Цянь Чжуншу - Осажденная крепость
— Ха! Ты своими руками погубил меня и еще говоришь о дружбе! Твой юбилейный номер на самом деле оказался траурным, твое поздравление некрологом, ты и вправду вознес меня на небо, да только на Западное[162]. Ты сам не знаешь, как ты ужасен: твое перо пронзает, как копье, твои чернила — сущий яд, листок твоей бумаги — ордер владыки ада, возвещающий смерть. Мало того, что персонажи твоих романов и пьес безжизненны, как марионетки и глиняные фигуры. Стоит твоему перу коснуться настоящего, живого человека, как его дням приходит конец. Если бы ты не написал того поздравления, я преспокойно прожил бы еще бог знает сколько лет. Вспомни сам: разве твоя статья, полная беззастенчивой лести и неумеренных похвал, не была больше похожа на славословие усопшему отцу, написанное благочестивым сыном, или на могильную эпитафию, сочиненную щедро оплаченным литератором? Нить моего счастья не выдержала груза таких восхвалений и оборвалась. Вот и жду тебя здесь, чтобы потребовать обратно мою жизнь!
Пока Писатель внимал речам бывшего друга, у него вдруг зародилась одна неприятная мысль; она засела в его душе, как непереваренный кусок в пищеводе. Если приятель прав и каждый, кто попался на кончик его, писательского, пера, может прощаться с жизнью, то это означает, что истинной причиной его смерти было вовсе не расстройство из-за премии. Главное в другом — в той автобиографии, которую он недавно сочинил, с тем чтобы опубликовать ее сразу после получения награды. Ах, глупец, глупец! Но какой прок в запоздалых сожалениях. Лучше придумать что-нибудь и как-то отделаться от обступивших его обитателей загробного мира, а там видно будет. И он обратился к своим персонажам:
— Ну что же, будем считать, что чаша моих злодеяний переполнилась, я сам погубил себя и тем расплатился с вами за отнятые мною жизни. Знаете ли вы, что я сочинил автобиографию? Это равносильно самоубийству. Так что отбросим в сторону счеты — мы квиты, я вам ничего не должен.
В ответ дружно загалдели:
— Хочешь дешево отделаться! Какое же это самоубийство? Это как если бы обжора бросился поедать шар-рыбу, отравился и умер — разве можно считать подобную смерть проявлением, скажем, его пессимизма? Сочиняя автобиографию, ты прославлял себя и вовсе не думал, что можешь погибнуть от собственного пера. Нет уж, отдавай нам свою жизнь, отдавай!
— Ну, теперь, кажется, конец! — Писатель стиснул кулаки и, совершенно растерявшись, забегал перед дверью то влево, то вправо.
Послышался голос бородача:
— Теперь я готов объявить свой приговор. Ваша душа должна будет воплотиться в…
Писатель повернулся к нему, приняв умоляющую позу:
— Господин директор, прошу вас прежде выслушать меня. Я сполна изведал всю горечь, что таится в судьбе литератора. Когда-то я стремился в мечтах к мирской славе, знатности и богатству, но теперь оставил эти фантазии. Я осознал, что я закоренелый грешник, но прошу вас явить милосердие и не карать слишком строго. Накажите меня тем, что возвратите мне обличье писателя!
Бородач изумился:
— Снова писателя? И вы не боитесь, что кто-то потом потребует вашу жизнь?
Толпа во дворе сверлила Писателя широко раскрытыми глазами.
— Но я не буду ничего сочинять, я буду только переводить, это ведь не так опасно для жизни? Причем буду переводить буквально, чтобы ненароком не отойти от смысла оригинала. Например, я дам более точный перевод названия американскому роману «Унесенные ветром» — «Зашагавшие после апоплексического удара»[163]. И я не позволю себе назвать эпопею Мильтона[164] «Сказанием слепца о падении Сучжоу и Ханчжоу»[165], хотя прекрасно помню поговорку: «На небе рай, а на земле Су и Хан», — да и поэт действительно потерял зрение. И вообще я буду стараться во всех затруднительных случаях прибегать к транскрипции. Ведь мы и сейчас пишем «юмо» (юмор), «ломаньтикэ» (романтика), а если этот способ распространить шире? Читателю будет казаться, что он держит в руках оригинал, и уж тут жизни персонажей ничто угрожать не может… Но если и это не годится, я займусь не переводами, а сочинением драм на исторические сюжеты. В героях недостатка нет — тут и полководцы Гуань Юй и Юэ Фэй, и несчастные императорские жены Ян-гуйфэй и Чжаоцзюнь. Все они давно умерли, и если второй раз умрут на сцене, меня не смогут обвинить в покушении на их жизнь. В самом крайнем случае я займусь переделкой пьес Шекспира. Однажды он приснился мне, уважаемый мой предшественник… Пожаловался, что у его персонажей слишком долгая жизнь — прошли сотни лет, а они все не сходят со сцены. Просил меня проявить сострадание и прикончить их по возможности безболезненным способом. Нанести, как говорят на Западе, удар милосердия. Очень, очень убедительно просил старик.
— Я пришел к окончательному решению, — вновь заговорил бородач. — Слушайте все! Сочинение автобиографии действительно нельзя рассматривать как попытку самоубийства, но ведь и юбилейная статья не имела в виду сократить дни юбиляра. Следовательно, одно как бы покрывает другое и писатель с капиталистом, можно сказать, в расчете. Но автор, лишивший жизни персонажи своих книг, должен быть наказан. Он заслуживает быть превращенным в героя романа или пьесы какого-нибудь писателя, чтобы на собственной шкуре испытать, каково это — быть ни живым ни мертвым. Проблема в том, что подходящих для этого писателей слишком много, кого из них предпочесть? А, знаю, знаю! В мире живых есть один молодой литератор, который собирается сотворить беспрецедентно новаторское, «комплексное» произведение — роман в пяти действиях и десяти картинах с использованием фельетонного синтаксиса, а также рифм и размеров модернистской поэзии. Все уже приготовлено — бумага, чернила, перо, он ждет лишь прихода вдохновения. Вот и мы дождемся этого «священного мига» и тогда запустим в голову литератора наш подарочек. Господин писатель, вам, как никому другому, пристало быть героем этого сочинения! Вы же гений, а ваш преемник собирается изобразить в своей книге жизнь и психологию гения.
Послышался чей-то сиплый голос:
— Господин директор, кажется, упомянул сексологию? Если молодой автор интересуется этой стороной жизни гениев, нашему супостату крупно повезло!
И он сердито ткнул пальцем в сторону Писателя.
Бородач рассмеялся:
— Вы можете быть спокойны. Этот молодой человек — достойный преемник нашего автора. Все его персонажи — не живые и не мертвые, так что о сексе не может быть и речи.
— Одобряем! Да здравствует справедливый начальник! — радостно кричали в толпе. Наш Писатель сделал последнюю безнадежную попытку оспорить приговор:
— Господин директор! Я давно уже перестал помышлять о своих личных выгодах и потерях. Я найду в себе силы превозмочь все, что мне выпадет на долю. Но вы не должны наносить оскорбления искусству! Тот молодой литератор ожидает священного мига, а вы хотите преподнести ему «подарок» из преисподней. Ему вдохновение потребно, а не бесовское наваждение! Вы можете заставить страдать меня, но играть злую шутку с возвышенным, ни с чем не сравнимым искусством — нет, на это я не могу согласиться. Да и союз писателей, узнав об этой истории, не преминет выступить с протестом.
— И вам следует успокоиться. Вы вполне подходите для этой роли. Ведь сказано: «Божества суть те же бесы, только более совершенные», — парировал директор. Писатель, который давно выкинул в отхожее место все старинные книги, не мог решить — действительно в них есть такое высказывание или его придумал директор, а потому почел за благо не раскрывать рта. Под общий хохот и улюлюканье маленький бесенок в униформе схватил его душу и утащил ее наверх.
Молодой писатель ждал вдохновения уже три долгих года. Приготовленная им бумага успела за это время вздорожать в десять раз, если не больше, а вдохновение все не приходило. То ли оно заблудилось по дороге, то ли вообще забыло адрес этого юного дарования. В один прекрасный день молодого человека вдруг осенило, что, заведи он себе впервые в жизни подругу, это воспоспешествует и созданию его первого произведения. И в тот момент, когда бесенок приволок душу Писателя, молодой человек был занят тем, что вместе с дочкой домохозяина исследовал — разумеется, с сугубо научных позиций — тайны человеческого существования. Бесенок, доставивший душу, оказался джентльменом и деликатно отвернулся. В этот критический момент наш Писатель рассудил, что любая участь лучше, чем перспектива стать персонажем в книге этого юноши. Он воспользовался невнимательностью своего стража и быстрехонько влетел девушке в ухо (дело в том, что она в это мгновение составляла как бы одно целое с юношей, так что доступным оставалось только ухо). Так наш Писатель, сам того не подозревая, подтвердил справедливость мнения средневековых теологов о том, что непорочная дева Мария могла зачать через ухо (quae per aurem concepisti).
