Мордехай Рихлер - Всадник с улицы Сент-Урбан
Гарри разваливался на части. Лицом стал темен, на губе выскочил герпес. То принимался поносить Джейка, угрожать ему, то вдруг успокаивался, являя светлую сторону натуры, страдающую душу. Настроение его ежеминутно менялось, и утомляло это несказанно.
— Если меня признают виновным, а тебя нет, я откажусь от теперешних показаний. Скажу, что это ты заставил меня трахнуть ее в зад.
— Но это же будет ложь, — устало отозвался Джейк.
— Ой, вы его только послушайте! Смотри какой! А ты там не врал?
— Врал. Как партизан на допросе.
— Ты что, с ней вовсе кайфа не словил?
— Словил, Гарри. Словил.
Тут Гарри вдруг заговорил фальцетом:
— Она и впрямь вам положила руку на хер?? Ой, положила, положила, Ваше Гнуснейшество! Это ведь так расслабляет! — Расслабляет это, да? Очень это расслабляет?
— Гарри, умоляю, заткнись.
Но когда Джейк приуныл окончательно, Гарри без всякой злобы вдруг говорит:
— Ладно тебе, кореш, не переживай. Для тебя завтра все это кончится.
— С чего ты взял?
— В конечном счете значение в этой стране имеет только класс, каста, социальный уровень. А черного сословия в нашем деле двое. Я да Ингрид. — Он потрепал Джейка по волосам. — Кстати, помнишь тот день, когда мы в «Белом слоне» пили шампанское?
— Помню. Неплохо посидели тогда.
— Чтобы отпраздновать рождение сына, из всех твоих многочисленных знакомых ты выбрал меня.
— Да, — солгал Джейк.
— Ты еще говорил, что не все сволочи. Что ж, вижу: ты не сволочь. Ведешь себя как друг. Обещал — сделал.
И вновь без всякого перехода его внезапно обуяло негодование.
— Вот, взять хотя бы синяки у ней на руке, из-за которых нас теперь посадят. Я их ей, что ли, насажал? Нет. Это твоя работа. Если бы ты вдруг ни с того ни с сего не взбрыкнул, кто бы нас в какой суд поволок?!
Спать в ночь на понедельник Джейк даже не пытался. Лежал в постели рядом с Нэнси и курил одну за другой, цедя коньяк.
— Моя жизнь состоит словно из каких-то отдельных сегментов, — рассуждал он вслух. — Когда я в Монреале, даже не верится, что есть какая-то еще другая жизнь здесь, с тобой и с детьми. В суде мне кажется, что я так и родился на скамье подсудимых, и ни прежде никакой жизни не было, ни после ничего не будет. А когда лежу здесь с тобой, не могу себе представить, что завтра придется утром опять плестись в суд.
Который как раз завтра, не ровен час, вынесет обвинительный приговор.
— Они с меня там прямо шкуру живьем сдирают, Нэнси. Такое унижение! Еще никогда я не бывал так основательно унижен.
— Завтра к вечеру все это кончится.
— А ложь! Господи, боже ты мой, мы же там все лжем! Адвокаты, Гарри, я, Ингрид эта самая… Все непрерывно лгут! Это что-то невероятное.
Утром он отвел Сэмми в школу; пока шли, все время держал за руку. Вернулся в дом за Молли, повел в школу ее, по дороге рассказывая про рабби Акиву. Сегодня он опять не разрешил Нэнси присутствовать на суде. Запретил строго-настрого.
Ормсби-Флетчер приехал на своем черном «хамбере».
— К обеду жду, — сказала на прощанье Нэнси.
— Да-да. Конечно. Увидимся, дорогая.
Дверь приоткрылась, выскочила голова миссис Херш.
— Удачи тебе, кецеле!
— Спасибо, мам.
В 10:30 Джейк вновь принес присягу, и мистер Паунд начал перекрестный допрос.
Который шел, в сущности, хорошо, но Джейку все вдруг обрыдло. Возмущение и нервы его доконали.
— Вы рассказали нам, — говорил в это время мистер Паунд, — что, когда мисс Лёбнер принялась поглаживать ваш пенис, вы находили это… — он сделал паузу, пытаясь вспомнить правильное слово, — находили это… расслабляющим. Так?
— Да.
— Но вероятно, феллацио вас бы еще лучше… расслабило, нет?
— Я не позволил ей взять в рот.
— Вопрос был задан не так.
— Если мы в данный момент, — закипая, ответил Джейк, — обсуждаем сексуальные удовольствия сами по себе, абстрактно — что ж, могу сказать, что я не считаю феллацио чем-то предосудительным.
— Но не с мисс Лёбнер?
— Нет.
— Потому что она немка?
— Потому что она меня не привлекает.
— Вы курили когда-нибудь каннабис?
— Предпочитаю джин. У моего поколения чисто алкогольные традиции. Наверное, дело в этом… вкусы разные… времена…
— Но вы когда-нибудь его курили?
— Да, курил, — резко бросил Джейк. — Один или два раза.
Суммируя в заключительной речи доводы обвинения, мистер Паунд пышным и цветистым слогом заклеймил общество вседозволенности, обращая внимание присяжных на то, что подобные инциденты подрывают важнейшие устои той системы, в которой все они воспитаны, и она непременно рухнет, если не найдется кто-то достаточно здравый, чтобы положить конец всем этим безобразиям. О показаниях Гарри и его манере держаться отозвался с издевкой.
— Дело Штейна, — сказал он, — настолько просто и очевидно, что даже жалость берет. Мелкий разочарованный неудачник, явно непривлекательный для женщин, он силой навязывал свои грубые знаки внимания беззащитной невинной девушке. Лгал ей, усыплял ее бдительность наркотиком, а под конец даже и бил. Штейн лишен преимуществ хорошего образования и воспитания. Рискну предсказать, что мой ученый коллега скоро на этом и сыграет, и даже споет вам этакую пошленькую песенку о несчастном детстве его подзащитного, как будто оно дает кому-то право на сексуальное насилие и содомию. Защита попытается заставить членов жюри присяжных поголовно прослезиться, им расскажут о том, что, хотя государство через систему здравоохранения и снабдило его бесплатными очками, оно почему-то отказалось предоставить ему в пользование женщин. — Тут мистер Паунд выразил свое сочувствие и сожаление, поцокав языком. Покачал головой. — А время между тем на дворе такое, и такой оно дышит вседозволенностью, что куда наш обвиняемый ни сунься — в кино ли на фильм для взрослых или в Сохо в стрип-клуб, всё и везде говорит ему: бери! — все для тебя, на все имеешь право. Даже на то, чтобы потворствовать своим самым пакостным пристрастиям. Как вы знаете, Штейн ведь у нас еще и фотограф. А любимая тема его фотографий — это вам также известно — голые девки в цепях. Именно девки, ибо кого еще найдешь в убогих подвальчиках Сохо на роль подобного сорта натурщиц? Как тип, Штейн хорошо знаком мне, я таких навидался. Это сброд. Плавучий сор, который носится по сточным водам общества потребления. Кружит по улочкам Сохо, по темным переулкам этого когда-то великого города, и даже в непосредственной близи к колонне Нельсона вы найдете толпы таких вот Штейнов, бесцельно слоняющихся у киосков с порнографией и витрин стрип-клубов…
Переключившись на Джейка, мистер Паунд напомнил присяжным о его богатстве и еще раз привлек их внимание к седлу и конскому хлысту, которые он держит у себя, при этом не будучи наездником.
— Вы, господа присяжные, будучи людьми здравыми и практичными, обязательно спросите себя: зачем? Для какой такой надобности?
То есть Херш, по его мнению, в этой гнусной истории как раз главный злодей и есть, ибо:
— …кому больше дано — ведь понятно же! — с того больше и спрашивается. В данном случае мы имеем дело уже не с озлобленным мелким человечком (каков Штейн), обделенным долей материального пирога на празднестве жизни. Нет, он хорошо образован, успешен, талантлив, женат, имеет троих детей. Живет в красоте и роскоши и приятельствует с кинозвездами, посещая с ними лучшие рестораны Мэйфера. Давайте вот еще под каким углом взглянем. В избранной им области он настолько успешен, что его годовой заработок выше, чем у премьер-министра нашей страны. Но зачем же, зачем — должно быть, спрашиваете себя вы, — зачем человеку, казалось бы осыпанному всеми щедротами этого мира, ронять себя, опускаясь до подобных извращений? Уважаемые господа присяжные, позвольте я вам объясню. Мое предположение состоит в том, что этот чудовищно высокомерный и заносчивый человек, к тому же привыкший воплощать в условной реальности всяческие фантазии, на сей раз возжелал перенести в реальность приемы своей профессии, попытавшись манипулировать реальными людьми как режиссер, ставящий порнографические сцены собственного сочинения.
Преисполненный самодовольства, мистер Паунд одарил улыбкой сэра Лайонеля Уоткинса. Сэр Лайонель кивнул, отдавая должное на совесть выполненной работе.
Под конец мистер Паунд высказался в том смысле, что Херш, как те купающиеся в деньгах поп-звезды, что загораются и гаснут на небосклоне шоу-бизнеса еженощно, видимо, решил, что один закон существует для него, а другой для всякого быдла, каковым презрительным словечком ему подобные именуют простых богобоязненных граждан. Напомнил мистер Паунд еще раз и о медицинском освидетельствовании. Акт содомии все-таки был. Мисс Лёбнер, как бы ни была она очарована Штейном и каким бы расслабленным не сделался в ее руках Херш, наркотиком-то все ж таки была же одурманена! Изнасилована-то все ж таки была же! А значит, долг присяжных состоит в том, чтобы признать Штейна и Херша виновными в том, что им инкриминируется.
