Кто-то плачет всю ночь за стеною - Ермолаев Александр
Но, кажется, только она одна знала, чего это ему стоило — ограничиваться скромной улыбочкой и румяными щечками. Она знала, что внутри он кричал, вопил от радости. Она знала, что эта формальность, эти аплодисменты — его тайная слабость, в которой он никому не признается. Этот умный, серьезный и спокойный человек никогда никому не скажет, что это для него важнее, чем любовь женщины и любовь к женщине. Это важнее вообще всех женщин. Важнее, тем более, одной конкретной женщины, с которой он ходит под ручку на работу. Мария Викторовна думала об этом, пока аплодировала вместе со всеми.
В ней за это время произошла перемена. За время ее поисков другой, счастливой жизни. Описать эту перемену можно по-разному. Можно сказать, что она повзрослела. Можно сказать, что она смирилась. С тем, что мечты — это одно, а жизнь — совсем другое. А раз другое, то и вообще не стоит уделять им внимание: зачем расстраиваться лишний раз? Так она и сделала. Выбросила из головы все, что там раньше было. И заполнила это место новыми смыслами, иначе ведь человек не может. На этот раз смыслы оказались попроще. Нужно жить ради Славки и устраивать его жизнь. Так она неожиданно для сына снова окружила его заботой.
Но было что-то еще. Помимо этого. То, что могли заметить практически все, в отличие от ее внутренних перестановок. Это была перемена во внешности. Или во взгляде. Или в образе. Что-то едва уловимое. То, что ощущается, но с трудом формулируется. Она и сама это видела, когда глядела на себя в зеркало. А глядела все реже. Потому что не хотелось. Потому что было неинтересно. В ней погас свет женщины. Погас безвозвратно.
А что касается жизни с мужем — Кабачкова стала ценить этот покой. Стала чаще идти на компромиссы. Не хочешь в цирк? Ничего, можно потерпеть. Это всего лишь глупое представление, которое продлится не так уж и долго. Жираф появился, жираф исчез.
Хлопаем и расходимся.
Старость
Тамара Геннадьевна и Людмила Валентиновна люто ненавидели друг друга.
Причину, однако, никто не знал — для всех это было тайной.
Ни один учитель в 72-й школе ни разу не видел, чтобы они непринужденно и дружелюбно беседовали. Нет, две старые женщины (а в этой школе старше никого не было) обходили друг друга стороной, а если контакт был необходим по рабочему вопросу, то в дело втягивали третьих лиц — как посредников.
Если ты работал в 72-й школе, перед тобой непременно вставал вопрос: на чьей ты стороне? Конечно, находились и те, кто отказывался от подобного выбора. Такие люди старались быть дружелюбными и с Тамарой Геннадьевной, и с Людмилой Валентиновной. Однако проблема заключалась в том, что такой вариант ни одну из них не устраивал. Поэтому вскоре такой человек становился врагом для обеих.
Иногда они воевали за отдельных людей. Уж больно хотелось заполучить в свои ряды того или иного новобранца. Последним из таких стал новый учитель математики, Константин Федорович. Новому человеку приходилось общаться с ними даже чаще, чем с другими, потому как Тамара Геннадьевна и Людмила Валентиновна тоже преподавали математику — и для них это уже был повод для того, чтобы лишний раз присесть на уши. Хотя, будь он биологом, они обязательно придумали бы что-нибудь другое.
Каждая из них неофициально взяла на себя роль наставницы, принимая Константина Федоровича за молоденького мальчика (что, безусловно, — в сравнении с их годами — так и было), которому нужно помочь адаптироваться на новом месте. Константин Федорович тем не менее быстро разобрался в положении вещей: хватило по одному заходу со стороны каждой.
Первой была Тамара Геннадьевна.
— Ну что, Костенька, как тебе у нас? Как ребятишки?
— Все хорошо, спасибо, — улыбнулся он
— Дети любят, когда у них учителя молодые. Главное, чтобы получилось язык общий найти с ребенком.
— Согласен, — вежливо кивнул Константин Федорович.
— Надо быть ласковым. Но и строгим.
— Да, это правда.
— Слушай, Костенька, — улыбнулась она, — а может, действительно — это твое призвание. Ну, дай бог. Дай бог.
Константин Федорович дружелюбно улыбнулся. Главное, подумал он, чтобы визит вежливости не был испорчен бесконечным старческим разговором с собой. Константин Федорович сразу заметил в ее глазах частичку смерти, словно здесь она пребывала уже не полностью. Но у одних этот переход происходит спокойно, а у других сопровождается всплесками маразма. Константин Федорович пока не решил, какой случай перед ним.
Она взяла его за руку и сказала:
— Ладно, Костенька, пойду я, не буду мешать. Если нужна какая помощь — говори, не стесняйся.
Кажется, первый случай, подумал Константин Федорович, ура.
Но тут Тамара Геннадьевна резко поменялась в лице: улыбка ушла, но проступила злоба. В нее будто дьявол вселился.
— Я тебе еще кое-что хотела сказать. Про нее. Ты с ней будь осторожней. Тварь она еще та.
— Простите — кто? — испуганно спросил Константин Федорович.
Вопрос удивил Тамару Геннадьевну: ведь это было очевидно.
— Людочка наша Валентиновна. Кто же еще! Не связывайся с ней, Костенька, не связывайся.
Константин Федорович чуть не спросил почему, но вовремя схватил слово, потому как предвидел, что это может быть надолго.
— Не связывайся, — повторила она и ушла.
Константин Федорович сглотнул и на всякий случай закрылся в кабинете.
Вдруг она захочет вернуться.
С Людмилой Валентиновной вышло приятнее. Ее старость кардинально отличалась от старости ее заклятого врага. Да и вообще — если бы не этот самый заклятый враг, если бы не ненависть, отравляющая рассудок, старость Людмилы Валентиновны можно было бы назвать образцовой.
Они столкнулись на перемене, в шумном коридоре, где, чтобы тебя услышали, приходится тянуться к уху собеседника.
— Вот скажи, Константин, как этих громил к экзамену готовить, если у них одно на уме? Сегодня с ними прогрессию арифметическую проходили, задание было — с последовательностью, нужно на вопрос ответить: является она прогрессией или нет. Парень, отличник, поднимает руку и говорит: нет. Я ему: почему? А он: потому что член сначала увеличивается, а потом уменьшается.
Константин Федорович улыбнулся.
— Причем он, паренек этот, отличник, и шутить-то не хотел. На полном серьезе. Да и ответил в каком-то смысле верно. Но ты же сам представляешь, что в классе началось! Дурдом какой-то.
Людмила Валентиновна хотя и была недовольна, но по-настоящему ее это не волновало. На учеников она не злилась, немедленно проводить родительское собрание и по именам называть всех, кто смеялся, не собиралась. Скорее это была констатация факта: ей приходилось учить балбесов.
Она вздохнула:
— В мое время таких детей не было. Какая им математика, какой им экзамен, когда у них «на параболу гляжу — двух яиц не нахожу».
Константина Федоровича это рассмешило. Раньше он такого не слышал.
— Как я рада, Константин, что ты к нам пришел. С учителями-то сейчас проблемы. Никто не хочет в школу идти. Понять можно. Ты им о прогрессиях, а они о членах. В том году совсем тяжко было. Учителей мало. Классов много. Вот и приходилось нам выкручиваться. А возраст уже не тот.
Константин Федорович сочувствующе кивнул.
— Константин, ты тут, кстати, для всех загадка. Расскажи хоть о себе, женат?
Но не успел он ей ответить, как Людмила Валентиновна, подобно хищнику, узнав торопливый и неуклюжий шаг за спиной, резко обернулась. А ведь было так шумно, позже отметит Константин Федорович.
Людмила Валентиновна и Тамара Геннадьевна посмотрели друг на друга; новый человек впервые стал свидетелем встречи двух старых женщин.
Через несколько секунд Людмила Валентиновна снова вернулась к собеседнику. Но вернулась уже другой. Перемена в ней поразила Константина Федоровича. Что-то злое, глубоко сидящее внутри проступило в ее взгляде.
