу», как окрестил ее про себя. Доверчиво прильнув ко мне, Вера внимательно слушала; то вскидывала на меня широко раскрытые глаза и прямо-таки впитывала все, что я говорил, то опускала голову, волосы почти закрывали ее лицо, я только видел смутную улыбку.
— У вас такая интересная жизнь, — произносила она слабым тихим голосом. — А со мной никогда ничего интересного не происходит.
— Как это не происходит?! — я сильней прижимал ее к себе. — Ну-ка, припомни что-нибудь интересное, — чувствуя себя хозяином положения, я уже на вторую встречу перешел на «ты».
Вера называла меня на «вы» все время пока мы встречались, даже после того, как наши отношения перешли все границы.
Что она могла рассказать, если считала свою жизнь совершенно обыденной и скучной, если мечтала об Исландии? И как рассказывать по заданию, когда внутри — ожидание, предчувствие значительной, многообещающей жизни с мужчиной, который властно ворвался в ее жизнь?
— С мамой все было по-другому, — вздыхала Вера. — Мы с ней ходили в консерваторию и в зал Чайковского… Мама тяжело болела и последние годы не вставала с постели. Много читала. Книги по астрономии и религии. К нам приходила ее сестра, моя тетка. Они с мамой договорились, кто раньше умрет, даст знать, есть ли жизнь на том свете. Недавно тетка позвонила, сказала — видела маму во сне, она говорила: «Не спеши сюда, здесь гораздо хуже, чем на земле. Здесь много наших родных и знакомых, и все хотели бы вернуться на землю, но Бог редко кого отпускает… в виде привидений»…
— Бесспорно, здесь лучше, чем на небесах, — усмехался я. — Думаю, и ты в этом уверена.
— Да, — Вера утыкалась носом в мою шею, легко обнимала меня.
Даже в тихие летние дни слабое дуновенье вокруг особняка с наступлением темноты переходило в порывистый ветер, потому в парке мы долго не засиживались и направлялись «пить чай». Наташа встречала меня по-приятельски, и как только сестра уходила в другую комнату, заговорщически шептала:
— Она совсем потеряла голову. Ирония судьбы! Пересказывает мне сны… Как же надо влюбиться, чтобы думать о вас даже во сне?! Все-таки любовь — это одурение. Но вы, хочется думать, окажете на сестру благотворное влияние.
Выпив чашку чая и рассказав что-нибудь о Вологодщине, где «люди сделали ставку на оптимизм», Наташа надевала яркий сарафан, перекидывала через плечо плетеную сумку.
— Люди! Я собралась по грибы. Шутка! Пошла в кино. Договорились с подругой. Смотрите, не целуйтесь, — она подмигивала мне и, напевая про иронию судьбы, сбегала по ступеням.
В первый же ее уход, я взял Веру за руку и потащил в постель.
Она испуганно замотала головой, но сопротивлялась слабо, и пока я ее раздевал, стояла, подрагивая, стыдливо прикрывала грудь руками, и едва слышно бормотала:
— Господи! Зачем вы это делаете, ведь мы совсем не знаем друг друга?!
Потом, когда я курил и поглаживал ее голову, лежащую на моем плече, она прошептала:
