Джойс Оутс - Ангел света
Она на удивление смело прижалась тогда к нему. Он не был к этому готов. Ее холодные пухлые губы впились в его рот. Впились. Алчно. Пугающе.
Над дверью дома Флетчеров на Тридцать второй улице, где Кирстен, судя по всему, живет у тетки, горел свет. Но Кирстен, взяв его за запястье, повела по выложенной каменными плитами дорожке к боковой двери, мимо огромных кустов рододендрона. Тени, теплая летняя тьма, смелая девушка. Он не противился. Он улыбался. Он делил с нею ее каприз, ее легкий звенящий смех. Приключение это началось с того, что ему пришлось отвозить дочь Изабеллы домой с вечеринки… принять участие в сговоре… хотя ему так и не стало ясно, объяснялось ли это тем, что Изабелла уехала с вечеринки вместе со своим воздыхателем, или просто Кирстен и Изабелла поссорились. Так или иначе, Изабеллы он там не видел. Эта участь его миновала.
Кирстен придвинулась к нему, прижалась, как бы в шутку, с ухмылкой, потом перестала улыбаться, надулась, совсем как его собственная дочь, — эта быстрая смена настроений и возбудила его. «Вы не хотите дать мне возможность попробовать? — сказала она и в знак осуждения легонько ткнула его под ребро. — Вы даже не хотите узнать, какая я?» — смелость юности, сказавшаяся в этой неуклюжей попытке пустить в ход свои чары, полная неожиданность. Ведь, в конце-то концов, это дочь его друга. Дочь его любовницы. Которую он не всегда — не всегда — находил такой уж привлекательной. (Вообще он предпочитал Оуэна. Положительный, прямой, неглупый, прилежный мальчик. Единственный крестник Ника. Чье восхищение Ником — восхищение, порой излишне явное, — не выливалось в утомительные притязания на время Ника.)
«Вы же теперь ни черта обо мне не знаете, — сказала она, рассмеявшись, и крепче обхватила руками его шею, — вы не знаете обо мне главного, Ник»; он взял ее за плечи, чтобы мягко отстранить от себя, но не отстранил, нет, долго, очень долго, до головокружения долго Ник Мартене целовал Кирстен Хэллек… стоя с ней в затененном проеме двери, таясь, тяжело дыша, слабея от жажды обладания, словно какой-нибудь школьник.
«Вы что, боитесь меня?» — шепотом спросила девушка.
А на улице спутник Ника — молодой сотрудник ФБР, приставленный к нему вот уже несколько недель, — ждал в машине, крутя ручку радио, снова и снова закуривая и бросая сигареты. Ник опасался не осуждения со стороны молодого человека, а его профессионального молчания, его светского — иными словами, вашингтонского — такта.
Дошло ли до него, как молода девушка, с какой странной, бездумной легкостью, проистекающей от выпитого, или от наркотиков, или от усталости, она оживленно болтала, смеялась, распаляя Ника туманным и в высшей степени пикантным рассказом о том, как она недавно встречалась в Нью-Йорке с одним человеком, приятелем Ника (это, конечно, был Ди Пьеро), потом вдруг умолкала? Дошло ли до него, кто эта девушка?..
Конечно, думал Ник. Молодой человек знает все, что ему требуется знать о том или ином вечере.
«Почему бы вам не зайти, никто же не узнает», — шепнула Кирстен, но Ник высвободился из ее объятий, извинился, выразил сожаление, надавал обещаний — которые в тот момент он не собирался держать, ибо на кой черт ему связываться с этой!.. — и поспешил на улицу, к машине.
Где его встретило молчание, профессиональное безразличие, ледяной такт.
— Дочь одного приятеля, — пробормотал Ник, — которой сейчас не очень-то сладко… — Он хотел сказать: «Она переживает трудный период», но так говорил Мори, давая такую философскую оценку поведению своих детей, и слова застряли у Ника в горле.
— Куда теперь, мистер Мартене? — спросил молодой человек, туша сигарету.
Он стоит возле узкого окна спальни, выходящей на фасад, — спальни, где они проведут ночь, — и смотрит на улицу. Оплошность, ошибка, полунамеренный просчет?.. Он слишком возбужден — не все ли равно.
А меня ты знаешь, Кирстен? — думает он, потягивая из стакана. Ты воображаешь, что знаешь меня, девчушка? И он улыбается, раздумывая о том потрясающем и страшноватом факте, столь же несомненном, как твердая, точно камень, шишка в его теле, что, говоря о ней, употребляет слово «девчушка»… что он стал или сейчас становится обладателем холостяцкой квартиры, в которой проведет ночь с несовершеннолетней девчонкой… девчонкой, которой он жаждет обладать… которую он называет «девчушкой», словно тем самым может обезоружить ее.
Значит, в нем все еще жива — только свернулась и спит — трепетная, зловредная, бьющая ключом жажда обладания. Дух Ника не сломлен. Он не потонул вместе с Мори.
Его амбиции, его извечное сластолюбие. Неистребимая тяга к интригам.
Ник Мартене — такой, каким он себя знает и ценит. Ник Мартене — такой, каким видит его мир, благоговея от зависти. Дайте мне для начала возможность жить, часто хотелось Нику сказать, выкрикнуть в ярости, оправдывая свои поступки, дайте мне, ради всего святого, возможность жить, и тогда окружающий меня мир постепенно станет на свои места.
Девять часов пять минут. Десять минут. Она едет — нетерпеливая и жадная до наслаждения, как и он, — она даже задыхалась, говоря по телефону, ничто ее не остановит. Даже если б узнала Изабелла. Даже если б узнал Мори… «Не у меня — здесь слишком опасное соседство: клянусь, у нас тут есть охотник за знаменитостями или местный сумасшедший, который со своей террасы красного дерева наблюдает за мной в телескоп, нацелив его на мою террасу; его проверяли и сказали, что он безобиден, оказалось, дипломированный бухгалтер, но все равно мы тебя сюда не повезем, гостиницы тоже исключены, и дом твоей тети тоже… хоть он и огромный… да и выделить для нашей встречи я могу всего два-три часа: завтра в половине девятого мне уже надо быть на работе… так что приезжай по этому адресу точно вовремя»… И он называет ей адрес и время, словно диктует секретарше.
Если она решает, что он резковат и властен… если она решает, что это невежливо — не предложить заехать за ней, а сказать, чтобы она взяла такси, — то она, конечно, и виду не подает. Только ей наверняка и в голову такое не пришло. Слишком она молода. Слишком неопытна.
Утром с Рок-Крик-лейн она тоже поедет на такси. Рано. Не позже семи. Он закажет такси — он сам обо всем позаботится — заблаговременно. В эту пору своей жизни он уже научился быть безжалостно рациональным.
Никто не встает в шесть утра без надобности, но охотно встает в пять утра ради чего-то…
«Повторить адрес, душенька? — спрашивает Ник. — Ты записала?.. И номер телефона — если что-то случится».
«Да, — говорит Кирстен, голос ее звучит хрипло, торжествующе, — да, спасибо, Ник, только ничего не случится».
«Но познать наконец, что ты такое, — шепотом поверяет Ник Мори, и в уголках его глаз набегают морщинки, — познать максимальные параметры своей души — не просто свою цену на рынке, а свою настоящую цену!..» И вдруг обнаруживает, что улыбается, представив себе огромную муху, которая парит, жужжа… опускается, растопырив все свои лапки… садится… алчно трепеща… на немыслимо огромную кучу дерьма.
Интервью, статьи, «психологические» портреты. Ник Мартене — глава Комиссии по делам министерства юстиции. Вместо покойного опозорившегося Мориса Дж. Хэллека… Глядя на себя во время телеинтервью, записанного на кассету в Нью-Йорке, Ник холодно поражается собственному умению выступать… спонтанно, с ходу, привести подходящую цитату… сослаться на «Политику»
Аристотеля («Очевидно, что государство — это творение природы, а человек по природе своей — животное политизированное. И тот, кто от природы, а не случайно существует вне государства, стоит либо над человечеством, либо ниже его…»), на Освальда Шпенглера («Народы, исповедующие фаустианство, отличаются способностью осознавать направление, в котором движется их история»), на Франца Кафку, которого он двадцать лет не трудился перечитывать («Я — юрист. И потому вечно вожусь со злом»), — Ник холодно поражается легкости, изяществу, логике своей лжи.
Длинное и почти целиком благоприятное интервью в «Вашингтон пост», данное честолюбивой молодой журналистке, не отличающейся состраданием к людям, находящимся у власти. И даже более лестный — хотя по фактам менее точный — очерк в журнале «Тайм»: там напечатали большой материал о нескольких людях, в том числе и о Нике, как о новой, динамичной породе профессионально сильных правительственных чиновников, стоящих вне политики, идеалистов, «презирающих» старомодную межпартийную борьбу… Ник пробегает глазами очерк, смело названный «Новый Вашингтон», проверяя, не вывели ли его на чистую воду или не попал ли он хотя бы под подозрение, но статья глубоко позитивная, подтверждающая мудрость назначения его главой Комиссии. Друзья, и знакомые, и коллеги, и помощники поздравляют Ника. Он даже получает телеграммы. Кто эти люди? Он перечитывает статью с возрастающим удивлением — как это журналисту удалось так хорошо его понять… и тут вдруг до него доходит, что журналист писал, конечно же, не о Нике Мартенсе, а о Мори Хэллеке. Идеалист, вне политики, презирающий межпартийную борьбу. Глубоко преданный своему делу. Своей профессии. Неподкупный. И внушающий страх — вследствие именно своей неподкупности.
