Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

Лето в этом году выдалось жаркое, на редкость сухое, то и дело вспыхивали в подмосковных лесах опасные, тревожащие душу пожары, где-то горели торфяники, и когда ветер поворачивал, даже до Москвы доносился запах дыма и гари, небо туманилось на востоке серой угрюмой пеленой, все говорили о пожарах, и из некоторых учреждений посылали даже бригады в лес копать канавы и рубить деревья.

А зной все пылал и пылал, и дождей не было. Оля была в деревне у Жениной матери. Лиза писала ей одно письмо за другим, душными ночами ее мучил страх, в голову лезли ужасные видения и глупые мысли. Но от Оли приходили редкие коротенькие писульки, нацарапанные все теми же крупными каракулями, о том, что все хорошо, она учится плавать и вчера они ходили в овраг за малиной.

Вернулась Оля похудевшая и вытянувшаяся, похожая на былинку, высушенную солнцем; теперь она ходила уже в четвертый класс, но была все такая же строгая и недосягаемая в своей детской упрямой отстраненности от реального мира. И когда она подходила приласкаться к Лизе и прикасалась к ее щеке едва ощутимым эфемерным воздушным поцелуйчиком, все внутри у Лизы замирало от счастья и от ощущения безмерной ценности этого дара. Ее дочь была удивительное существо.

А времечко между тем продолжало мелькать; утро — вечер, утро — вечер. Лиза и оглянуться не успела, как облетели иссохшие за лето деревья. Вот уже и семьдесят второй год покатил под горку.

Однажды, возвращаясь с работы на метро, в толпе, выходящей вместе с нею из соседнего вагона, увидела Лиза знакомое лицо, оно мелькнуло и исчезло. Лиза прибавила шагу и нагнала Надю Сомову, бывшую свою одноклассницу, с которой чуть было не подружилась однажды по-настоящему, но так все как-то не получилось. А теперь, оказывается, Лиза узнала ее даже со спины, а смуглое кареглазое ее лицо с тяжелыми хлопающими ресницами и вовсе показалось ей таким знакомым и родным, что это даже удивило Лизу, ведь столько лет прошло.

— Здравствуй, Надя! Ты меня не узнаешь?

— Вета! Да нет, узнаю, конечно, теперь узнаю. Здравствуй.

Они отошли в сторону и сели на мраморную скамью. Кругом толпились люди, то налетали, теснясь и схлестывая два торопливых потока, накатывающий на вагоны и бурно вытекающий из них, то все вокруг странным образом пустело, воздух делался сыроватым и прохладным, из темной шахты тянуло ветерком, там помигивали огоньки, и опустевший длинный перрон вдруг делался похожим на печальный морской берег, на несколько секунд, пока на нем не взбухала следующая волна.

— Ну как ты, Надя, где ты, что?

— Все нормально. Я, представь себе, физик, защитилась, работаю. У меня сын, Павлик, мы с ним завзятые туристы…

— А Валька?

— Что — Валька! Мы с ним разошлись тысячу лет назад.

— Как же это вышло?

— А! Не хочется вспоминать. Ты бы его сейчас не узнала, постарел, обрюзг, рассказывает дурацкие анекдоты. Я сталкиваюсь с ним иногда по работе. После меня еще раз был женат и тоже неудачно, сейчас, по-моему, один… Мы не скучаем без него.

— Как странно. А знаешь, я ведь тоже была в него немножко влюблена, тогда, в детстве.

— Я помню, я даже мучилась из-за этого. Вот дуры-то!

Они посмеялись осторожно, не очень уверенные, что правильно поняли друг друга.

— Надя, а ты видишь кого-нибудь из наших, знаешь, кто где?

— В общем, понемножку знаю про всех. Ну, кто тебя интересует? Зойка замужем за каким-то необыкновенным летчиком, у нее грудной ребенок, кажется дочка. Да ты, наверное, знаешь про нее?

— Нет, ничего не знаю. Ни про кого — ничего.

— Правда? А помнишь Зойкиного дружка, Витьку? Он теперь журналист, ездит по всей стране и, знаешь, неплохо пишет. Больше по сельскому хозяйству. Как вырвался от Зойки, так сразу и ожил, он заходил ко мне. Ну, кто еще? Рая Абакумова все там же, на старой квартире, просто удивительно, как их до сих пор не снесли. Учительствует. Замуж вышла поздно, а теперь торопится, у нее уже двое детей. Света Петрова — инструктор райкома, Розка — зоолог, работает где-то на биостанции, Ира Куренкова — филолог. Кто еще? Таня Яковлева? Она вышла замуж, опять за военного. Сын у нее в этом году ушел в армию… Да про это ты, наверное, сама знаешь…

Но Лиза не знала, забыла, совершенно выпустила из виду. И Женя ей ничего не сказал, неужели тоже забыл? Ужасно. Лиза подняла голову, взглянула Наде в лицо. В ее спокойных карих глазах горели и вздрагивали какие-то подозрительные искорки, то ли иронические, то ли всепрощающие, этого Лизе было не понять.

— Да, а как там моя подруга, Лялька Шарапова? — вдруг вспомнила Лиза и обрадовалась. — Где Лялька?

— С Лялькой все в порядке. Она теперь, кажется, Дружинина или что-то в этом роде. Ученый секретарь института, большое начальство. А важная какая, ты себе представить не можешь! Такая солидная, толстая. И муж у нее тоже очень солидный, ездит на черной «Волге». Вот как мы с тобой всех разделали! Одна только ты и осталась, Вета. Расскажи хоть что-нибудь про себя.

— Я? Даже не знаю, что про себя сказать. Живу, как все, обыкновенно, муж хороший, он врач, хирург, дочке одиннадцатый год. Работаю.

Она помолчала немного. И вдруг остро захотелось ей рассказать Наде про всю эту свою дурацкую историю на работе, заглянуть в ее глаза и узнать, что она скажет по этому поводу. Не так уж часто выпадала у нее такая возможность — вот так со старинной подругой обсудить свои дела, довериться ей, выслушать и никуда не торопиться. И она тут же стала ей рассказывать, сама себя перебивая и горячась. А Надя слушала все с той же неопределенной улыбкой, и по ней ничего нельзя было понять. Перрон то наполнялся, то пустел. Лиза взглянула на часы и ужаснулась. Напрасно она затеяла все это. Что могла ей сказать Надя такого, чего не знала бы она сама? Какая все это, в сущности, глупость! Она замолчала растерянно.

— Ты прости, Надя, что я все это вздумала тебе сейчас вывалить, не знаю, с чего это на меня нашло.

Они поднялись с мраморной скамьи, со вздохом подхватили свои тяжелые, нагруженные хозяйственные сумки и пошли потихоньку по залу, им было еще несколько шагов по пути, потом они снова остановились и снова прощались, потом вспомнили и записали телефоны друг друга, твердо зная, что телефоны эти им не понадобятся, их жизни давным-давно разошлись, теперь их трудно, да и не нужно было совмещать, поворачивать в одну колею. Зачем? Да и стоило ли рисковать тем немногим и добрым, что еще оставалось им на память от прошлого?

И они разошлись.

Глава 13

Гром грянул с ясного неба неожиданно, среди полного спокойствия и тишины. Однажды, когда Женя дежурил и Лиза была дома одна, в пустой квартире раздался телефонный звонок. Лиза побежала, теряя тапочки и на ходу зажигая свет.

— Слушаю.

В трубке кто-то возился и дышал, и вдруг раздался напряженный и ясный девический голосок:

— Мне Елизавету Алексеевну.

— Я слушаю.

На том конце провода опять замолчали, потом вздохнули, и тот же голос решительно зачастил:

— Я насчет Евгения Ивановича. Вы не знаете. Он ужасный, подлый человек. Он вам изменяет. Это уже давно тянется, третий год.

— Кто вы? С кем я говорю?

— Она старше вас, распущенная, наглая, — продолжала невидимая ее осведомительница так, словно не слышала обращенного к ней вопроса, словно у нее вообще не было ни слуха, ни тела, а только один этот торопливый, задыхающийся, ненавистный Лизе голос. — Она тут через всех прошла. А он не понимает, и все знают и смеются!

— Ну хватит! — Лиза хлопнула трубку, прижала ее к аппарату двумя руками, в ужасе ожидая, что вот сейчас он зазвонит опять.

И так стояла она, зажмурившись, несколько мгновений. Было по-прежнему тихо, так тихо, что звенело в ушах. Она перевела дыхание и открыла глаза. Что это было? Что случилось сейчас с нею? Этого не может быть! Но она уже понимала, понимала — это правда, случилось непоправимое, все рухнуло. Ей хотелось бежать по квартире, метаться, выть, но она стояла все так же молча и неподвижно, только сердце, сердце громко бухало, отдаваясь в плечах и коленях. Она вспомнила, что сейчас может вернуться Оля, и заставила себя очнуться. Что-то надо было делать, хотя бы умыться холодной водой. Но, не дойдя до ванной, она вдруг снова остановилась, как будто бы кто-то ее держал, и дурной вопль готов был вырваться из нее, но она его держала в себе изо всех сил.

«Мерзавец, мерзавец! Сволочь! — торопливо думала она одной половиной своей расколовшейся потрясенной души. — После всего, что я для него сделала! Что бы он был без меня?! Здесь все мое, мое! И книги, и мысли, и слова! Он ограбил меня, он меня убил! Что он со мной сделал?»

Но вторая ее половина молчала, прислушивалась изумленно к этим подавляемым мыслям, наблюдала за ними брезгливо и отстраненно. «Это не я, не я… — думала она. — Боже, какой стыд, как низко я пала!»