Виолетта - Альенде Исабель

Тереса хвасталась, что делает все, что приходит ей в голову, не обращая внимания на мораль и правила, навязанные другими. Она одинаково издевалась над законом и религией. Джозефине она призналась, что вступала в любовные отношения и с мужчинами, и с женщинами, а верность Считает абсурдным ограничением.

— Я верю в свободную любовь, дорогая. Не пытайся меня привязать, — предупредила она несколько недель спустя, когда они, обнаженные, ласкали друг друга, лежа на диване.

Мисс Тейлор приняла этот факт с тяжелым сердцем, не ведая, что в будущей многолетней связи у нее не найдется повода для ревности, потому что Тереса будет самой верной и преданной из любовниц.

В начале сентября 1929 года американская фондовая биржа пережила мощный спад, а в октябре разразилась полная катастрофа. Отец полагал, что если самая сильная экономика в мире рухнет, то всем остальным тоже не поздоровится и наша не станет исключением. Быть может, всего через несколько дней развалятся его финансовые схемы и он будет разорен, как множество предпринимателей в Северной Америке. Это лишь вопрос времени. Что ожидает его бизнес, как это отразится на продаже дома, уже вполне свершившейся, на строительстве нового здания, в которое он столько вложил? Ради биржевых спекуляций он закладывал имущество, брал кредиты с разорительными процентами и проворачивал незаконные махинации, которые вынуждали вести двойную бухгалтерию, официальную и секретную, о которой знал только Хосе Антонио.

Арсенио дель Валье охватила паника, тревога выжигала его изнутри, кожа покрывалась ледяными мурашками, не позволяя хотя бы на миг успокоиться и мыслить ясно; он тяжело дышал, потел. Он подсчитал количество людей, которые от него зависели: это была не только семья, но и домашняя прислуга, служащие офиса, рабочие лесопилки и работники с виноградников на севере, где он воплощал свою мечту о производстве изысканного бренди, которое могло бы составить конкуренцию перуанскому пис-ко. Все окажутся на улице. Никто из сыновей, кроме Хосе Антонио, не помогал отцу в делах, остальные четверо наслаждались безбедной жизнью, которую он им обеспечивал, не задумываясь о ее стоимости. В отчаянии он думал о том, как защитить жену, невесток и меня, спасти себя от банкротства и унижения пред лицом грядущей катастрофы, противостоять обществу, кредиторам, моей матери.

Не он один пребывал в подобном состоянии. Среди членов Союзного клуба царил тот же парализующий страх, который усиливался по мере того, как его члены заражали друг друга паникой. В салонах, оформленных на английский манер в зеленых и темно-красных тонах сценами охоты на лис, которых в нашей стране не водилось, и обставленных настоящим чиппендейлом, господа высшего сословия, традиционно обладавшие экономической, хотя и не всегда политической властью и привыкшие к безопасности и незыблемости своих привилегий, недоверчиво следили за новостями. До сих пор бедствия любого рода, столь обычные для страны, видевшей землетрясения, наводнения, засуху, нищету и вечное недовольство, их не затрагивали.

Слуги передвигались рысцой, разливая напитки и разнося тарелки со свежими устрицами, крабовыми клешнями, перепелками под маринадом и жареными пирожками; однако всеми владело такое беспокойство, что за столы никто не садился. То и дело звучало чье-нибудь уверенное заявление, мол, покуда не падают цены на иные полезные ископаемые, стране бури не страшны, но оптимизм быстро таял, заглушенный ропотом голосов. Цифры штука упрямая.

Как и предвидел встревоженный отец, в последний вторник октября мир узнал о крахе международного фондового рынка. Отец заперся с Хосе Антонио в библиотеке, чтобы тщательно проверить свои дела, чувствуя при этом, что собственное смятение мешает ему сделать шаги, необходимые для предотвращения катастрофы. Он сомневался во всем, а главное, в себе. Ему изменило то, на чем основывалось его положение в обществе: врожденное умение зарабатывать деньги, редкая прозорливость, позволяющая угадывать перспективы там, где их никто не видел, безошибочное чутье, помогающее вовремя учуять проблемы и тут же их решить, харизма уличного торговца, благодаря которой он обжуливал партнеров с такой ловкостью, что со стороны его махинации могли показаться дружеской услугой, неподражаемая легкость, с которой он выпутывался из любых неприятностей. Ничто не подготовило его к встрече с бездной, разверзшейся у его ног, и тот факт, что многие другие тоже в нее заглянули, был слабым утешением. Он надеялся, что, быть может, его сын, такой уравновешенный и разумный, может что-то ему подсказать.

— Извини, папа, но, похоже, мы все потеряли, — признался Хосе Антонио, повторно просмотрев бухгалтерские книги, официальные и черновые.

Брат объяснил отцу, что акции полностью обесценились, что они задолжали половине знакомых и лучше даже не задумываться о том, что отца в любой момент могут арестовать за неуплату налогов. Нет никакой возможности погасить долги, но в ситуации, в которой оказалась страна, такой возможности нет ни у кого; придется кредиторам подождать. Банку отойдет лесопилка, северные виноградники, строящиеся объекты и даже наш дом, поскольку выплатить ипотечные кредиты нам не под силу. На что жить? Повседневные расходы придется свести к минимуму.

— Иначе говоря, придется опуститься на низшую ступень… — пробормотал отец срывающимся голосом.

Такая возможность никогда не приходила ему в голову.

Финансовый крах, разразившийся в мире, нас практически парализовал. Мы об этом еще не знали, но наша страна более всех пострадала от кризиса, поскольку рухнул экспорт, на котором держалась вся экономика. Состоятельные семьи, которые, несмотря на потери, имели средства покинуть город, уезжали в свои поместья, где, по крайней мере, имелась еда, но прочее население ощутило на себе всю тяжесть немилосердной бедности.

По мере того как предприятия объявляли о банкротстве, число уволенных росло; не успели глазом моргнуть — вернулась эпоха полевых кухонь для бедных; тысячи и тысячи голодных выстраивались в очередь за тарелкой водянистого супа. Множество людей мыкалось в поисках работы, а женщины и дети просили милостыню. Но никто не останавливался, чтобы подать нищим, лежащим на тротуарах. Среди отчаявшихся то и дело случались потасовки. Преступность в городах росла, и на улицах никто не чувствовал себя в безопасности.

Правительство возглавил генерал, предыдущего президента он выслал и правил железной рукой. Говорили, будто своих политических врагов он утопил в порту и будто любой смельчак, нырнувший достаточно глубоко, может в этом убедиться: обглоданные рыбой скелеты так и остались под водой, привязанные за щиколотку к бетонным блокам. Несмотря на репрессии, с помощью которых генерал удерживал под контролем всю страну, с каждой минутой он терял власть, преследуемый массовыми народными протестами, которые разгонял выстрелами новый полицейский корпус, сформированный по прусской военной системе. Столица выглядела так, будто идет война. Студенты, преподаватели, врачи, инженеры, юристы и профсоюзы объявили забастовку, объединенные единым требованием: отставка президента. Генерал окопался у себя в кабинете, не в силах поверить, что удача в одночасье от него отвернулась, и по-прежнему твердил, что полиция выполняет свой долг, убитые полицией заслуживают своей участи, потому что нарушают закон, что это страна неблагодарных скотов, что при его правлении был порядок и прогресс и чего еще им нужно, а мировая катастрофа произошла не по его вине.

На второй день Хосе Антонио и остальные братья тоже вышли на улицу, чтобы принять участие в беспорядках, движимые не столько политическими убеждениями, сколько нежеланием оставаться в стороне, к тому же таков был настрой всех их друзей и знакомых. В толпе смешались чиновники в галстуках и шляпах, голые по пояс рабочие, оборванные нищие. По мостовой, плечом к плечу, двигалась огромная масса народу, нисколько не походившая на вереницы бедных семей в худшие времена безработицы, на которых средний и высший класс смотрели с балконов. Для Хосе Антонио, привыкшего сдерживать эмоции и вести упорядоченное существование, это был незабываемый опыт, на несколько часов он почувствовал, что принадлежит коллективу. Он не узнавал себя в беснующемся манифестанте, напиравшем на плотную шеренгу вооруженных полицейских, которые отбивались дубинками и стреляли в воздух.