Джон Чивер - Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе Уопшотов. Рассказы
— Простите, — сказала она, — но, может быть… — Мужчина, казалось, спал. Шезлонг справа от нее был пуст. Гонора закрыла глаза и воззвала к ангелам. Через секунду, лишь только ее молитва вознеслась к небу, молодой моряк остановился возле нее, пожелал ей доброго утра и сказал, что капитан приглашает Гонору посетить его на мостике. Он помог ей выбраться из кресла.
На капитанском мостике она с помощью ручного секстанта определила высоту солнца к продалась воспоминаниям.
— Когда мне было девять лет, дядя Лоренцо купил для меня двенадцатифутовую парусную лодку, — сказала она, — и после этого года три не было в Травертине рыбака, которого я бы не могла обогнать.
Капитан пригласил Гонору на коктейль. За ленчем стюард посадил ее с двенадцатилетним итальянским мальчиком, который ни слова не говорил по-английски. Они довольствовались тем, что улыбались друг другу и объяснялись знаками. Днем Гонора играла в карты, пока не настало время сойти вниз и подготовиться к приему у капитана. Она пошла к себе в каюту и достала из чемодана ржавые щипцы для завивки, верой и правдой служившие ей не меньше тридцати пяти лет. Она включила щипцы в штепсельную розетку в ванной. Все лампы в каюте погасли, и Гонора выдернула вилку.
В коридорах сразу же началась беготня, послышались взволнованные голоса пассажиров, перекликавшихся друг с другом по-итальянски и по-английски. Гонора спрятала щипцы на дно чемодана и выпила стакан портвейна. Она была честной женщиной, но сейчас, ошеломленная случившимся, ни за что бы не призналась капитану, что это она пережгла пробку.
Беда, однако же, была куда серьезней. Открыв дверь своей каюты, Гонора увидела, что вокруг темно. По коридору бежал стюард с фонариком в руках. Гонора снова закрыла дверь и выглянула в иллюминатор. Лайнер мало-помалу терял ход. Высокий белый гребень за кормой стал опадать.
Крики и беготня в коридорах и на палубах усилились. Гонора с несчастным видом сидела на краю своей койки; ее неловкость, ее глупость задержали этот огромный корабль на пути. Что же теперь будут делать? Спустят шлюпки и поплывут к какому-нибудь необитаемому острову, выдавая по норме сухари и воду? И все это по ее вине. Дети будут страдать. Она отдаст им свою воду и поделится сухарями, но вряд ли найдет в себе силы признаться. Ведь ее могут посадить под арест или бросить за борт.
Море было спокойно. Лайнер дрейфовал по волнам и слегка покачивался. Голоса мужчин, женщин и детей эхом отдавались в коридорах и над водой.
— Это генераторы, — услышала Гонора чьи-то слова. — Оба генератора вышли из строя.
Гонора заплакала.
Потом она вытерла слезы и, стоя у иллюминатора, глядела на закат. Из танцевального зала послышались звуки оркестра. Как могут люди танцевать в темноте? Далеко внизу, там, где находились матросские кубрики, кто-то закинул в море удочку. Наверно, ловили треску. Ей самой хотелось закинуть удочку, но она не осмелилась попросить ее, так как тогда могло бы обнаружиться, что это она остановила корабль.
За несколько минут до наступления темноты все огни зажглись, на палубе раздались радостные крики, и лайнер лег на прежний курс. Гонора видела, как за кормой возник и стал расти белый гребень, когда они снова двинулись в сторону Европы. Она не решилась подняться в столовую и поужинала консервами, запивая их портвейном. Позже она прогулялась по палубам, и молодой человек в полосатом пиджаке попросил разрешения ее сопровождать. Гонора обрадовалась его обществу и возможности опереться на его руку. По его словам, он путешествовал, чтобы отдохнуть от дел, и Гонора решила, что он удачливый молодой делец, который, совершенно естественно, хочет повидать свет, прежде чем обзавестись женой и детьми. На миг она пожалела, что у нее нет дочери, на которой он мог бы жениться. Тогда она подыскала бы ему прекрасную должность в Сент-Ботолфсе; они поселились бы в одном из новых домов восточной части поселка и по воскресеньям приходили бы вместе с детьми навестить ее. Устав, она совсем захромала. Молодой человек помог ей спуститься в каюту и пожелал спокойной ночи. У него были прекрасные манеры.
На следующий день Гонора тщетно искала его в столовой и подумала, уж не едет ли он другим классом или не принадлежит ли он к кутилам, которые не являются к ленчу, а вместо того питаются бутербродами в баре. Вечером в сумерках он подошел к ней на палубе, где она ожидала, пока прозвонит колокол к обеду.
— Я не видела вас в столовой, — сказала она.
— Почти все время я провожу у себя в каюте, — сказал он.
— Но вы не должны быть таким необщительным. Вам надо заводить друзей ведь вы очень привлекательный молодой человек.
— Не думаю, чтобы вы хорошо отнеслись ко мне, если б знали обо мне правду.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказала Гонора. — Если вы из рабочих или что-нибудь в этом роде, то для меня это не имеет никакого значения. Знаете, прошлым летом я отдыхала в горах, в Джеффри, и встретилась там с очень милой дамой; я подружилась с вей, и она мне сказала то же самое. «Не думаю, чтобы вы хорошо относились ко мне, — сказала она, — если бы знали, кто я такая». Тогда я спросила ее, кто она такая, и она ответила, что она кухарка. Ну и что ж, она была очень милая женщина, и я продолжала играть с ней в карты, и мне было совершенно безразлично, кухарка она иди не кухарка. Я не высокомерна. Среди моих лучших друзей есть такой мистер Хоуорт, он трубочист, и он часто заходит ко мне на чашку чая.
— Я еду зайцем, — сказал молодой человек.
Гонора с трудом перевела дух, набрав полные легкие морского воздуха. Вот это был удар! О, почему жизнь оказывается цепью тайн? Она-то вообразила, что ее новый знакомый преуспевающий и удачливый делец, а он попросту нарушитель закона, отверженный.
— Где вы ночуете? — спросила она. — Где вы едите?
— Большей частью я ночую в туалете, — ответил он. — И я два дня ничего не ел.
— Но нельзя же ничего не есть.
— Знаю, — печально сказал он. — Знаю. Видите ли, я рассчитывал довериться кому-нибудь из пассажиров, и тогда, если бы он отнесся ко мне по-дружески, он мог бы распорядиться, чтобы ему приносили обед в каюту, и делиться им со мной.
На мгновение в Гоноре возобладало чувство осторожности. Он казался назойливым. Он действовал слишком поспешно. Тут у него громко забурчало в животе, и мысль о муках голода, которые он должен был испытывать, прогнала прочь подозрения.
— Как вас зовут? — спросила Гонора.
— Гэс.
— Так вот, я еду в двенадцатой каюте, палуба Б, — сказала она. Спуститесь туда через несколько минут, а я позабочусь, чтобы вам принесли поесть.
Войдя к себе в каюту, она позвонила официанту и заказала обед из шести блюд. Молодой человек пришел я спрятался в ванной. Когда на стол были поданы закрытые крышками судки, он вышел из своего убежища, и Гонора с удовольствием смотрела, с каким аппетитом он ест.
Покончив с обедом, он вытащил пачку сигарет и предложил Гоноре закурить, словно она была не старухой, а его милой приятельницей и ровесницей. Гонора спросила себя, не стала ли она моложавей под благодатным воздействием морского воздуха. Она взяла сигарету и испортила четыре спички, пытаясь закурить. Когда сигарета наконец зажглась, от дыма у Гоноры появилось такое ощущение, будто ее горло режут ржавой бритвой. Она раскашлялась и обсыпала пеплом платье. Молодой человек словно бы и не заметил, как она уронила собственное достоинство, — он рассказывал ей историю своей жизни, и она изящно держала сигарету между пальцами, пока та не погасла. От курения она определенно чувствовала себя моложе. Он женат, рассказывал гость. У него двое детей — Хейди и Питер, но жена его сбежала с каким-то моряком и увезла детей в Канаду. Где они теперь, он не знал. Он работал конторщиком в страховом обществе, и жизнь у него была до того одинокая и бессмысленная, что однажды во время обеденного перерыва он проник на лайнер и уехал на нем. Что ему было терять? По крайней мере хоть немного повидает свет, если даже его и отправят домой под конвоем.
— Я скучаю по детям, — сказал он. — Это самое главное. Знаете, что я сделал на прошлое рождество? Купил елочку, из тех, что продаются в магазинах стандартных цен, поставил ее в комнате, украсил, купил подарки для детишек, а когда наступило рождество, сделал вид, будто они ко мне пришли. Конечно, все это фантазия, но я развернул подарки и вел себя так, будто дети и вправду были у меня.
После обеда Гонора научила его играть в триктрак. Он очень быстро усвоил правила игры, подумала она, и вообще он исключительно сообразительный молодой человек. Позор, думала она, что ему приходится губить свою молодость и способности, живя в одиночестве, печали и тоске. Он не был красив. Лицо у него было слишком подвижное, а усмешка чуть-чуть глуповатая. Но он еще совсем мальчик, подумала Гонора, и, когда станет опытнее и добрее, лицо у него изменится. Они играли в триктрак до одиннадцати часов, и, по правде говоря, с тех пор как она уехала из Сент-Ботолфса, она еще ни разу не чувствовала себя такой счастливой или, во всяком случае, такой довольной. Когда они пожелали друг другу спокойной ночи, он замешкался у дверей; глядя на Гонору со своей чуть глуповатой или, может быть, лукавой? — усмешкой, он, казалось, намекал, что она могла бы оставить его переночевать на свободной койке у себя в каюте. Но хорошего понемногу, и она закрыла дверь у него перед носом.
