Внутренняя война (СИ) - Куонг Валери Тонг
Пакс Монье в каком-то смысле прошел обратный путь. В нем взрыв случился с первого контакта с Сарой, новой студенткой театральных курсов. Очень короткая стрижка, ярко-красные крашеные волосы, татуировка с биомеханическим орнаментом, ставшая теперь такой распространенной, но в то время дававшая совершенно потрясающий эффект, одновременно чувственный и агрессивный. Пакс в то время внешне напоминал Джо Страммера и носил кожаную косуху с аппликацией — обложкой альбома «Clash, Give ’em enough rope».[3] У обоих случился мгновенный нокаут, с которым в будущем ничто не могло сравниться. Они были уже не подростки, но и не взрослые люди: оба — натуры страстные, вулканические и постоянно подпитывались страстями расиновских героев, которых представляли на учебной сцене. Они обожали друг друга, дрались, изменяли, бросали, унижали, угрожали, сходились снова — пленники запущенного ими же урагана — и перегорали в катарсисе, который был сильнее их. Затем Сара, натура увлекающаяся (позже оказалось, что она страдает легкой формой биполярного расстройства, к счастью корректируемого приемом лития), решила бросить театр и филологию и поступить в крупное агентство путешествий: там она станет ездить по миру и открывать новые маршруты. Пакс получил немаловажную роль в сериале, который демонстрировался в прайм-тайм. Они вступили в брак, когда им было всего двадцать один и двадцать два года, без родственников и друзей, на пляже острова Китира, колыбели Афродиты. Идея принадлежала Саре, которой важнее было создать легенду, чем воплотить ее в жизнь. Их отношения теперь могли стабилизироваться. Пакс запойно работал (условия съемок были напряженными), Сара отпустила волосы и вернула им исходный золотистый цвет, внушавший больше доверия клиентам, и проводила в перелетах по полмесяца, постоянно меняя часовые пояса. Они виделись мало и редкие моменты общения, по идее, могли бы посвятить радости встреч. Но нет, взаимная ревность в разлуке нарастала, обрекая их на биполярный режим стычек и примирений. Из этого бурного потока ярости и любви, из его ослепительной пены родилась Кассандра. Напрасно девочка все детство пыталась врачевать раны, которые наносили друг другу ее родители. Часто они просили у нее прощения за те чудовищные гадости, которые выплескивали при ней, не в силах дождаться ее отхода ко сну, чтобы тогда поливать друг друга грязью. Они плакали прямо у нее на кровати, а она утешала их, ей было неловко за их бессилие. Годы шли, семейный союз становился все более хрупким. Появились специализированные интернет-сайты по туризму, и агентство, где работала Сара, оказалось под угрозой. Пришлось сокращать расходы, отменять поездки, возросла административная рутина, которую Сара ненавидела. Пакс всеми силами пытался удержаться на авансцене, но его теснили артисты более юные, умело пользовавшиеся соцсетями. Он с изумлением видел, как мир заполоняют американские сериалы, циничные, лихие, ловко скроенные, их было легко найти и просмотреть на стриминговых сервисах: Пакс и Сара страдали, каждый в своей области, от волны цифровизации, которую кому-то удалось легко оседлать. Им было всего по сорок лет, но они чувствовали себя старыми и отсталыми. Они испытывали страх, а он толкает на безумства. Кассандре было двенадцать, когда она застала их в разгар драки. В тот день бешенство смело все остатки разума. Родители сцепились с такой силой, что казалось, жилы лопнут на руках. Они теснили друг друга, как борцы на ринге, с искаженными яростью лицами, вопя, суля друг другу месть и мучения, уйдя от внешнего мира в ту сумрачную зону, где до преступления — рукой подать. Они не видели и не слышали, как дочка умоляла их опомниться, тянула то за ремень, то за рукав блузки, то за ворот, силясь растащить в стороны. Кто-то оступился (непонятно кто), и чудовищный клубок, в который они сплелись втроем, рухнул. Когда Пакс и Сара встали на ноги, оказалось, что Кассандра лежит на кафельном полу кухни без сознания с разбитым в кровь лбом. В физическом плане все обошлось: десяток наложенных швов и шрам, который со временем рассосался, — но семейный союз был приговорен окончательно, и брак рухнул.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})С тех пор прошло двенадцать лет, из них четыре — период развода — в форме позиционной войны, странной и беззвучной, поскольку Пакс и Сара прекратили всякое общение. Но дети живучи, как сорняки, которые пробиваются между двух булыжников: Кассандре удалось вырасти без особых мучений. Она вскоре поняла, что ничто не соединит ее родителей снова, и почувствовала облегчение — а ей и нужен был только покой. Отец больше никогда не упоминал о матери, и она привыкла принимать это как должное. Двенадцать лет спустя Пакс представляет собой выжженную и бесплодную равнину, где случались только редкие летние дожди, и посреди нее — глубокий тайный провал, созданный событиями последних месяцев. Но вот из-под земли пробился ключ — и оросил почву. И несмотря на потрескавшуюся корку, в ней снова готова расцвести жизнь.
В тот вечер после пары бокалов Эми и Паксу хочется верить, что у них много общего, — и они убеждают себя в этом. Сколько союзов основано на недоразумении? Она не знает настоящей любви, ему выпал худший ее вариант. Она человек сдержанный, погруженный в себя, — он общителен и многословен. Но вдруг их магнитом притягивает друг к другу предчувствие общей судьбы: они даже не догадываются, насколько она и вправду окажется общей. Они думают, что главные параметры ситуации под контролем (оба свободны от обязательств и готовы подумать о новой связи), они обсуждают политику и ситуацию в обществе, потом — японские корни Эми и куда как менее экзотическое происхождение Пакса, родившегося в далекой деревушке Шампани. Он шутит, она улыбается. Когда официант подходит за расчетом (у него кончается смена), Пакс предлагает Эми — а та соглашается — пойти к нему домой: он приготовит пасту, он мастер готовить итальянские блюда.
Готовка подождет. Их губы сливаются в поцелуе, едва пройден порог; они соскальзывают на ковер, даже не пытаясь добраться до кровати или дивана. Они срывают друг с друга одежду и отбрасывают ее прочь, словно избавляясь от саднящего прошлого, хотя бы на час или два. Но тела так согласны друг с другом, гармония так совершенна, что им уже кажется, будто эта история продлится дольше чем один вечер. Они еще обнажены, сплетены вместе, легки и обессилены, когда Эми шепчет:
— Мне надо сказать тебе про сына, мне нужно рассказать об Алексисе.
Хороший человек
[…] Я была с одним человеком, его зовут Пакс Монье. Он артист, мы вместе готовим для Demeson программу театральной терапии, ты же получил мое сообщение, — нет? Я не думала, что так задержусь, но, в общем, я же взрослый человек, правда? Я буду дома через 10 минут. […] Да, ты правильно понял. И я прекрасно провела вечер, спасибо. […] Не сердись, Алексис, я устала, в холодильнике полно еды, разве тебе чего-то не хватало? […] Дай мне закончить фразу, пожалуйста! Представь себе, этот Пакс Монье снимался в одном фильме с Макконахи. […] Да, с Мэтью Макконахи! Он хорошо его знает, они очень ценят друг друга. Я рассказала ему про тебя. […] Без подробностей, конечно! Ты же знаешь, я никогда не выдам каких-то секретов, никакой личной информации, разве я когда-то так поступала? Хоть раз? Я даже твоему отцу не все рассказываю. […] Поверь мне, он очень тронут, видимо, ему тоже довелось пережить какие-то испытания, я почувствовала это, он не такой, как все, он не стал задавать ужасных вопросов, не пытался разузнать ни малейшей детали, ничего! Он только спросил, как ты теперь себя чувствуешь. Поверь мне, он хороший человек.
Вершина Олимпа
После того как Эми ушла, Пакс еле доползает до кровати. Ноги не держат, дыхание прерывается, от него словно осталась одна оболочка из кожи, обвисшая и бескровная, не заполненная ничем — ни жиром, ни костями, ни мускулами, ни кровью. Мысли путаются, он медленно и беспорядочно водит ногтями по простыне, ему хочется биться головой о стену, как он сто раз бился — вернее, изображал — перед камерой, но у него нет ни духа, ни сил: вся энергия ушла на то, чтобы сдержать панику и как-то логически вывернуться в присутствии молодой женщины, и он сумел это сделать за счет многолетней актерской практики. Сделал вид, что не оторопел, а испугался, переживает за нее, — а может, наоборот. Пакс не скрывал потрясения, он действительно испытал шок. А краски для его выражения почерпнул в жутком прошлогоднем воспоминании. Его тогда вызвали в комиссариат полиции, и вот тогда-то открылся масштаб катастрофы. Накануне по приглашению Гаспара он был на вечеринке, устроенной продюсерской компанией вскоре после его встречи со Свебергом, и вернулся домой около полуночи. Под дверь была засунута обыкновенная записка с просьбой при первой возможности прийти в полицию — для «дачи свидетельских показаний по факту происшествия в доме, где он проживает». Он тут же связал это с грохотом, который слышал накануне. В голове стали возникать всевозможные сценарии произошедшего, громоздиться шаткие конструкции. Кто такой А. Винклер? Если полиция открыла расследование, значит, дело серьезное. Может, кто-то погиб, получил раны? Может, это бандитские разборки? Или ссора любовников, сексуальные притязания, перешедшие в драку? Может, его подозревают — но в чем? Кто еще присутствовал в тот момент в доме? Он видел со спины уходящего мужчину: может быть, служащий одной из контор с верхних этажей почему-то вышел работать в субботу? Или разносчик рекламы, вечно они пролезают? Или он заходил к А. Винклеру? И напал на него? Если он признается в полиции, что слышал подозрительные звуки и не вмешался, вдруг его обвинят в неоказании помощи человеку в ситуации, опасной для жизни? Ведь еще чуть-чуть, и он получит роль, которая перевернет всю его карьеру, Гаспар намекнул, что дело практически в шляпе. А он по собственной вине попадет в уголовную хронику, испортит себе репутацию, упустит шанс? Шли часы, а он все вел безмолвный диалог с самим собой, от стыда переиначивая историю. Он перебирал обстоятельства, потихоньку редактировал их, чтобы оправдать свое бездействие. Шум был не такой уж и громкий, любой человек подумал бы про переезд, перестановку или сборку мебели, мол, человек забивал гвоздь и нечаянно махнул по пальцу (отсюда крик). А он к тому же торопился, был полностью поглощен грядущей встречей со Свебергом. Нет, правда, как он мог понять, что выше этажом происходит что-то серьезное или трагическое. И разве можно вламываться к соседу только оттого, что тот пошумел средь бела дня?