Джон Тул - Сговор остолопов

— Дома они, тута, — завопила какая-то тетка из-за ставней соседнего дома — фантазии архитектора о поместье Джея Гулда [7]. — Мисс Райлли наверно на кухне. Сзаду зайдите. А вы кто, мистер? Фараон?

— Патрульный Манкузо. Работаю под прикрытием, — сурово ответил он.

— Во как? — Повисла капля молчания. — А вам кого надо — мальчишку или мамашу?

— Мамашу.

— Ну, тогда хорошо. А то его ни в жисть не сцапаешь. Он телевизер смотрит. Вы вот это слышите? У меня ж от него уже ум за разум заходит. Никаких нервов не хватает.

Патрульный Манкузо поблагодарил теткин голос и вошел в отсыревший проулок. На заднем дворе он и обнаружил миссис Райлли — та развешивала пожелтевшие переметы простыни на веревке, растянутой между голыми фиговыми деревцами.

— О, это вы, — через минуту произнесла она, едва не взвизгнув при виде рыжебородого мужчины у себя во дворе. — Как ваше ничего, мистер Манкузо? И чего там люди сказали? — Она осторожно переступила своими коричневыми фетровыми шлепанцами через выбоину в кирпичной кладке дорожки. — А вы заходите, заходите, чашечку кофия славно выпьем.

Кухня оказалась просторной, с высоким потолком — самая большая комната в доме; в ней пахло кофе и старыми газетами. Как и повсюду в доме, там было темно; засаленные обои и коричневые деревянные плинтусы омрачали любое подобие света, выползавшего из тупичка. Хотя интерьеры патрульного Манкузо не интересовали, он не обошел вниманием, как и любой на его месте, антикварную печь с высокой духовкой и холодильник с цилиндрическим мотором на верхушке. Припомнив электрические жаровни, газовые сушилки, механические миксеры и взбивалки, вафельницы и моторизованные шашлычницы, которые постоянно жужжали, мололи, взбивали, охлаждали, шипели и жарили в космической кухне его жены Риты, Манкузо даже не осознал сперва, чем миссис Райлли занимается в таком скудном помещении. Как только по телевидению рекламировали новый прибор, миссис Манкузо немедленно его покупала, сколь загадочным бы ни было его предназначение.

— Так расскажите ж, чего он сказал. — Миссис Райлли поставила кипятиться кастрюльку с молоком на свою эдвардианскую газовую печь. — Сколько с меня причитается? Вы сказали ему, что я — бедная вдова с ребеночком на руках, а?

— Да, это я ему сказал, — ответил патрульный Манкузо, неестественно выпрямившись на стуле и с вожделением поглядывая на кухонный стол, покрытый клеенкой. — Вы не станете возражать, если я положу сюда свою бороду? Тут у вас жарковато, а она мне лицо колет.

— Конечно, не стеснятесь, голубчик. Нате. Скушайте пончика с желе. Я свеженьких только сегодня прикупила на Журнальной улице. Игнациус мне утром и говорит: «Мамуля, уж так мне пончиков с желе хочется». Сами знаете. И я пошла по Германской и купила ему две дюжины. Смотрите, еще осталось несколько.

Она предложила патрульному Манкузо изодранную и замасленную коробку из-под пончиков, которая выглядела так, будто подверглась необычайному надругательству — ее явно пытались сожрать вместе с содержимым. На донышке патрульный Манкузо обнаружил два сморщенных кусочка, из которых, судя по влажным краям, желе уже высосали.

— В любом случае, спасибо, мисс Райлли, я довольно плотно пообедал.

— Ай как жалко-то. — Она наполнила густым холодным кофе две чашки наполовину и сверху до краев добавила вскипевшего молока. — Игнациус любит свои пончики. Так и говорит мне: «Мамуля, люблю я свои пончики». — Миссис Райлли прихлебнула от края чашки. — Он сейчас в гостиной, на чилевизер смотрит. Каждый день, как по часам, одну и ту же передачу глядит, где детишки эти танцуют. — В кухне музыка звучала несколько потише, чем на крыльце. Патрульный Манкузо вообразил себе зеленую охотничью шапочку, омытую молочно-голубым мерцанием телевизионного экрана. — Да и передача-то ему совсем не нравится, однако пропускать не хочет. Вы бы слыхали, как он об этих детках бедных выражается.

— Я разговаривал сегодня утром с человеком, — сказал патрульный Манкузо, надеясь, что миссис Райлли истощила тему своего сына.

— Да что вы? — В свою чашку она положила три ложки сахару и, придерживая ложечку большим пальцем так, что грозила выткнуть себе глаз, отхлебнула еще маленько. — Что же он сказал, голубчик?

— Я сообщил ему, что провел расследование аварии, и что вас просто занесло на мокрой мостовой.

— Неплохо сказано. И что он на это ответил, голубчик?

— Он сказал, что до суда дело доводить не хочет. А хочет все урегулировать немедленно.

— О Боже мой! — проревел Игнациус из передней части дома. — Что за вопиющее оскорбление хорошего вкуса!

— Не берите вы его в голову, — посоветовала миссис Райлли вздрогнувшему полицейскому. — Он так все время делает, когда на чилевизер смотрит. «Урегулирывать». Значит, ему денег подавай, а?

— У него даже есть подрядчик, убытки оценить. Нате, вот эта оценка.

Миссис Райлли приняла от него листок бумаги и на бланке подрядчика прочла отпечатанную колонку цифр, разнесенных по пунктам.

— Царю небесный! Тыща и двадцать долларов. Какой кошмар. Как же ж я это заплачу? — Она уронила листок на клеенку. — А тут точно все правильно?

— Да, мэм. У него и юрист еще старается. И цена все растет и растет.

— Но где ж мне тыщу долларов взять, а? У нас с Игнациусом ведь только страховка, что от моего бедного мужа осталась, да грошовая пенсия, а это ведь совсем пшик.

— Верю ли я тому тотальному извращению, коему становлюсь свидетелем? — возопил Игнациус из гостиной. Музыка набрала неистовый, первобытный темп; хор фальцетов вкрадчиво затянул про любовь всю ночь напролет.

— Простите, — сказал патрульный Манкузо, почти убитый финансовыми затруднениями миссис Райлли.

— Ай, да вы тут при чем, голубчик, — уныло отозвалась та. — Может дом заложить получится. С этим-то ничего уже не поделаешь, а?

— Нет, мэм, — ответил патрульный Манкузо, прислушиваясь к некоему топоту надвигавшегося панического бегства.

— Всех детей из этой программы следует отправить в газовую камеру, — изрек Игнациус, прошагав в кухню в одной сорочке. Тут он заметил гостя и холодно произнес: — О.

— Игнациус, ты же знаешь мистера Манкузо. Скажи «здрасьте».

— Я действительно полагаю, что где-то видел его, — ответил Игнациус и выглянул в заднюю дверь.

Патрульный Манкузо был слишком перепуган чудовищной фланелевой ночной сорочкой, чтобы ответить на любезность Игнациуса.

— Игнациус, дуся, этот человек хочет больше тыщи долларов за то, что я сделала с его домом.

— Тысячу долларов? Он не получит ни цента. Мы привлечем его к суду немедленно. Свяжитесь с нашими адвокатами, мамаша.

— С нашими адвокатами? У него уже ж оценка подрядчика есть. Мистер Манкузо говорит, что я тут уже ничего сделать не могу.

— О. Ну что ж, тогда вам придется ему заплатить.

— Я могла бы это дело и до суда довести, если ты думаешь что так будет лучше.

— Вождение в нетрезвом состоянии, — спокойно ответил Игнациус. — У вас нет ни единого шанса.

Миссис Райлли выглядела подавленно:

— Но, Игнациус, — тыща и двадцать долларов.

— Я уверен, что вы сможете обеспечить некоторые фонды, — сказал он ей. — Кофе еще остался, или вы отдали последний этому балаганному паяцу?

— Мы можем заложить дом.

— Заложить дом? Разумеется, мы этого делать не станем.

— А что же нам еще делать, Игнациус?

— Средства имеются, — рассеянно ответил Игнациус. — Я желал бы, чтобы вы меня больше с этим не беспокоили. Эта программа и так постояно усиливает мое беспокойство. — Он понюхал молоко прежде, чем налить его в кастрюльку. — Я бы предложил вам телефонировать молочнику немедленно. Его молоко довольно-таки устарело.

— Я могу получить тыщу долларов по гомстеду[8], — тихонько сообщила миссис Райлли молчавшему патрульному. — Дом — хорошее обеспечение. Мне тут агент по недвижности в прошлом году семь тыщ предлагал.

— Ирония этой программы, — вещал Игнациус, вперившись одним глазом в кастрюльку, чтобы успеть схватить ее с плиты, как только молоко поднимется, — заключается в том, что она должна служить экзэмплюмом[9] для молодежи нашей нации. Мне бы весьма и весьма любопытственно было узнать, что бы сказали Отцы-Основатели, если б смогли увидеть этих детей, растлеваемых во имя упрочения «Клирасила». Однако, я всегда предполагал, что демократия к этому и придет. — Он скрупулезно нацедил молока в свою чашку с портретом Ширли Темпл[10]. — На нашу нацию должно наложить твердую руку, пока нация себя не изничтожила. Соединенным Штатам требуются теология и геометрия, вкус и благопристойность. Я подозреваю, что мы балансируем на краю пропасти.