Сдаёшься? - Яблонская Марианна Викторовна

И Свинья перестал раскручивать сумку.

Он посмотрел на лежащую на полу Люлю, крутанул сумку, враз обмотав ремень снова вокруг руки, и, оттолкнув кого-то из нас, побежал вниз по лестнице. А Люля вскочила и крикнула ему в спину: «Сдаешься, Свинья?!» И он ответил ей уже снизу: «Конечно. Люля, сдаюсь!».

Конечно, мы бы не возражали, если бы тогда все так вышло. Конечно, никто из нас не сказал и не сделал бы Люле ничего обидного за то, что она не стала драться, если бы все получилось так.

Но, конечно, мы нисколько не верили в это, потому что ничуть не удивились, когда Свинья раскрутил хорошенько сумку, подошел к лежащей на полу с поджатыми ногами Люле и со всего размаха ударил ее сумкой но спине и еще раз по животу. А Люля лежала на чердачном полу, как на диване, ревела и таращилась снизу вверх не на него — на нас. И Свинья наклонился к ней и крикнул: «Сдаешься?!» А она сквозь рев пробубнила свое: «Я тебя победю, Свинья!» — и Свинья засмеялся, отшвырнул свою полевую сумку, обернулся к нам и крикнул: «Сдаетесь?!» И тут-то мы дружным хором гордо ответили ему наконец: «Ни за что не сдаемся тебе, Свинья!» — и двинулись на него тесным рядом из полутора десятков человек.

Может быть, так и могло быть с нами в другое время или в то же время с другими детьми. Но тогда и с нами так не было. Тогда Свинья засмеялся, отшвырнул свою полевую сумку, обернулся к нам и крикнул: «Сдаетесь?!» — и мы ответили ему дружным хором: «Наддай ей еще, Орел! Наддай еще!» — и Свинья нагнулся и два раза ударил Люлю кулаком в лицо. Потом он распрямился и сплюнул сквозь зубы на ее школьное платье. И кто-то из нас поднял и протянул ему его полевую сумку, и мы расступились, пропуская его на лестницу, и он медленно и посвистывая пошел вниз, и мы стали спускаться вслед за ним, оставив на чердаке ревущую в голос Люлю.

Когда Люля, уже в сумерках, всхлипывая и прижимая платок к носу, спустилась во двор — никто не подошел к ней. Я подкараулила Люлю внизу, на ее лестнице, и тайком от других проводила домой.

— Люлечка! Душенька! Голубушка! Господь с тобой! Да что же это стряслось?! — вскрикнула Инесса Станиславовна, когда открыла нам дверь и взмахнула своими белыми улыбчивыми руками.

Из-за ее плеча выглянуло смущенное лицо дяди Альтика с черной остренькой «бабочкой» под ним.

— Объяснитесь, дети, что сие означает? — пробормотал он и поспешно зашарил по карманам. Я подтвердила слова Люли, что она нечаянно упала с лестницы и больше не будет. Дядя Альтик сунул мне и всхлипывающей Люле по горсти аптечных конфет и исчез за шкафом.

Пока Инесса Станиславовна укладывала Люлю в постель, делала ей компрессы, протирания и примочки, я жалась к стене, размышляя о том, что делать дальше: домой идти было рано, а во двор страшно, — теперь-то Свинье мог кто-нибудь донести, что я была у Люли. Наконец Инесса Станиславовна погасила верхний свет и вспомнила про меня.

— Беги домой, деточка, — сказала она и сунула мне целую горсть монет. — Купишь себе завтра мороженое.

До позднего вечера с монетами за щеками я простояла тогда возле двери в их квартиру, вздрагивая от каждого звука на лестнице. В сумерках на лестничной площадке было слышно, как всхлипывает Люля и мягкий голос Инессы Станиславовны пел: «Спокойно и просто мы встретились с вами…» Ей вторили звуки рояля, и высокий голос дяди Альтика повторял: «…как странно все это… как странно… как странно…»

Через несколько дней Люля снова появилась во дворе. За время, пока ее не было, в нашем дворе произошли большие перемены: мы больше не боялись Свиньи. Никто его больше не называл Орлом, а завидев его, мы все, как один, кричали: «Эй ты, Свинья!» И Свинья удирал от нас — ведь как-никак нас было два десятка человек.

Свинья не бил больше малышей, которые не умели ни постоять за себя, ни убегать от него так быстро, как это делали мы прежде, когда боялись его. Свинья больше не смел ударить ни одного малыша, потому что мы не побоялись нарушить самый строгий из неписаных самозарождающихся Справедливых Дворовых Законов и пожаловались на него его матери, старшему лейтенанту, которой он боялся, и она ему всыпала по первое число своим лейтенантским ремнем с бляхой. И позже мы никогда не стыдились того, что нарушили самый строгий Закон из Свода Справедливых Дворовых Законов. Теперь, когда Свинья встречался во дворе с Люлей, он убегал домой.

Может быть, именно об этом каждый из нас мечтал перед сном, лежа с головой под одеялом. Но все вместе мы так не думали. И потому так тогда не было.

Через несколько дней Люля опять появилась во дворе. За то время, пока ее не было, в наших дворах произошли перемены: теперь, если это было возможно, мы еще больше боялись Свиньи. Даже между собой мы не осмеливались больше называть его Свиньей и называли только Орлом. Он по-прежнему, когда встречал, бил нас, подстраивал нам свои злобные каверзы, отнимал все, что мы с собой выносили. Увидев Люлю, Свинья кричал: «Ну, а теперь сдаешься?!» Ну а Люля — Люля бубнила свое: «Я тебя победила, Свинья!» — и уходила домой, задрав лицо в небо, чтобы кровь из носа не капала ей на платье.

Теперь мы не принимали Люлю в свои игры.

С утра до позднего вечера она стояла, прислонившись к камням домов, и, как в первые дни, когда только появилась в наших дворах, вместе с малышами молча таращилась на наши игры. Потому что Свинья теперь время от времени оставлял нас, увязываясь на целые дни куда-то за взрослыми мальчишками, потому что разноцветной пылью расцвело наше дворовое городское лето и потому что у Инессы Станиславовны и дяди Альтика дело, наверное, подбиралось к свадьбе. И когда Люля стояла у стен домов и вместе с малышами глазела издали на наши игры, мы дразнили ее Дулей, Пулей, Пилюлей, Чистюлей… Нечего и говорить о том, что мы перестали ходить к ней в гости, перестали принимать ее угощения газированной водой, хотя бы и с двойным сиропом. Мы теперь не только не оказывали никаких услуг, но перестали даже здороваться с нашей тайной, добровольно избранной королевой — певицей Инессой Станиславовной. Потому что теперь, когда Свинья бил Люлю, мы хором кричали: «Наддай ей еще, Орел! Наддай еще!»

Так прошел год или, может быть, два, потом Инессе Станиславовне дали отдельную квартиру, и они с Люлей уехали из наших домов.

Лет двадцать спустя я случайно встретила Люлю на улице другого города. Это была молодая, милая женщина с большим розовым бантом на белой кофте, висящим чуть-чуть косо. Она узнала меня. Мы разговорились. Она рассказала мне, что давно уехала из нашего города, что работает врачом по спасению недоношенных детей, что работу свою она «просто бог знает как» любит, что она замужем, что у нее двое мальчиков-школьников и что болтаться их без дела во двор она нипочем не пускает.

— Да, — окликнула она меня, когда мы уже попрощались. — Знаешь, кого я недавно встретила? Нипочем не угадаешь! Свинью. Представь себе, я сразу его узнала и он меня тоже. Он подсел ко мне в кафе, куда я забегаю обедать. Представь себе — вполне приличный, упитанный, опрятно одетый мужчина с залысинами. Он поспешил мне сразу похвастать, что работал где-то борцом в цирке, что потом долго служил в каких-то особых — не поняла каких — войсках; хвастал, что общался тогда с одними профессорами, потом его, кажется, за что-то демобилизовали или списали в запас, говорит, что сейчас временно работает, кажется, по снабжению, хвастал, что занимает отменную должность — заведует кладовой, кажется. Возможно, что он это все врал, возможно, что он все это время отсидел в тюрьме: представь себе, у него все руки — я позже это заметила, когда он начал есть, — сплошь исколоты татуировкой. И со всех сторон там значилось только одно слово — Орлов, Орлов, Орлов! Я думаю, что и под костюмом он весь, до последнего вершка, исписан этим словом. Но бог с ним, мне вовсе не хотелось разбираться во всем этом! Знаешь, мне и вообще не хотелось — я думаю, ты поймешь меня, — чтобы он увидел, что я узнала его, и я упорно делала вид, что первый раз слышу о наших дворах. И знаешь, что он тогда сказал мне? Нет, это просто поразительно! Он сказал мне, когда увидел, что я никак не могу его вспомнить: «Сейчас ты в два счета меня вспомнишь! Помнишь, Люля-Чистюля, как я при всех всыпал тебе на чердаке? Что называется, Люлечка-Дулечка, высшим классом. Ну а теперь сдаешься?!» И знаешь, мне совсем расхотелось тогда обедать, — рассказала мне Люля. — Я извинилась, вышла на секундочку из-за стола, расплатилась тайком на кухне и улизнула из кафе.