Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово
— Не понимаю.
— Откуда ты говоришь?
— С почты.
Я решаюсь рискнуть. Опасность, что нас подслушивают, практически равна нулю. Связь между Франкфуртом и Фридхаймом осуществляется автоматическим набором.
— Твой муж все время дает мне книги для моего отца, не так ли? И мой отец дает мне книги для твоего мужа.
— Да, да, да, и что же с этими книгами?
Я ей рассказываю, причем здесь эти книги.
— Я сфотографировал много страниц. У меня есть доказательства. И я могу, коль уж придется, шантажировать твоего мужа.
Шантажировать.
Вот я и докатился до того же, что и господин Лео, Ханзи и Геральдина.
— Вчера он дал мне еще одну книгу. И мой отец тоже даст мне с собой книгу. И я опять сфотографирую страницы. И чем дольше это будет продолжаться, тем больше твой муж не должен замечать, что ты нервничаешь. Всего через пару месяцев мы будем вместе на Эльбе. Фирма, которая собирается взять меня на работу, готова к концу года дать мне долгосрочный кредит.
Это ложь. Чистейшая ложь. Никто ничего подобного мне не обещал.
— Ах… Оливер, тогда к концу года я уже смогу уйти от него!
— Конечно. Вы с Эвелин снимите квартиру. Пока будет оформляться развод, я успею сдать выпускные экзамены.
Ложь. Все это ложь.
Что будет к Рождеству? К концу года?
Квартира? Откуда?
Развод? Тогда Верене во всем придется признаться. Но до декабря еще столько времени. Сейчас март. Кто знает, что за это время случится? Ложь. Ложь. Притом, что и дальше тоже придется лгать.
— Вот только в ближайшие пару месяцев нам надо быть поосторожней. Нам нельзя больше встречаться в башне.
— Да.
— За нами подглядел один мальчишка из интерната, маленький калека, он шпионит за мной.
— А я думала, Геральдина.
— Да нет.
И я рассказываю ей правду почти полностью: что я был у Геральдины и что она поклялась отомстить за то, что я ее бросил; что я смертельно обидел маленького инвалида, желавшего во что бы то ни стало быть моим самым близким другом, тем, что позволил Рашиду спать со мной в одной комнате; что маленький калека и Геральдина после всего этого наверняка быстро спелись.
— Я понимаю…
Да? Понимаешь ли ты в самом деле? Понимаешь ли все? Я — нет. Конечно же, Ханзи рассказал Геральдине все, что знал. Но что, собственно, он знает? Не мог же он следовать за мной до Франкфурта. Это мог сделать только один человек, и я знаю, как его зовут: Лео.
— Верена…
— Да?
— Тебе сейчас надо быть очень осторожной. Ты не должна доверять никому: ни своим друзьям, ни слугам, и особенно остерегайся Лео.
— Почему особенно его?
— Мне кажется, что твой муж поручил ему следить за тобой. Маленький калека не может знать всего. Геральдина не может знать всего.
— И Лео тоже не может. Мы ведь были так осторожны!
К сожалению, недостаточно. Иначе бы мне не пришлось расстаться со своей машиной. Требует ли Лео за свою информацию деньги и с Манфреда Лорда?
— Остерегайся Лео, ради меня, прошу тебя!
— Конечно. Я сделаю все, что ты говоришь… Оливер, когда мы теперь увидимся?
— Завтра я улетаю. В пятницу вернусь. Если сможешь, то позвони мне в тот день. Я буду ждать твоего звонка. Когда вы переезжаете сюда, в горы?
— Пятнадцатого марта.
— Тогда будет намного легче.
— Легче!
— Душа моя, не будем паниковать. Перед пятнадцатым я наверняка получу приглашение к вам. Мой отец наверняка даст мне книгу для твоего мужа. Вот увидишь, как вежлив и предупредителен он будет со мной.
Он и впрямь был очень вежлив и предупредителен.
В пятницу, 10 марта, я возвращаюсь из Эхтернаха. И уже на следующий день получаю от господина Лорда приглашение на ужин. На сей раз мой отец дал мне с собой старую библию. Он передал мне ее в гостинице. Оттуда же я ему и позвонил:
— Для тебя книга от господина Лорда. Но приезжай и забирай ее сам.
— Почему?
— Потому что я больше не переступлю твой порог. Не спрашивай почему. Я только что вернулся из сумасшедшего дома.
Четверть часа спустя мой папочка уже у меня в гостинице. Он взял книгу от Манфреда Лорда и дал мне библию. У меня он пробыл три минуты. Я глядел на часы.
Чтобы сфотографировать страницы с проколотыми буквами, мне потребовалось после моего возвращения в интернат полночи. Я едва-едва успел это сделать.
В субботу вечером после моего возвращения из Люксембурга я отправился во Франкфурт на Мигель-Аллее. Тогда у меня еще был мой «ягуар». И опять у камина Манфред Лорд говорит, что самые милые и уютные вечера — те, что в узком кругу. Не так ли? Да, в самом деле! Он восхищается библией. Затем Манфред Лорд выходит, оставляя нас на несколько мгновений одних.
— Когда? — сразу же шепотом спрашивает Верена. — Где? Быстрей!
— Позвони мне завтра.
Из выреза платья она достает маленький сложенный пополам конверт.
— Что это?
— Увидишь сам.
В конверте было множество коротеньких и мягких волосков. Курчавых волосков…
6
— Это Цецина. Очаровательное местечко! Вы устали, мистер Мансфельд? Может быть, остановимся и немного отдохнем? Не волнуйтесь, мы не опоздаем на наш паром! Может быть, вам немного размять ноги?
Где я? Кто эта женщина рядом со мной? Что это за машина?
— Вы очень бледны. Вам плохо?
— Я… У меня небольшое головокружение.
— Тогда остановимся! Я знаю эту местность как свои пять пальцев. Вот тут направо есть переулочек, ведущий к большой площади прямо у берега моря.
А вот и площадь. Она огромна. И совершенно пустынна. Солнце палит на нее и на выцветшие фасады некрасивых, обветшавших домов, из окон которых протянуты веревки с бельем. Я немного прохаживаюсь туда-сюда. И вдруг меня охватывает небывалый, дикий ужас. Мне кажется, что я умру. Прямо сейчас. И прямо здесь. На этой громадной и пустынной площади Цецины.
Я спотыкаюсь. Скорей назад, в машину. Я не хочу умереть здесь, в этой ужасной, прокаленной солнцем пустынной глуши!
Миссис Дюрхэм протягивает мне флакон. Я наполовину опорожняю его.
— Шотландское виски, — говорит миссис Дюрхэм. — Всегда вожу с собой. Ну, как сейчас?
— Everything is allright again. Thank you. Thanks a million[158].
— Нет ничего лучше шотландского виски, — я всегда говорила.
7
Далеко ли еще до Пиомбино? Далеко ли еще до Портоферрарио? Далеко ли еще до встречи с Вереной?
— Сейчас будет Сассета, потом Сан-Винченцо. А вон на указателе стоит: Пиомбино! Все иностранцы попадаются на это и сворачивают вправо, потому что не знают, что за поворотом вся дорога — сплошь колдобины! Мы проедем дальше прямо до Вентурины, а там по отличной дороге за десять минут доедем до Пиомбино! Хоть мы и сделаем крюк, но доедем быстрей!
— Хорошо, миссис Дюрхэм.
— Этот дорожный указатель в Сан-Винченцо надо снести или уж починить дорогу! А он стоит себе и стоит! Прямо какой-то сознательный обман! Попадаешь вместе с машиной словно в западню.
Обман. Западня. Я не должен попасться в западню. Я должен быть в норме. Сохранять здоровье. И разум. Я должен теперь думать за троих. Скоро все будет хорошо, если я не поддамся на обман.
И вновь мои мысли уносятся далеко, в то время как миссис Дюрхэм выражает недовольство по поводу ослиной упряжки, которую она никак не может обогнать.
Я не имею права попасть в западню. Я должен уберечь нас троих от всех ловушек: Верену, Эвелин и себя самого.
Вот одна из них: в воскресенье после званого ужина у Манфреда Лорда я встретил Геральдину и Ханзи. Я хотел побыть один и утром отправился в лес. И вдруг они…
Идут, держась за руки: Геральдина — прямая и красивая, Ханзи — кособокий, изуродованный, безобразный. Оба празднично одеты. Оба дружески здороваются.
— Мы собрались в церковь, — говорит Геральдина.
— С Али и Джузеппе, — добавляет Ханзи. — Мы бы с удовольствием взяли и Рашида, но поскольку он иной веры…
— Ах, ты скот, — говорю я.
Он улыбается, и его губы растягиваются в тонюсенькую ниточку.
— Не понимаю, о чем ты?
— Прекрасно понимаешь.
— Ни слова больше! — Он прижимает к себе руку Геральдины. Та тоже радушно улыбается. — Кстати, хотел тебе сказать вот что, Оливер: я не стану возражать, если ты еще больше подружишься с Рашидом. По мне, можешь стать хоть его братом!
— Не собираюсь.
— Это уже твое дело. Но знай: брата у тебя нет.
— Что это значит?
— Это значит, что я тебе уже не брат. У меня теперь сестра!
— Геральдина?
— Да, — говорит та, улыбаясь, — представь себе.
— Не расстраивайся, — говорит калека, — но несчастный случай с ней сблизил нас. Еще совсем немного, и у нее был бы такой же искалеченный позвоночник, как и у меня!
Произнося это, он, подлец, ангельски улыбался, и Геральдина вместе с ним. Они стоят, держась за руки. Интересно, пришлось ли ей показывать ему груди и остальное за то, чтобы он выложил то, что знает. Или он сделал это безвозмездно, со зла?
