Человек в движении - Хансен Рик

Никто не знал всех перипетий борьбы Рика Хансена за возвращение к нормальной жизни в Уильямс-Лейке лучше, чем Патти Льюэке, молодая шатенка с тихим, мягким голосом. Она была его одноклассницей, к тому же первым серьезным увлечением Рика, и принадлежала к компании ребят, которые во всем его поддерживали и всюду его сопровождали и вообще старались делать так, чтобы все у него было как прежде. Она всему была свидетелем и бережно хранит это в памяти.

«Ясное дело, ему пришлось натерпеться страха. Сами понимаете, в каком виде он вернулся домой, — говорит Патти. — Но даже если так оно и было, он держал все в себе. Виду не показывал.

Но чтобы танцевать в каталке — такого еще никто не видывал! Вообще-то он стал давно приходить на танцы, сразу, как вернулся, но появлялся все в своих скобах, коляски же он мучительно стеснялся, все боялся, что его в ней увидят. Он пользовался ею для занятий спортом, а как кончит — сразу прыг из нее и снова топает в своих скобах. Так вот, придет он, бывало, на танцы и встанет у стены и все раскачивается на костылях, как бы пританцовывает под музыку. Не бог весть что, но на большее он был не способен.

По-моему, вся его жизнь изменилась благодаря занятиям спортом. Когда он начал тренировки, волей-неволей должен был использовать каталку не просто для передвижения. Он так наловчился в управлении ею, стал таким проворным, что попросту, как мне кажется, решил: если я могу в ней играть в спортивные игры, почему не смогу танцевать? С той поры, о чем бы речь ни зашла, все решалось просто: каталку в вездеход, сам за руль — и вперед!»

Да, кстати, по поводу Бронко. Брэд Хансен рассказывает, что эта машина стала для его брата ну прямо-таки главным связующим звеном с жизнью.

«Гонял он машину, словно бешеный тигр. Сразу же по возвращении, помимо прочих дел, он решил принять участие в гонках по пересеченной местности: сам за рулем, а я у него штурманом. Кажется, мы даже выиграли первый или второй заезд. Да, этот Бронко был просто спасением. Бывало, впрыгнем в машину сразу после школы — и на охоту. А по выходным собирались компанией и отруливали куда-нибудь на вечеринку. Кто-нибудь из ребят, кто поближе к винному магазину, купит на всех пива, ну мы и трогаемся.

Вообще-то Рик особенно спиртным не увлекался. Пара банок пива — и все, но если уж хватит лишнего — не дай боже! Помню, случалось и такое: подъедем, бывало, к столбу со знаком «стоп», Рик прицепит его к лебедке, что на переднем бампере Бронко, вырвет с корнем и оставит валяться на обочине. Такое бывало нечасто, но, когда случалось, казалось, что вся горечь и злость, накопившиеся в его душе, достигали предела и вырывались наружу».

Но, как правило, он умел скрывать эти чувства. Как вспоминают Марв и Джоан Хансен, настроение Рика после больницы не намного отличалось от того, что было до того, как он туда попал. Отношения супругов становились все более отчужденными. Марв утверждает, что это не имело никакого отношения к несчастью с Риком, просто жизнь каждого пошла своим путем. Марв вновь женился в 1981 году. Да что уж там говорить, конечно, они подскакивали при любом звуке глухого удара, конечно, их сердца пронзала боль, когда они находили его беспомощно лежащим под лестницей, на которую он уже почти поднялся, конечно, они сходили с ума от волнения и залечивали ссадины от скоб на ногах сына. Но в целом, как и раньше, жизнь шла своим чередом. «Уж если по-честному, — вспоминает Марв, — больше всех переживали дети».

Брэду было четырнадцать, когда Рик вернулся домой; он был слишком молод, чтобы осознать происшедшее. Оба брата — и младший и старший — никогда особенно не умели выражать чувства друг к другу. «Вероятно, потому, — суховато добавляет Джоан, — что Рик постоянно что-то ему ломал». Однажды они дурачились — играли с веревкой, перекинутой через сук дерева, причем, пока один спускался вниз, другой должен был лезть вверх; так Рик свалился на Брэда и переломал ему все пальцы на правой ноге. В другой раз, когда они боролись на ковре, Рик поднял его за ноги, а потом уронил на пол. Брэд шлепнулся на нос, и опять перелом.

Но братьев связывала молчаливая близость.

«Помню, как ждал: вот придут врачи, прооперируют, и Рику станет лучше, — вспоминает Брэд. — Все эти годы мысль об этом не выходила у меня из головы. Когда я сопровождал его коляску на велосипеде по Австралии и Рик заметил (так, между прочим), что, какие бы там теперь исследования в медицине не начались, для него все равно слишком поздно, что он все равно никогда не будет ходить, у меня просто челюсть отвалилась. Что называется, «разинул варежку». Видно, я так и не переставал верить…»

Синди — ей тогда было одиннадцать лет — до сих пор помнит, как возилась с братом, мяла его неподвижные ноги, щекотала пятки, щипала за пальцы. «Все хотела, чтобы он хоть раз вскрикнул от боли. Но этого так и не случилось».

Боб Редфорд, школьный учитель Рика по физкультуре и человек, так сильно повлиявший на всю его жизнь, придерживается несколько иной точки зрения на становление Хансена в его новой жизни. Он считает, что и каталка, и занятия спортом сыграли известную роль, но все-таки не такую большую, как ребята — друзья Рика, которые всегда были с ним, когда он в них нуждался.

Эта компания — Патти, Дон Алдер и ребята из школьной команды, с которыми он дружил еще до катастрофы, — ну просто какие-то особенные. Они постоянно были готовы помогать, но так, что он чувствовал себя с ними на равных, и при этом они всегда умели не переусердствовать.

Когда Рик вернулся домой, он был заряжен каким-то упрямством. Видно, очень уж муторно было у него на душе, но он очень редко выказывал свое состояние, всегда старался показать, что держит себя в руках, даже когда что-то было не так. Многих это ставило в тупик: люди не знали, что делать. Хотят помочь ему подняться по лестнице, ну, или еще чем, а он — нет, мол, не надо. Ну, а его ребята справлялись с этим в два счета. Он всегда входил в эту компашку и раньше везде с ними мотался, а теперь, когда вернулся, конечно же, опять, как и прежде: куда они, туда и он. Нет, они вовсе не забывали о несчастье, случившемся с Риком. Просто не давали ему стать помехой в их отношениях. Если кто обо всем этом и задумывался, то только сам Рик.

«Я часто думал об этом. Будь они на год-другой помоложе или будь на их месте просто другие ребята, все могло быть куда хуже. И кто знает, чем все это могло обернуться…»

Еще в госпитале Дж. Ф. Стронга, когда я только готовился к возвращению домой в Уильямс-Лейк, я принял три решения.

Со спортом покончено, ибо на что я теперь годен?

На женщинах можно поставить крест. Какая девчонка в здравом уме захочет со мной встречаться?

Все внимание надо сосредоточить на школе. Я отставал на целое полугодие, так что придется нагонять, много заниматься дополнительно.

Общественная жизнь? Не дури себе голову. Я ведь был «звездой» в спорте. Все, что я ни делал, крутилось вокруг спорта. Команда для меня была что дом родной. Кому из ребят захочется болтаться с парнем в инвалидной коляске? У них и так дел хватает. Это я твердо знал, ведь и сам был таким же.

Фактам нужно смотреть в лицо, и с той минуты, как Бронко подрулил и встал у подъезда дома, фактов этих было хоть отбавляй.

Первое: наш дом был абсолютно не приспособлен для кресла-каталки.

Второе: я не был уверен, что вообще захочу здесь жить.

Снаружи дом выглядел прекрасно — ровная подъездная дорожка и лишь одна ступенька перед входом. Но стоит войти, как попадаешь на нижнюю лестничную площадку, где кресло едва помещалось, не говоря уже о том, чтобы в нем развернуться. Тут ты упираешься носом в крутую лестницу из семи ступеней — она ведет в жилую часть дома, а потом еще одна лестница — опять семь ступеней, но уже вниз, в подвал. Попасть на террасу, что примыкает к кухне и расположена на уровне земли за домом, — значит одолеть еще двенадцать ступеней. Пройти от заднего дворика до входа в дом и потом попасть в подвал, где отец устроил мое жилище, — значит одолеть еще шесть ступенек по бетонной лестнице. И это-то на каталке? Даже думать нечего.