Фатерлянд - Мураками Рю
После инцидента было созвано совещание. Уоррент-офицер Тхак, также получивший ранение, представил доклад, в котором особенно отметил тот факт, что в парке находилось огромное количество гражданских лиц, на основании чего на месте был сделан вывод: японский спецназ не станет атаковать людей из Экспедиционного корпуса. Если бы японское правительство действительно собиралось пожертвовать жизнями своих граждан, то сразу же приказало бы Силам самообороны нанести удар по лагерю ЭКК. По выводам Кима Хак Су, полицейская операция имела целью захват военнослужащих Корё, и если бы отряд Специальной полиции в полном составе оказался в помещении ресторана, то они оказались бы в руках Штурмовой группы. Когда группа Чхве входила в здание, капитан приказал Тхаку присоединиться к людям из второго отряда. Тхака спросили, имел ли Чхве какое-то предчувствие, и тот сокрушенно ответил, что не знает. Ким Хак Су отметил, что, хотя операция японского спецназа и потерпела неудачу, люди из Штурмовой группы показали себя отважными и умелыми солдатами, а сам план операции был тщательно продуман. Но отныне, заявил он, Специальная полиция Корё будет отвечать отказом на любые просьбы подлежащих аресту преступников. Лейтенанту Чану По Су за то, что он потворствовал просьбам Куцуты, было вынесено порицание и приказано выступить с публичной самокритикой.
После этого перешли к вопросу о погребении трех погибших сотрудников Специальной полиции. В Японии традиционным способом похорон была кремация с последующим помещением непрогоревших костей в могилу. Ким настаивал на соблюдении корейской традиции захоронения в землю, но Ли Ху Чоль и На Че Ко возразили ему, сказав, что это может вызвать недовольство у местных жителей. Все выражали обеспокоенность потенциальным воздействием потери на морально-боевой дух солдат. Кроме того, Ким отметил, что без регулярных тренировок некоторые солдаты теряют боевой настрой и морально «развинчиваются». Отсутствие свободного пространства сделало невозможными каждодневные тренировки и тем более тренировки с боевым снаряжением. Вдобавок ко всему было запрещено распевать солдатские песни, из опасения, что местные жители воспримут это проявлением воинственности. Офицеры каждый вечер собирали солдат и вели с ними ободряющие разговоры, но этого было явно недостаточно. Уровень дисциплины неуклонно снижался. По утрам, как обычно, проводились занятия по физической подготовке, но большую часть дня солдаты были предоставлены самим себе. Дома, в Республике, у солдат вообще не было свободного времени; здесь же, в Японии, тренировки уступили место карточным играм, в ходе которых проигрывались новые, недавно выданные личные принадлежности — полотенца, зубные щетки, зубная паста и сандалии.
Когда Чо Су Ёма спросили, какое будет его мнение касательно похорон, он ответил, что и у корейцев, и у японцев одинаково трепетное отношение к ритуальной стороне этого процесса, и японцы воспримут традиционный для корейцев обряд захоронения трупа в землю, как варварство. Кроме того, сказал он, в войсках наблюдается недовольство в связи с гибелью капитана Чхве Хён Ира, которого якобы застрелили японские спецназовцы. Но это было не так: Чхве покончил с собой, чтобы не попасть в плен. Ложные слухи распространялись служащими инженерного корпуса, которые контактировали с муниципальными работниками, сборщиками мусора и строителями, принимавшими участие в ремонте зданий, где планировалось разместить подкрепление. Японские рабочие пытались установить хорошие отношения с корейцами и предлагали им различные подарки: от зажигалок, шариковых ручек, бритв, ножниц и кусачек для ногтей до электротоваров, портативных радиоприемников, фонариков и батареек; от медицинских товаров, таких как мазь, глазные капли, пластырь и репеллент от насекомых, до ножей, плоскогубцев и молотков. Помимо прочего, они угощали корейцев спиртными напитками и приносили порнографические журналы.
— Завтра, — предложил Чо, — я подойду к людям из «Эн-эйч-кей» и спрошу, насколько негативно они относятся к нашим традиционным похоронам. Но на текущий момент я рекомендовал бы воздержаться от погребения.
Несмотря на решительный протест Кима, считавшего, что ЭКК не обязан учитывать мнение местного населения, предложение Чо было принято. В вестибюле отеля были устроены традиционные похоронные постаменты, на которые уложили завернутые в белую ткань тела и ледяные брикеты, чтобы задержать разложение.
У входа в студию «Эн-эйч-кей» Чо поджидали около десятка японских женщин.
— О, вы в гражданском платье! — воскликнула одна из них, приближаясь с букетом цветов в руках.
Ее подруги попытались вручить Чо какую-то коробку.
— Доброе утро! — приветствовал Чо женщин, низко кланяясь; коробку он не принял.
— Но почему вы отказываетесь от нашего подарка? — обиделась женщина лет тридцати на вид. — Я испекла эти сладости сегодня утром!
Чо пошевелил ноздрями и сказал, что запах действительно восхитительный. Он говорил на местном диалекте, и это заставляло окружавших его женщин тихонько хихикать.
— Ну вот видите! Пожалуйста, примите угощение! — продолжала женщина с восторженным выражением лица.
— Ах, но подождите же! — улыбаясь, произнес Чо, отступив на шаг. — Как офицер Экспедиционного корпуса Корё я обязан быть примером для своих подчиненных. Полагаю, вам всем известно, что в нашей стране люди страдают от нехватки продовольствия. К сожалению, у нас все еще остаются отдельные коррумпированные чиновники, которые используют свои властные полномочия в личных целях. Мы не должны множить порочную практику. И поэтому, хотя я вам очень благодарен, я не могу принять ваш подарок. Но я могу передать его детям, которые, несомненно, насладятся вашей выпечкой.
Школьница в очках захлопала в знак одобрения, и через мгновение все остальные присоединились к ней. Огава взял коробку в руки и сказал, что передаст угощение в школу для физически и умственно неполноценных детей, которую как раз собирался посетить после записи. Камеры «Эн-эйч-кей» и коммерческих телеканалов запечатлели эту сцену. Сопровождаемый счастливым смехом и аплодисментами, Чо пожал руку каждой женщине. Все это время Ли Сон Су сохранял бдительность, держа в руках свой «скорпион» и осматривая толпу.
Они пересекли холл и подошли клифту. Появление Чо уже не вызывало такой реакции, как раньше. В первый день, когда он пришел в студию с полицейским конвоем, в вестибюле, обычно наполненном шумом и гвалтом сотрудников телекомпании, воцарилась гробовая тишина. Немногим из журналистов приходилось видеть так близко вооруженных автоматами солдат, тем более что вид корейцев-спецназовцев был поистине угрожающим. Но люди привыкают ко всему. Прошло менее недели с момента высадки сил ЭКК в Ноконосиме, а Чо уже чувствовал себя своим в Фукуоке. Работники студии больше не шарахались при виде автомата Ли; и тем не менее Чо хорошо помнил слова профессора Пака: «Когда поведение японцев становится понятным и логичным, нужно быть предельно осторожным».
Его внимание привлек рекламный плакат в кабине лифта. На нем был изображен одетый в женское платье мужчина, сидевший в кресле и, кажется, поющий. Сверху было написано о десятой годовщине спутникового телевидения и в связи с этим показе полной версии «германской трилогии» Лукино Висконти, начиная с «Гибели богов». Но больше всего Чо поразила фраза чуть ниже: «Возвышенная эстетика декаданса». Ли, взглянув на накрашенного мужчину в черных чулках, нахмурился. Заметив, что Чо разглядывает плакат, Огава спросил его, нравится ли ему Висконти. Работая в отделе госбезопасности, Чо имел доступ к иностранной литературе и кинематографу, но о Висконти он ничего не знал.
— Нет, — коротко ответил он.
На выдохе он едва слышно пробормотал слово «декаданс». Его охватило странное чувство, напомнившее времена, когда он старался постичь смысл этого понятия.
У дверей комнаты для участников программы их ждала женщина. Ее звали Хосода Сакико, диктор двадцати шести лет, назначенная в качестве соведущей Чо. Она стояла у стены, выкрашенной в кремовый цвет, заложив за спину руки.
