Уильям Бойд - Нутро любого человека

ВИВИАН: В Гонвилл-энд-Киз, а что?

Я: Я учился в Оксфорде, Джизус-Колледж.

ВИВИАН: И посмотрите на нас, Маунтстюарт, на этот цвет нации. Вы, разумеется, занимались английской литературой.

Я: Вообще-то, историей.

ВИВИАН: Что вы думаете о происходящем в Германии?

Я: Думаю, это полное безумие. Бред. Насилие ничего изменить не способно.

ВИВИАН: Неверно. К тому же, это не насилие. Это контрнасилие. Большая разница.

Я: Как скажете.

ВИВИАН: Вы когда-нибудь сидели в тюрьме, Маунтстюарт?

Я: Да.

ВИВИАН: Я тоже. Провел тридцать шесть часов в запертой камере кембриджского полицейского участка. Вот вам насилие. Я самым законным образом протестовал против фашистских генералов Греции, а государство лишило меня свободы.

Я: Я просидел два года в одиночке — в Швейцарии, 1944–1945. Я сражался за мою страну.

ВИВИАН: Два года? Господи…

Это на какое-то время заткнуло ему рот. Он подлил нам обоим виски.

ВИВИАН: Вы любите путешествовать?

Я: Немного попутешествовать я был бы не прочь.

ВИВИАН: Ладно, а как насчет поездки за границу?

И Вивиан очень обстоятельно описал мне маршрут. Все оплачивает СКП, от меня требуется только поплыть паромом из Хариджа в Хук-ван-Холланд и добраться до городка Вальдбах под Гамбургом. Там я поселюсь в маленькой гостинице под названием „Гастхаус Кесселринг“, где со мной кое-кто свяжется. После этого я получу новые инструкции. Каждый вечер, в шесть, я должен буду звонить на Напье-стрит и сообщать о происходящем, но разговаривать при этом только с Вивианом. Нашим паролем будет „Могадишо“. Я не должен никому ничего говорить, пока человек, которому я скажу „Могадишо“, не повторит этого слова.

— Могадишо, которое в Сомали? — сказал я. — Почему именно это название?

— Хорошо звучит.

— Стало быть, мы можем сказать, что я участвую в операции „Могадишо“?

— Если вам от этого легче, Маунтстюарт, считайте, что все обстоит именно так.

Мы еще посидели немного, выпивая. Я спросил у Вивиана, для чего все это нужно. Не задавайте мне вопросов, и я не стану вам врать, Маунтстюарт, ответил он. Оба мы были уже немного под мухой, бутылка подходила к концу. Во что вы верите, Джон? — спросил я. Я верю в борьбу с фашизмом во всех его обличиях, ответил он. Это отговорка, общая фраза, по существу своему бессмысленная. И я рассказал ему о Фаустино Анхеле Передесе — моем друге, испанском анархисте, погибшем в Барселоне в 1937 году, — и о кредо, которое мы придумали для себя в тот год на Арагонском фронте. Я сыпал датами и именами вполне осознанно, желая, чтобы он оценил стоящий за ними опыт, опыт прожитой мной жизни. Наше кредо сводилось к двум ненавистям и трем любовям: ненависть к несправедливости, ненависть к привилегиям, любовь в жизни, любовь к человеку, любовь к красоте. Вивиан с грустью взглянул на меня и вылил в свою стопку остатки виски: „На самом-то деле, вы старый, так и не сумевший перестроиться дрочила, верно?“.

Вернувшись сегодня вечером домой, обнаружил два подсунутых под дверь конверта. В одном лежали 100 фунтов наличными, билет на поезд от вокзала Ватерлоо до Вальдбаха и подтверждение того, что, начиная с субботы, для меня забронирован номер в „Гастхаус Кесселринг“. Второй конверт содержал 2000 долларов бумажками по 50 и записку, в которой говорилось, что мой связной в Вальдбахе скажет, кому эти деньги отдать. Я должен выехать рано утром в субботу — похоже операция „Могадишо“ начинается. Может, это и звучит странно, особенно в моем возрасте, однако я ощущаю в себе возбуждение и восторг, я полон предвкушений, почти как школьник. Как будто я снова вернулся в Абби и собираюсь вот-вот отправиться на ночные учения.

Памятная записка об операции „Могадишо“

Вальдбах — маленький город, расположенный на двух берегах неторопливо изгибающейся реки (забыл ее название). В южной части города возвышается наполовину разрушенный замок, вокруг которого сгрудилось несколько бревенчатых домов с острыми крышами. К северу от реки стоит город новый (по преимуществу послевоенные дома, над которыми возносится функциональное здание педагогического института). Здесь и расположена гостиница „Гастхаус Кесселринг“. Мой номер находится в самой ее глубине, из него открывается вид на гараж и кинотеатр. Я приехал сюда уже после полуночи и сразу лег спать.

В воскресенье я осмотрел замок и позавтракал на маленькой площади у его подножья. Обедал в ресторане „Гастхаус“, потом читал в салоне для постояльцев книгу (биографию Джона О’Хара, писателя сильно недооцененного). В понедельник повторил весь процесс сначала, только взамен чтения сходил в кинотеатр и посмотрел плохо продублированный фильм „Три дня Кондора“[217] — великолепный, по-видимому, — насколько мне удалось понять, что в нем происходит.

В 6:00 позвонил на Напье-стрит (предыдущим вечером мне никто не ответил).

— Алло? — произнес мужской голос.

— Могадишо.

— Алло?

— Могадишо.

Трубку взял кто-то другой.

— Это вы, Логан?

Голос Анны.

— Да. Могу я поговорить с Джоном?

— Где вы? С вами все хорошо?

— Просто отлично.

К телефону подошел Вивиан.

— Могадишо.

— Привет, Могадишо. Все в порядке?

Я повесил трубку, а две минуты спустя позвонил снова.

— Какого хрена, Маунтстюарт, что за игры?

— Могадишо.

— Ладно, Могадишо, Могадишо, Могадишо.

— Нет смысла устанавливать процедуру обеспечения безопасности, если вы ее не соблюдаете.

— Со мной рядом Анна стоит. Не могу же я орать на всю комнату „Могадишо“.

— Может быть нам изменить пароль?

— Нет-нет-нет. Новости есть?

— Связной не появлялся.

— Странно. Ладно, на этом закончили.

Во вторник я потащился было по ведущему к замку мосту, но понял, что еще одной экскурсии мне не осилить, и потому уселся с книгой в кафе, заказав пиво и бутерброд. День был холодный, так что я сел внутри — заведение более или менее пустовало.

Вошли и присели за столик две девушки. Я чувствовал, что они поглядывают на меня, шепотом совещаясь о чем-то. У обеих были плохо окрашенные волосы — у одной светлые, у другой морковные. В конце концов, я поднял на них взгляд, улыбнулся — это, похоже, заставило их прийти к какому-то решению, и они пересели за мой столик.

— Что за херовые игры? — сурово прошептала мне блондинка.

— Мы уже два дня просидели на долбанном вокзале, — поддержала ее Морковка.

Я объяснил, что в моих инструкциях ничего о встрече с кем бы то ни было на железнодорожном вокзале сказано не было. Извинился и предложил, в знак примирения, купить им выпить — они потребовали пива. Обе прилично говорили по-английски и непрерывно курили.

— Я Маунтстюарт, — сказал я.

— А почему вы такой старый? — спросила Блондинка. — Помоложе в Англии никого не нашлось?

— Нет-нет, — сказала Морковка. — Это очень умно. Если вдуматься, охеренно умно. Старикан вроде него, в таком костюме и плаще. Никто ничего и не подумает.

— Ага… — сказала Блондинка. — Я, это, Ингеборг.

— А я Биргит — нет, Петра, — простодушно поправилась рыжая. Обе делали над собой усилия, чтобы не рассмеяться.

— Насколько я понимаю, у вас есть для меня инструкции?

— Нет, — ответила Петра. — Я думаю, это у вас для нас кое-что есть.

— Тогда я лучше позвоню.

Я зашел в телефонную будку и каким-то образом ухитрился вызвать Напье-стрит — с оплатой разговора получателем.

— Вы примете звонок от мистера Логана Маунтстюарта, с вашей оплатой?

— Разумеется нет, — ответила Тина Браунвелл и повесила трубку.

Я сказал Петре и Ингеборг, что им придется встретиться со мной этим вечером, после того, как я в шесть позвоню в Лондон, — и мы договорились о свидании в кафе-баре напротив вокзала.

В назначенное время я позвонил Вивиану.

— Могадишо.

— Кончайте вы с этим дерьмом, Маунтстюарт, мы не бойскауты.

— Это была ваша идея.

— Да, да. Что случилось?

— Со мной связались, но никаких инструкций у них нет.

— Иисус Христос затраханный! — некоторое время Вивиан поносил все на свете. — Где он? Можете позвать его к трубке?

— Кого?

— Связного.

— Вообще-то это две девушки. Мы с ними встречаемся чуть позже.

Он сказал, что должен позвонить в несколько мест, выяснить что происходит. Я прогулялся до станции и нашел Петру с Ингеборг сидящими у окна ослепительно яркого кафетерия. Мы заказали жаренных цыплят с картошкой, пили пиво. Девушки курили. Петра, как я заподозрил по ее раскраске, была блондинкой, перекрасившейся в рыжий цвет. У нее голубые глаза и угрюмое, с надутыми губами личико, осыпанное мелкими родинками. Ингеборг, девушка темноволосая, ставшая пергидрольной блондинкой, — тонкогубая, с беспокойными глазами и ямочкой на подбородке.