Роман Канушкин - Джандо
В тот момент, когда что-то начало происходить со стенами павильона суперкомпьютерных игр, вызывая у всех находящихся там неясное тревожное чувство, быстро превращающееся во всесокрушающую панику, Студент раскрыл глаза и не увидел ничего, кроме темноты, непроницаемой и шуршащей, как листы забытых книг. Самое удивительное, что он не испугался этой темноты, а на лице его была улыбка, словно он возвращался из какого-то счастливого сна. Потом его обступили запахи и пропитавшая каменные стены сырость безморозной зимы, и он вспомнил, что находится в Алкином подъезде, в коридоре, где погасла лампочка, и отчего-то сидит на полу. Он попытался подняться и в следующую секунду чуть не рухнул, словно у него не было ног, — тогда он понял, что просидел на полу достаточно долго и у него затекли ноги. Подождав какое-то время, Студент нащупал бумажный пенал, где находилась лампочка, отыскал фонарик, оказавшийся работающим, табурет и двинулся к светильнику. Движения его были механическими, словно он выполнял нечто необходимое, но не относящееся к нему лично. А потом лампочка в 100 ватт навсегда рассеяла эту непроницаемую, шуршащую и какую-то чужую темноту, заглянувшую в Алкин подъезд.
НЕ НАДО БОЯТЬСЯ ТЕМНОТЫ.
Студент оглянулся — Дяди Вити не было. Он как-то странно улыбнулся, прекрасно понимая, что через какое-то время, наверное, довольно скоро, начнет убеждать себя, что ему все это показалось, что он, здоровый как буйвол мужик, по непонятной причине грохнулся в обморок в темноте подъезда, и Алка найдет для всего этого объяснение — много пили, мало спали и что-то в этом духе… Да, ничего этого не было, не было вовсе и не может быть. Не было горящих в темноте глаз.
ХОЧЕШЬ, Я ВОЗЬМУ ТЕБЯ В ЛЕГЕНДУ?
Не расступались тяжелые стены «сталинского» дома, и не плыла в открывшемся проеме громада неведомой башни, обдуваемая ветрами, кружащимися в глубинах ночи… Не слышал он Алкин голос, беспрестанно зовущий его, и не оборачивался к нему, увлекаемый куда-то Дядей Витей; не видел колонны золотокожих великанов, уходящих на последнюю битву, не стоял на мрачном утесе и не вглядывался в луну, чужую, созревшую, как яблоко, незнакомую луну, которой пришла пора упасть… Но Алкин голос звал его, он заглушал вой поднявшегося ветра, и тогда Дядя Витя стал удаляться, и все расплывалось, и была темнота, в которой он открыл глаза, темнота подъезда, куда он вернулся… Не было всего этого — только показалось. Но, ступая по светлому теперь коридору, возвращаясь в дом своей подруги, Студент каким-то неведомым образом знал, что Дядя Витя уже не придет, что их пути разошлись. Алка права — Дядя Витя был опасен, но где-то там, в открывшемся проломе, с другой стороны мира, он отпустил его, позволив вернуться к этому непрекращающемуся Алкиному зову.
— Чушь собачья! — выругается Студент, открывая дверь Алкиной квартиры, но тут же мысленно добавит: «Вовсе нет, ты же знаешь, что он действительно больше не придет».
— Что случилось? — спросит Алка. — Тебя так долго не было.
— Приходил Дядя Витя… Не беспокойся — он ушел, мы попрощались.
ВОЗВРАЩАЙСЯ, САШОК, Я НЕ ВОЗЬМУ ТЕБЯ В ЛЕГЕНДУ.
— Но…
— Ты знаешь, он, наверное, действительно к нам привязался… Но теперь все уже в порядке.
— И он больше не нуждается в нашей помощи? — еле слышно проговорит Алка.
— Нет… Думаю, что нет.
Луна успокоится, и они не будут больше говорить о Дяде Вите и поймут, что действительно все закончилось.
Пройдет зима, и все забудется, наступит апрель— лучший месяц в природе, — неожиданно теплый в этом году. Однажды Студент с Алкой повстречают Дядю Витю, опохмеляющегося с Андрюхой пивом в розлив. И никакие прежние страхи не вернутся — глядя на обрадованного, добродушного и любящего выпить пенсионера, Студент окончательно решит, что не было ничего и все лишь только показалось.
Прощаясь, Дядя Витя подмигнет Студенту и скажет:
— Сашок, а может, как-нибудь сгоняем в игровые автоматы?
Алка испуганно вздрогнет, глядя на них обоих, но в добродушных и уже слегка пьяных глазах Дяди Вити не будет никаких теней.
— А чего б не попробовать, — с улыбкой ответит Студент.
Но вернемся к жильцам дома, стоящего в самом центре старой Москвы, на тихом перекрестке двух знаменитых улиц. Дора оказалась права — на Новый год ей подарили большой конструктор «Лего», а Катьке — фотик, «Кодак» с автофокусом. А когда пришел март и в Москве начал таять снег, они наконец всей семьей поехали в горы, и Дора смогла покрасоваться рядом с папой в своем новом горнолыжном костюме. Курорт оказался модным, и по-прежнему все пижоны смотрелись на лыжах как коровы на льду.
Письмо с подобным содержанием Дора отправила своему новому другу. Профессор Ким был немало удивлен, получив «экспресс-почтой» открытку с видом циллертальских Альп и ледником Хинтертукс, где даже летом лежит снег, и словно рекламную фотографию самой Доры. «Надеюсь, что вы не очень скучаете, — заканчивала Дора свое послание. — Обратили внимание, как я загорела?..»
Профессор Ким действительно не очень скучал. Сразу после зимней сессии он проявил неожиданную настойчивость в вопросе перевода на дневное обучение некой студентки, даже не являющейся ему родственницей, и все было сделано очень быстро, несмотря на усиленные попытки Нины Максимовны помешать этому процессу.
— Что это он так колотится из-за этой Ирочки, вы не знаете? — спросила как-то толстушка Рита.
— Нет, не знаю, — печально вздохнула Нина Максимовна, думая о том, что маленький стервец все же отыскал своего Профессора Кима, а потом добавила: — Может, блат какой… Вы же понимаете, Рита, святых людей не бывает.
Да, Профессор Ким действительно не скучал, у него было полно работы, и он уже принял предложение Артура насчет испанских галеонов.
Постепенно все случившееся в тот самый короткий день в году забылось, пришла весна, и капель смыла следы зимы.
Да, забылось. Но так было днем, а ночью не все поддавалось контролю сознания. До сих пор участникам этой истории в пору беспокойной луны снятся разные кошмары, которые даже не хочется описывать. И лишь Профессор Ким видит в это время что-то очень важное и забытое им, на чем, пожалуй, стоит остановиться.
В такие ночи Профессор Ким долго не может уснуть и работает почти до утра в своем причудливом кабинете. А потом ложится в постель и мгновенно проваливается в сон, делающий его почему-то счастливым. И снится ему та страшная самая длинная ночь, когда копье вторично обрело цель и когда Робкоп, весь одевшись зеленым дымом, рухнул сквозь землю. И снится ему, что это он падает в зеленом дыму, падает с бесконечной громады Спиральной Башни, которую он так и не увидел. Страшен этот стремительный полет в одном направлении, вся его жизнь мелькает перед ним, но события лишены последовательности, словно кто-то сжал спираль времени, превратив ее в точку, и эта тяжесть одномоментного бытия, груз непереносимой памяти увлекают его вниз, туда, где мрак сгущается до непроницаемости камня. И Профессор Ким понимает, что у него нет крыльев, чтобы взлететь вверх, нет крыльев, чтобы разжать эту беспощадную спираль неодолимого и равнодушного Времени. И он просыпается всего лишь на мгновение, а потом его сон перестает быть только сном. Он становится воспоминанием, скрытым от Профессора Кима днем, но постоянно возвращающимся в сновидении, воспоминанием о том, что с ним действительно произошло в ту самую длинную ночь, когда над Москвой стояла чужая, незнакомая луна. И он переживает все заново — и страшное падение, последовавшее сразу после удара копья, и отчаяние, и глухую тоску, потому что у него не было крыльев и он мог лететь лишь в одном направлении — к разверзнувшейся под ним мгле; и странный ветер, тревожащий по ночам Урса, поднимался навстречу, ветер, несущий вздохи разочарования всех исчезнувших бесследно эпох, оставивших лишь иллюзорные следы своего пребывания на этой земле. Профессор Ким все переживает заново. Как и внезапное ощущение, что вот-вот нечто должно случиться и предчувствия не обманули его, что сейчас, именно сейчас свяжутся совершенно разные и отдаленные друг от друга события и что он когда-то уже переживал этот момент. Потому что он не рухнет вместе с Робкопом в эту открывшуюся бездну…
Пять лет назад, в свой первый визит в Африку, находясь у стойки бара…
ВОСПОМИНАНИЯ О ПРЕДСТОЯЩЕМ?
Чопорная кенийская столица Найроби, «Сафари-клаб», бар, наряженный, как рождественская елка-пальма, ироничный коктейль-оазис в широком стакане, перстень, беседа с Йоргеном и Урсом и наблюдающий за ними красивый темнокожий человек. Пять лет назад, находясь у стойки бара в «Сафари-клаб», он выпал на мгновение из действительности и видел берег, залитый солнцем детства, и громадное здание с роковой лестницей, возвышающееся над пляжем, — сталинский ампир, видел старого Ральфа и ощущал запахи больницы, видел большую хлюпающую лужу, оживающие картинки, Олю Осминкину, прозванную Осмой, но и видел что-то из этого теперешнего мгновения… Когда его окружали огни кенийской столицы и он, продолжая падать, услышал бой барабанов и заклинания чернокожих колдунов, услышал голоса буша, наполненные грозным рыком золотогривых львов и испуганным дыханием кареглазых антилоп, почувствовал, как бесчисленные стада диких животных пересекают Африку, подчиняясь зову воды, и еще раз за оставшейся теперь далеко радугой он увидел ослепившее его лицо древней Царицы, так похожее на лицо Зеделлы… И тогда падающая вместе с ним луна и огни кенийской столицы стали сгущаться, пока не превратились в одну точку. И Профессор Ким должен устремиться за этой яркой точкой света, единственной в обступившей его мгле. Теперь он уже убежден, что именно этот момент открылся ему пять лет назад, сложившись в непонятные тогда знаки, и что все эти бесконечные двери, сквозь которые он шел в самую длинную ночь, блуждая по темным лабиринтам памяти, предназначались этой действительно последней и вовсе не запертой двери, за которой лился свет… Он проходит в этот свет и оказывается на морском берегу. Он спускается по каменным ступеням, и в разные стороны расходятся балюстрады громадного здания, возвышающегося над пляжем, — сталинский ампир. Он, конечно же, узнает это место, залитое вечным солнцем детства, узнает ступени и эту роковую белую колонну, которая не смогла удержать его, но каменная громада здания почему-то больше не выглядит такой угрожающей. Тогда счастливая улыбка появляется на лице спящего Профессора Кима, и главное, чтобы никто не потревожил этот сон, этот хрупкий миг радости. Потому что Профессор Ким продолжает спускаться по лестнице и ступает на горячий песок, пахнущий морем, и навстречу ему идет седовласый, но по-мальчишески стройный человек с удивительно синими глазами, такими же, как синева раскинувшегося впереди моря и отражающегося в нем неба. Профессор Ким никогда не видел прежде этого человека, но сейчас он сразу же узнает его. Узнает по яркому крылу, раскрывшемуся за его спиной. И на мгновение нигде в этом мире уже не остается ночи, он узнает этого человека и понимает, что всегда представлял его именно таким.
