Зима в Сокчхо - Дюсапен Элиза Шуа
— Почему вы никогда не едите то, что готовлю я?
Было обидно.
— Острая еда не по мне, — ответил Керран, удивившись, что приходится объяснять такие вещи.
— Но ттоккук, который я сварила, вовсе не острый.
Он пожал плечами: может быть, в другой раз попробую. Я попыталась улыбнуться. Потом посмотрела на его стол. Керран пропустил меня в комнату.
Часть рисунков была сделана карандашом, другие — чернилами. Керран, судя по всему, уже давно набил руку, изображая своего персонажа, и мог нарисовать его с закрытыми глазами. Археолог приехал в город. Я узнала Сокчхо. Граница, спирали колючей проволоки. Грот со статуей Будды. Все это он взял из жизни, которой живу я, и перенес в свой черно-белый выдуманный мир.
— Вы никогда не рисуете в цвете?
— Цвет — не самое важное.
Я взглянула на него с сомнением. Сокчхо ведь полон красок. Керран показал мне заснеженную гору, над которой висело солнце. Гора — всего несколько линий. И почти весь лист — белизна бумаги, звонкое пространство.
— Свет — вот из чего рождается образ.
Приглядевшись, я поняла, что вижу на листе не чернильные линии, а белый распахнутый простор между ними, море света, который разлит по бумаге. Снег искрился, играл и казался почти осязаемым. Как на идеограмме. Я стала смотреть другие рисунки. Лоскуты с текстом комикса растягивались, сжимались, словно герой пытался раздвинуть их, пробраться в щели между ними и выйти на волю. На простор.
— Каким образом вы узнаете, что история подошла к концу и пора завершить ее?
Керран шагнул к столу.
— Когда есть ощущение, что мой персонаж жил задолго до меня и будет жить еще после.
Комната была тесной, мы стояли совсем рядом, и я чувствовала тепло его тела. Я спросила, почему герой комикса — археолог. Вопрос как будто бы позабавил Керрана.
— Наверное, люди часто любопытствуют об этом…
Он улыбнулся, отметил, что нет. Потом рассказал, как возник и развивался комикс, о расцвете европейской культуры в эпоху между двумя мировыми войнами, о персонажах, без которых сегодня жанр комикса трудно себе представить, — о Филемоне, Джонатане, Корто Мальтезе. Все они были путешественниками. Одиночками.
— Пожалуй, мне лучше бы сделать своего героя моряком, — добавил Керран. — Но есть Корто Мальтезе, и пойти на такой шаг нельзя…
Я пожала плечами.
— Я вот, например, никогда даже не слышала об этих персонажах. Море — оно ведь большое, там вполне хватит места для всех.
Керран посмотрел в окно, сказал: может быть. Читатели должны ждать новых приключений героя — вот что важно. Археолог — всего лишь человек, ищущий себя в мире людей, которые тоже ищут себя. В этом смысле профессия не имеет значения, нужно же было начать с чего-то. В выборе археологии нет ничего оригинального.
— В ваших комиксах мало персонажей, — сказала я.
Потом добавила:
— …и нет женщины.
Керран пристально посмотрел на меня. Сел на край кровати. Я тоже села — подальше от него.
— Разве она совсем не нужна археологу?
— Нужна.
Он рассмеялся.
— Еще как нужна. Но тут все непросто.
Керран подошел к столу, провел ладонью по листу и снова сел, задумавшись.
— Если в комиксе появляется новый персонаж, его облик уже не меняется, черты остаются прежними на протяжении всех эпизодов. Поэтому я должен быть уверен, что образ именно такой, какой нужен, промахнуться нельзя.
Рука Керрана была совсем близко к моей. Я думала о тех моментах — на кухне, в музее, когда он касался моей руки. Навалилась усталость, тело отяжелело. Какая же женщина нужна Керрану, чтобы она была достойна его археолога?
— Надо подумать, для меня еще не все ясно… — тихо сказал он, собирая рисунки.
Потом разорвал тот, что был сверху, выбросил его в корзину. И пожелал мне счастливого Нового года.
* * *Мама попросила меня сходить в комнату за резиновыми перчатками. Они оказались между раковиной и кроватью, в коробке с лаком для ногтей. К столу присохли остатки омлета. Я попыталась собрать их, но все прилипло. Я брызнула сверху водой, омлет наконец размяк, и удалось отчистить стол.
Я пришла на кухню. Мама собиралась потрошить фугу. В тумане запотевших очков я бросила перец в говяжий бульон и добавила туда ломтики тток.
— Хочу купить себе контактные линзы.
— Очки тебе очень даже к лицу.
— А ведь недавно ты предлагала мне пластическую операцию.
— Ничего подобного.
— Если все-таки решу купить линзы, с тобой уж точно не стану советоваться.
Мама насупилась. Протянула мне каракатицу и сказала как следует растолочь ее. Отрезав щупальца, я стала вынимать чернильный мешок. Запах говяжьего бульона тяжело осел на запах сырой рыбы — терпкая, густая смесь. Я подумала о Керране, как он сидит у себя за столом. Тонкие губы сжаты, рука примеривается, замирает над листом, прежде чем кисть встретится с бумагой. Погрузившись в кухонные хлопоты, я прикидывала, какими получатся блюда. На вид, вкус, по калорийности. А он, рисуя, наверняка был сосредоточен только на настоящем моменте, только на движении руки — образ, видимо, рождался именно так, без мыслей о результате, без ожидания финального триха.
Мама стукнула кулаком по трепыхавшейся рыбе. На стол вытекла розоватая жидкость. Отрезав плавники, мама точным движением сняла с фугу кожу; однако измученная розовая плоть еще вздрагивала, сопротивлялась. Нож отсек рыбе голову. Теперь самое сложное: вытащить внутренности, не проткнув их, поскольку там смертельный яд. Я наблюдала за мамой. Она никогда не разрешала мне притрагиваться к фугу.
— Ты любишь свою работу?
— А что? — пробормотала она, вспарывая рыбе живот.
— Интересно.
Придерживая края надреза ножом, мама отодвинула кишечник, вытащила ядовитые органы, осторожно положила их в пакет и выбросила в мусорное ведро. Краем глаза наблюдая, как я управляюсь с каракатицей, вдруг вскрикнула:
— Чернила!
* * *С броским макияжем, в черном костюме, моя тетя расхохоталась, увидев нас с мамой в традиционной одежде. Как можно носить это — в наши-то дни? Мама тоже засмеялась, осознав нелепость своего решения. Мы перенесли стол на кухню, чтобы не испачкать диван в комнате.
Тетя была в восторге от сашими с фугу. В столице такие блюда — редкость, ведь только у японских поваров есть документ, дающий право готовить фугу, а японцам она не доверяла. Двадцать граммов рыбы, в которую проник яд из поврежденных внутренностей, — и человек мертв. Японцы-то рады отравить корейцев, прикончить их, как кроликов, угодивших в капкан. Она наморщила лоб. Что это за темная жидкость в ведре?
— Твоя племянница умудрилась проткнуть у каракатицы чернильный мешок, — уныло сказала мама. — Давать ей в руки нож просто глупо.
Она разлила по плошкам ттоккук и наполнила стаканы соджу.
— Кстати, не кажется ли тебе, что работа в отеле ей не на пользу и выглядит она изможденной?
Тетя ответила, что у меня всегда изможденный вид. И, оглядев стены кухни, добавила: скверный у вас в Сокчхо воздух. Я сосредоточилась на супе. Разглядывала отражение своего лица в плошке. Ложка гнала по поверхности супа волны, они искривляли мой нос, морщили лоб и оттягивали щеки к подбородку. Ттоккук показался тете пресным. Но я не понимала, какой у него вкус, главное — побыстрее отправить все в живот. Добавив в суп соевого соуса, мама резко осадила сестру: та судила ее за то, что наши шелковые наряды — деньги на ветер. Чтобы покончить с пререканиями, мама переключилась на меня:
— Ну что ты все молчишь? Хоть бы с тетушкой родной поговорила.
Я рассказала о художнике, который рисует комиксы.
— Опять заладила!
— Он француз.
Мама оторопела. Тетя усмехнулась, сказав, что французы только языком умеют молоть и надо быть тупицей, чтобы попасться им на удочку.
— Да много ли ты знаешь о Франции… — прошептала я.
Мама заявила, что для нас троих комиксы — пустой звук и лучше сменить тему. Я налила себе еще супа и взяла добавку фугу.
