Всё, что у меня есть - Марстейн Труде

Я сажусь в бежевое кресло дедушки Рикарда.

— Руар придет, — говорю я. — Около восьми.

Нина корчит недовольную гримасу.

— Мне что, одной тут сидеть весь вечер?

Я говорю, что вроде бы Толлеф должен вернуться сегодня домой. Нина отвечает, что это будет совсем не то.

— Завтра можем сходить куда-нибудь, — говорю я. — У меня много вина. А где Трулс?

— В Воссе, — отвечает Нина, — завтра приедет. Я не выдержала там еще один день.

— А он твою прическу видел? — спрашиваю я.

Нина мотает головой.

— Я только вчера сделала, — говорит она. — Он все равно меня любит. Выкрасись я хоть в розовый.

Нина показывает на стену гостиной.

— Краска закончилась, — вздыхает она. Кисть и валик замочены в ведерке с водой, вода того же красного цвета, что и стена. Это была моя идея — покрасить гостиную в красный. Я позвонила хозяйке квартиры и уговорила ее заплатить за краску. Толлеф и Рикард восприняли это скептически.

— Вы что, не видите грязи на стенах? — возмутилась я.

— И ты хочешь красить прямо по этой грязи? — спросил Рикард.

— В любом случае придется сначала оттереть все нашатырным спиртом, — сказал Толлеф.

Работа сделана лишь наполовину. Плинтусы заляпаны краской, две стены еще нужно пройти вторым слоем. Квартирная хозяйка, поначалу обещавшая дать денег, потом передумала, и вот теперь у нас закончилась краска.

Руар часто приходит поздно вечером или ночью и снова уезжает через пару часов. Я сплю чутко и просыпаюсь от грохота замка, и Рикард тоже просыпается. От Руара пахнет бальзамом после бритья, едой, чужими людьми и вечеринками. Он приходит ко мне, вместо того чтобы ехать домой. Щетина отросла, но это ненадолго — дома он ее сбреет. Вокруг него обычно витает слабый запах алкоголя.

Рикарду не нравится, что Руар заявляется к нам будто к себе домой. Чужой человек отпирает дверь посреди ночи. Давать ключи чужому человеку — это как?

— Он не то чтобы чужой, — возражаю я.

— Мы ничего о нем не знаем, — говорит тогда Рикард. — Ни-че-го. Ты действительно думаешь, что хорошо его знаешь?

— Он читает лекции в университете, — вставляет Толлеф.

— Ну и что это гарантирует? — интересуется Рикард.

Нине все равно.

Ну, кое-что я о Руаре знаю. Про ветки сирени, полки с книгами во всю стену и про вазу, которую Анн сделала, когда ходила на курсы росписи по фарфору. Про пол, пахнущий зеленым мылом. Руар постоянно жалуется на Анн и в то же время боготворит ее. Я знаю, что она играет на пианино, хотя кошка мяукает в знак протеста. Я даже знаю, что она любит принимать ванну с ароматными добавками, окрашивающими воду в разные цвета, или с пеной, и радуется этому как ребенок. Анн любит Шекспира, Тарьея Весоса, Бьёрг Вик. Руар говорит об Анн так, словно она умерла, словно он уже потерял ее. Анн почти никогда не разгружает посудомоечную машину, забывает купить необходимые вещи, она оставляет где ни попадя грязные чашки от кофе — на подоконнике, у ножки стула, в ванной. Дети ее расстраивают, и она просто выходит из комнаты, оставляя Руара разбираться с ними. От того, как Руар описывает Анн, веет безысходностью, счастьем и беспомощностью. Он дотрагивается до меня, гладит, не переставая рассказывать про нее: «Я очень люблю Анн. Но ты что-то такое делаешь со мной, чему я не могу противостоять, и это приводит меня в отчаяние».

Я открываю сумку и чувствую запах мыла, которое подарила мне Анна Луиза.

— Я получила такие бессмысленные подарки от моей подруги детства, — говорю я.

На диване раскиданы Нинины трусики, футболки и полотенца Рикарда. Кто будет менять лампочку в коридоре? Уже месяц, как перегорела. Клубничный чай, брусочки мандаринового мыла, рождественские благовония — пустяковые подарки пахнут волшебно. Это запах детства, каникул, Рождества, торговых улочек. Меня охватывает внезапная тоска по Анне Луизе. Но того, по чему я скучаю, больше не существует. Того человека больше нет. И того, кто скучает, тоже уже нет.

— Ты что, и правда влюбилась? — спрашивает Нина.

— И да, и нет, — отзываюсь я. Нина с сочувствием кивает головой.

— Бедняжка, — говорит она. — Хочешь, я помассирую тебе плечи?

Я опускаюсь на пол у Нининых ног, и она начинает разминать мышцы и связки в плечах.

— Будет больно, — предупреждает она.

Я затаила дыхание и пытаюсь не обращать внимания на боль. Я спрашиваю, не скучает ли она по Трулсу.

— Собственно говоря, нет, — отвечает она. — Трулс и я — мы ведь не то чтобы очень зависим друг от друга.

Она так сжимает мне плечи, что у меня вырывается стон.

— Семью заводить мы с ним пока не собираемся, — говорит она отрывисто, продолжая энергично массировать. — Не могу сказать, что мне чего-то не хватает здесь из того, ради чего заводят семью. Да и дома мне этого не доставалось. Хорошая компания, кто-то, с кем можно поговорить, кто утешит или проявит заботу, когда мне это нужно, чувство безопасности — всего этого у меня гораздо больше здесь, чем дома.

— Вот и у меня то же самое! — отвечаю я. — Абсолютно! Шесть дней дома в компании двух детей Элизы — это прививка от желания завести своих собственных.

— Я, во всяком случае, до тридцати никаких детей заводить не собираюсь, — говорит Нина. — Бедный твой кузен.

Вот и папа часто повторяет: «Как жаль Халвора!», «Бедняга Халвор!». В один из мрачных ноябрьских дней Халвор сам пришел сюда без предупреждения, зато с двумя упаковками пива в рюкзаке, каким-то комнатным растением в полиэтиленовом пакете и в красной рубашке под курткой. Мы не виделись как минимум два года. Теперь у него были волосы средней длины и колкая щетина.

— Нам необязательно сейчас все выпивать, — он показал на пиво. За окном пошел дождь.

— Классная квартирка, — сказал он. За стеной слышался голос Нины, и я надеялась, что она присоединится к нам. Я могла бы угостить ее пивом.

На кухне стояла оставленная Рикардом тарелка с остатками спагетти. Мы открыли по банке пива и устроились за столом. Дождь барабанил в окно, стекая ручейками по стеклу, он разыгрался не на шутку, и мы пару раз это обсудили. Халвор рассказал, что вот-вот станет отцом.

— Не то чтобы так планировалось, — сказал он.

Я это уже знала от мамы.

— А я тогда кем буду ребенку? — спросила я.

— По-моему, это называется двоюродная тетка, — ответил Халвор.

— Двоюродная тетка, — повторила я. Звучит несколько обидно.

Мы открыли по второй банке пива, и я поняла, что, если дело дойдет до третьей и четвертой, будет уже поздно объяснять, что мне нужно готовиться к занятиям, будет только хуже. Мне пришло в голову, что чем лучше мы проведем время, чем добрее я к Халвору, тем больше вероятность, что он придет еще раз. Потакать ему — все равно что давать бездомному коту молока.

Я подумала — что это вообще он себе вообразил? Что он может вот так запросто приходить сюда, врываться в мою жизнь, где даже Анне Луизе места не нашлось?

Когда мама сказала: «Это отвратительно. Просто ужасно, что Халвор повторяет ошибки своего отца. Ребенку необходимы оба родителя. Нужно хорошенько подумать, прежде чем давать жизнь ребенку», во мне боролись смешанные, даже несовместимые чувства. Я не могла с ней согласиться и слабо попыталась защитить Халвора, я была не в силах вынести, что на него обрушится поток маминого неодобрения. Но потом во мне промелькнуло странное чувство радости, ведь все это означало, что мама с папой хорошенько подумали и уж тогда… И так три раза.

Халвор вопросительно кивнул в сторону специй на полке.

— Это Рикарда, — сказала я.

— Зачем ему это нужно?

— Не знаю, — я пожала плечами, — в еду кладет.

Халвор кивнул.

— Когда он готовит спагетти с мясным соусом, добавляет орегано, — пояснила я.

Тут вошла Нина и спасла меня. Когда она села пить с нами пиво, Халвор наконец разговорился, стал рассказывать, что скоро начнет учиться на программиста.