Томас Вулф - Паутина и скала
Нет ее? Значит, она утрачена? Неужели никто не в силах вернуть мне девочку? Вы построите еще более огромные машины, еще более высокие башни, наш прах будет содрогаться в такт вра shy;щению еще более громадных колес: так неужели у вас нет машин, способных вернуть шестьдесят секунд утраченного времени? В таком случае она утрачена.
Ты полюбил бы папу. Он был такой необузданный, красивый, все обожали его. В том-то и беда: все давалось ему легко, он ни shy;когда ни к чему не прилагал усилий.
За год до его смерти мне было около шестнадцати лет. Госпо shy;ди, я была прямо-таки писаной красавицей и думаю, что почти такой и осталась. Хорошее у меня лицо? Оно такое же, как все shy;гда, люди мало меняются.
Папа в тот год играл в Нью-Йорке. Слышал ты о пьесе «Полониус Поттс, филантроп»? Чудесная пьеса! Папа в ней был замеча shy;телен – он играл профессора Макгиллигру Мампса, доктора бого shy;словия из Мемфиса – люди начинали хохотать, едва он появлялся на сцене. Сохранилась его фотография в гриме: у него лысый па shy;рик, длинные бакенбарды, торчащие клочьями в разные стороны, одет он в длинный сюртук, в руке большой обвислый зонтик, кото shy;рый раскрывался всякий раз, стоило папе на него опереться. «Моя фамилия Мампс, Макгиллигру Мампс из Мемфиса…», потом он вытаскивал из бокового кармана большой красный платок и оглу shy;шительно сморкался. Хохот после этого не утихал пять минут.
Папа был очень красивым. Уголки его рта загибались вверх, словно он всегда был готов улыбнуться, а когда улыбался, лицо его будто бы светилось. В это было что-то изысканное – словно бы кто-то включал свет.
Таких пьес больше не ставят. Видимо, зрители сочли бы их при shy;митивными, глупыми. Я считала их замечательными. Не знаю, но мне кажется, что люди тогда были проще. Большинство людей сей shy;час такие спесивцы – каждый полагает, что постоянно должен гово shy;рить или делать что-то умное. Такие вычурные, я от них устаю. Боль shy;шинство молодых людей совершенная шваль, все представляют со shy;бой чью-то бледную тень – чуть-чуть фальши здесь, капельку при shy;творства там, сплошное подражание. Господи, чего ради стараться выглядеть не тем, что есть, не быть самим собой?
На другой год Ричард Бранделл поставил «Ричарда Третьего» и прислал моему отцу билеты с запиской, в которой очень взволно-нанно и настойчиво просил заглянуть к нему перед спектаклем. Отец не играл на сцене уже около года. Глухота его так усилилась, что он уже не слышал суфлера, и дядя Боб дал ему должность сво shy;ею секретаря в управлении полиции. Я приходила к нему каждую субботу, – полицейские были очень любезны со мной, давали ко shy;робки карандашей и большие пачки прекрасной бумаги.
Мистер Бранделл не видел моего отца несколько месяцев. Придя в театр, мы ненадолго отправились за кулисы. Когда отец распахнул дверь и вошел в артистическую уборную, Бранделл обернулся и выскочил из кресла, будто тигр, обнял отца обеими руками и воскликнул дрожащим, взволнованным голосом, слов shy;но в невыносимой душевной муке:
– Джо! Джо! Я ошень рад твоему приходу! Ошень рад видеть тебя!
Волнуясь, он всегда говорил с заметным акцентом. Он хоть и утверждал, что по рождению англичанин, но родился в Лейпци shy;ге, отцом его был немец; настоящая фамилия его была Брандль, став актером, он изменил ее на Бранделл.
Я больше ни у кого не видела такой потрясающей возбудимо shy;сти. Мистер Бранделл был очень красив, но в ту минуту его ли shy;цо, приятное, выразительное, удивительно подвижное, было так раздуто и перекошено сильным душевным волнением, что он по shy;ходил на свинью. Обычно он бывал очень обаятельным, сердеч shy;ным, приветствовал меня нежно, ласково, целовал. Но тут на ра shy;достях забыл обо всем. Несколько минут он молчал, любовно по shy;тряхивая отца за плечи; потом заговорил о «них». Мистер Бран shy;делл считал, что все ополчились против него, твердил, что папа его единственный друг на свете и спрашивал, презрительно и имеете с тем жалко:
– Джо, что они говорят? Слышал ты их разговоры?
– Слышал только, – ответил отец, – что роль ты играешь за shy;мечательно, что сейчас на сцене равных тебе нет, что всем дале shy;ко до тебя, Дик – и сам я тоже так считаю.
– И даже Подколодному? Даже Подколодному? – восклик shy;нул мистер Бранделл со злобной гримасой.
Мы знали, что он имел в виду Генри Ирвинга, и не ответили. После своего провала на гастролях в Лондоне он в течение многих лет был уверен, что провал произошел по вине Ирвинга. В его представлении этот человек являлся чудовищем, постоянно строя shy;щим планы подвести его, погубить. Он был одержим мыслью, что почти все на свете ненавидят его, стремятся сжить со свету, поэто shy;му схватил отца за руку и, пристально глядя ему в глаза, сказал:
– Нет-нет! Не лги мне! Не води меня за нос! Ты единствен shy;ный, кому я могу доверять!
И принялся рассказывать о кознях своих врагов. Исступлен shy;но бранить всех и каждого. Сказал, что все рабочие сцены сгово shy;рились против него, что никогда не ставят декорации вовремя, что перерывы между действиями способны загубить постановку. Видимо, он считал, что враги его платят рабочим, дабы испор shy;тить спектакль. Папа говорил ему, что это глупость, что никто на такое не пойдет, а мистер Бранделл все твердил:
– Они пойдут! Они ненавидят меня! И ни за что не успокоят shy;ся, пока не сживут со свету! Я знаю! Я знаю! – Голос его звучал очень таинственно. – Я мог бы тебе кое-что рассказать… Я знаю такое…Ты просто не поверишь, Джо.
И заговорил злобным голосом:
– Тогда почему же я изъездил эту страну от побережья до по shy;бережья, каждый вечер играл в новом городе и никогда не знал таких неприятностей? Да! Черт возьми, я играл в каждом опер shy;ном театре, в каждом захолустном лектории на североамерикан shy;ском континенте, и всякий раз сцена бывала подготовлена во shy;время! Декорации привозили за два часа до спектакля и устанав shy;ливали своевременно! Да! Так бывало в любом городишке! По-твоему, в Нью-Йорке это невозможно?
Немного помолчав, он продолжал с горечью:
– Я отдал жизнь театру. Отдал публике лучшее, что было во мне – и какую же благодарность получил? Публика меня нена shy;видит, коллеги обманывают и предают. Я начал жизнь банков shy;ским служащим, в клетке кассира и подчас проклинаю злую судьбу, которая вырвала меня оттуда. Да! – яростно выпалил он. – Нужно было пренебречь этой мишурой, блеском, недолгой славой – аплодисментами толпы, которая завтра же тебя забудет, а послезавтра оплюет – зато я приобрел бы нечто бесценное…
– Что же? – спросил отец.
– Любовь благородной женщины и счастливые голоса малы shy;шей.
– Отдает наигрышем, – цинично заявил отец. – Дик, да ведь тебя целый пехотный полк не смог бы не пустить на сцену. Актерство из тебя так и прет.
– Да, – сказал с отрывистым смешком мистер Бранделл, – ты прав. Я говорил, как актер. – Подался вперед и уставился в зеркало на гримировочном столике. – Актер! И ничего больше! «Коню, собаке, крысе можно жить, но не тебе».
– Дик, – заметил отец, – я бы не сказал этого. Ты живешь полной жизнью.
– Всего-навсего актер! – воскликнул мистер Бранделл, гля shy;дись в зеркало. – Жалкий, рисующийся, низкий, высокомерный актеришка! Актер – человек, который лжет и не сознает этого, который произносит слова, написанные лучшими, чем он, людь shy;ми, читатель любовных записок от продавщиц, соблазнитель до shy;ступных женщин, человек, который прислушивается к интона shy;циям собственного голоса, который не может купить в мясной лавке кость для своей собаки без мысли о том, какое производит впечатление, который не может даже поздороваться, не играя – актер! Клянусь Богом, Джо, – воскликнул он, поворачиваясь к отцу, – я с ненавистью вижу свое лицо в этом зеркале.
– Откуда так несет наигрышем? – произнес папа, поворачиная голову и принюхиваясь.
– Актер! – заговорил снова мистер Бранделл. – Человек, кото shy;рый перебывал столькими персонажами, что уже не способен быть самим собой! Который имитировал столько чувств, что у него не осталось своих! Знаешь, Джо, – голос мистера Бранделла стал каким-то шелестящим, – когда мне сказали, что моя мать умерла, у меня был миг – да, пожалуй, именно миг – искреннего горя. А потом я побе shy;жал глядеться в зеркало и очень жалел, что нахожусь не на сцене, не могу показать лица публике. Актер! Человек, который создал столько лиц, что уже не знает собственного – он коллекция поддельных рож!.. Какое лицо вам угодно, дорогая моя? – обратился он ко мне с ирони shy;ей. – Гамлета? – И тут же стал выглядеть Гамлетом. – Доктора Джекила и мистера Хайда? – Тут его лицо чудесным образом дважды пре shy;образилось: в первый миг он выглядел доброжелательным джентль shy;меном, в следующий – уродливым, жутким чудовищем. – Ришелье? – И сразу же превратился в коварного, зловещего старика. – Франта Браммелла? – И стал юным, жизнерадостным, надменным и глу shy;пым. – Герцога Глостера? – И преобразился в жестокого, беспощад shy;ного негодяя, которого ему вскоре предстояло играть.
