Последний снег - Джексон Стина

— Это ничего не значит. Арендную плату он ведь платит, чего тебе переживать.

Небо было низким, тяжелым. Кружившиеся в воздухе снежинки таяли, достигнув земли. Видар наклонился к ней, и ее обдало вонючим дыханием.

— Теперь я не спущу с него глаз. Малейшая оплошность — и может собирать манатки. Нельзя доверять тем, кто не платит по долгам. А мне надо думать о тебе и внуке.

— Да ладно, не преувеличивай.

Он схватил ее за запястье и с неожиданной силой дернул на себя.

— Уж не к нему ли ты бегаешь по ночам?

— Отпусти!

— Если к нему, я выставлю его прямо сейчас. Чтоб к вечеру и след простыл.

Сквозь белое кружево снега маячила спасительная гавань бензозаправки. Лив вылетела из машины и бросилась бежать. За спиной раздался рык Видара, но она не обернулась. Бежала и бежала.

ОСЕНЬ 1998 ГОДА

Спускаясь по дороге, она чувствовала затылком отцовский взгляд. В долине прозвучали два оружейных выстрела. Сезон охоты. Мысль о том, что можно случайно попасть под пули, кружила голову.

Прямая, как доска, Лив стоит и ждет автобуса. Как обычно, только водитель здоровается с ней по утрам. Он не замечает, что она неправильно одета, неправильно ведет себя. Она проходит назад, садится и смотрит, как сосны проплывают за окном. Автобус постепенно заполняется людьми, но к ней никто не подсаживается. Люди предпочитают стоять в проходе.

Перед входом в школу она стреляет сигаретку у парней, курящих в сторонке. Они в черной одежде и с накрашенными глазами — подражают кому-то. Один из них едва достает ей до плеча, но компенсирует низкий рост зачесанными наверх и залаченными волосами. Другой одет в длинную юбку. Килт, что ли? Нет, килт в клетку, а у этого юбка черная. У него в руках всегда зачитанный скучный покетбук. На переменах он сидит в сторонке с раскрытой, как бабочка, книгой, прячась от одиночества. Этим парням все равно, что на ней каждый день одни и те же джинсы и что свитера достались ей от матери. Наверно, они думают, что она такая же, как они, что просто хочет выделиться из толпы.

Лив идет по школьному коридору, опустив взгляд, окруженная голосами и смехом. У нее нет даже книги, чтобы спрятаться за ней. Свет ламп режет глаза. Она идет на цыпочках, чтобы не привлекать к себе внимание грохотом рабочих ботинок на два размера больше. Покупались они на вырост, чтобы сэкономить на обуви. С такими тяжелыми подошвами сложно идти бесшумно. Эхо ее одиночества разносится по коридору.

На большой перемене они встречаются в туалете. Не говоря ни слова, он вдавливает ее в изрисованную стену, сжимает груди руками, поспешно облизывает языком ей губы, щеки и ухо. От усов ей щекотно. Они никогда не целуются. И он всегда спешит. Быстро, быстро. Сует в нее палец и нюхает, пока она елозит рукой в его брюках. Опершись рукой о стену, быстро и ритмично двигает бедрами. Когда все кончено, она протягивает ему туалетную бумагу и ждет, пока он застегнется, протрет очки и вернет на нос. Не глядя ей в глаза, он кивает в сторону двери и шепчет: иди вперед.

Позже в классе, обращаясь на зычном немецком к ученикам, он никогда не смотрит в ее сторону. Даже когда она поднимает руку.

Пока Ваня смотрела телевизор, он собрал все необходимое. Шапку с прорезями для глаз, пистолет «глок», клейкую ленту, потрепанные кожаные перчатки. От звонкого смеха Вани щемило в груди. Лиам стоял на коленях, склонившись над рюкзаком. На сердце было неспокойно. Лучше бы позвонить Габриэлю и сказать, что он не поедет, что нельзя так рисковать.

— Папа, что ты делаешь?

— Ничего. Отдыхаю чуток.

— А зачем тебе перчатки?

— Потому что мы уходим.

Он надеялся, что Ваня будет протестовать, но она послушно выключила телевизор и потянулась за курткой. Затем нагнулась завязать кроссовки, подметая длинными волосами пол. Ей уже не нужна его помощь — ни со шнурками, ни с молнией. Скоро он станет совсем ненужным.

Лиам закинул рюкзак на одно плечо и взял Ваню за руку. Они прошли через двор, провожаемые лаем собак в вольере. Глаза псин казались желтыми в лунном свете.

Все началось после смерти отца. Сначала один щенок, потом другой. Бездомные собаки, ждущие новых хозяев, но если бы только они. Боевые псы в намордниках, вечно скулящие от недостатка внимания. Этих чудовищ давно пора усыпить. Отец так бы и сделал, будь он жив. Но в мире, полном ненадежных людей, собаки стали для матери отдушиной, дали ей то, чего недоставало в собственной семье. Вообще-то, он был благодарен матери. Если б не мама, его бы лишили родительских прав. Она всегда была рядом, она — как крепкая сосна, на которую можно опереться. Он предавал ее тысячу раз, но мать всегда приходила на помощь.

Они нашли ее на кухне — склонилась над грудой камней всех цветов радуги. Ваня тут же выпустила его руку. Она обожала «целебные камни», как называла их бабушка. Девочка вскарабкалась на расшатанный стул, не снимая куртки и шапки, и запустила руки в притягательный для нее мусор.

— Как хорошо, что вы зашли. Мне нужна помощь с разделением энергии.

На матери был темно-красный кафтан, подметающий пол. В спутанных волосах — перо хищной птицы, найденное в лесу. Правое веко подвисало — наследие жизни с отцом.

— Зайдешь? — спросила она.

— Мне нужно отлучиться ненадолго. Можно оставить Ваню у тебя?

— Куда собрался?

— Надо помочь Габриэлю.

В глазах промелькнула тревога — ее не проведешь. Она поднялась из-за стола и подошла к нему, гремя браслетами. От нее пахло тимьяном и мокрой собачьей шерстью. Лиам затаил дыхание. «Глок» и шапка с прорезями свинцовым грузом тянули рюкзак.

Мать пристально посмотрела на него и прошептала, чтобы не слышала Ваня:

— Оно того не стоит. Что бы вы ни задумали, оно того не стоит.

— Брось.

Она обхватила его лицо руками. Пытливые глаза цвета талой воды заглядывали в самую душу.

— Ты не так слаб, как тебе кажется. Не будь флюгером, сын. Ты в состоянии сам выбрать, в каком направлении двигаться.

Лиам взял мать за запястья и с неожиданной для себя силой оттолкнул. Она отлетела и врезалась в стену, на лице отразился страх. Лиаму стало стыдно, и он поспешил выйти. Что-то темное и опасное рвалось из него наружу.

— Присмотри за Ваней, — крикнул через плечо. — И не вмешивай ее в свою чертову магию.

Лив прижалась ухом к двери Симона. Синий свет шел из-под двери, но в комнате было тихо. Сложно сказать, спит он или бодрствует.

Случалось, сын ловил ее на подслушивании. Дверь внезапно распахивалась, и она испуганно застывала. Симон приходил в бешенство. Когда он злился, становился похож на Видара. Но Лив все равно не могла избавиться от своей привычки. Ей нужно было удостовериться, что сын дома, что с ним все в порядке. И что он не слышит, как она покидает дом украдкой.

На часах было за полночь, когда она прошла мимо комнаты Видара. Собака хлестнула хвостом по полу, но голос не подала. Первый этаж сотрясался от храпа старика. Никто ее не заметил, но руки все равно дрожали, пока надевала кроссовки и куртку.

Луна расписывала лес серебром и освещала тропинку через деревню. Холодный ветер обжигал щеки. Лив вдохнула полной грудью и вгляделась в темноту.

Дом вдовы Юханссон ночью выглядел посимпатичнее, чем днем. Комнаты купались в лунном свете, старая мебель масляно поблескивала в темноте. Не зажигая света, Лив скинула кроссовки и штаны в прихожей и пошла в сторону спальни, на ходу стягивая остальную одежду. За ней осталась дорожка из вещей.

Йонни лежал на спине в кровати покойной вдовы. Спит… Через открытый рот вырывается храп. Она постояла у изножия, разглядывая его. Небритые щеки, белый шрам на шее. Между ног у нее все сладко сжалось, и все же ее охватило секундное замешательство. Она ничего о нем не знает, ничего не знает о его прошлой жизни. «Но лучше и не знать, незачем сближаться», — сказала она себе.

Стянула одеяло и села на него верхом. Тело его проснулось прежде, чем разум, словно ждало ее прихода. Веки дрогнули, когда она ввела член внутрь, и вскоре руки уже сжимали ее бедра. Они занимались сексом в полной тишине, только кровать скрипела под их энергичными толчками. Когда он собрался, чтобы что-то сказать, Лив зажала ему рот рукой. Чувствуя приближение оргазма, зажмурила глаза.