Кадзуо Исигуро - Художник зыбкого мира

Он замолчал, и я поспешил вставить свое «да, конечно».

Затем отец повернулся к матери и сказал:

— Ты помнишь, Сатико, тех странствующих монахов, которые часто проходили через нашу деревню? Один из них еще зашел к нам в дом вскоре после рождения вот этого нашего сына. Такой худой старик с одной рукой, но очень жилистый и крепкий. Помнишь?

— Конечно помню, — сказала мать. — Но, может быть, не стоит принимать близко к сердцу то, что говорят некоторые из них?

— А ты помнишь, — продолжал мой отец, — как глубоко тому монаху удалось заглянуть в душу Мацуи? Помнишь, Сатико, о чем он на прощанье предупредил нас?

— Но Мацуи был тогда всего лишь грудным младенцем! — Мать понизила голос, словно надеясь, что я, может быть, все-таки ее не услышу. Отец же, напротив, говорил нарочито громко, как если бы обращался к большой аудитории.

— Да, на прощанье он нас предупредил. И вот что сказал: ручки и ножки у вашего Мацуи здоровенькие, а вот духом он слабоват. Небольшая слабинка, но способствующая развитию таких свойств, как лень и лживость. Ты помнишь это, Сатико?

— Но, по-моему, тот монах сказал о нашем сыне и много хорошего.

— Это правда. У нашего сына много хороших качеств, и монах действительно это подчеркнул. А ты помнишь, о чем еще он предупредил нас, Сатико? Если мы хотим, сказал он, чтобы хорошие качества в мальчике возобладали, нам следует проявлять бдительность и постоянно следить, не начала ли проявляться в нем та его слабина. Иначе, сказал тот старик, Мацуи наш вырастет совершенно никчемным.

— И все-таки, — снова осторожно вставила мать, — не слишком разумно, по-моему, было бы принимать близко к сердцу слова какого-то монаха.

Отца, казалось, ее слова несколько удивили, и он некоторое время молчал, задумчиво качая головой. Потом снова заговорил:

— Мне и самому тогда не слишком хотелось всерьез относиться к его словам. Но Мацуи подрастал, взрослел, и пришлось все же признать, что старик-то был прав. Нельзя отрицать: в характере нашего сына действительно есть некая слабина. Не зло — этого в нем нет. А вот с его ленью, с его нелюбовью к полезному труду, с его слабоволием приходится постоянно бороться.

Затем, словно на что-то решившись, отец взял три или четыре моих рисунка, как бы взвесил их на ладони, посмотрел на меня и сказал:

— Мацуи, твоей матери показалось, что ты мечтаешь стать профессиональным живописцем. Так ошиблась она или нет?

Я молчал, опустив глаза. Затем я услышал рядом с собой тихий голос матери, почти шепот:

— Но ведь он еще так юн! Я уверена, это всего лишь детский каприз.

Последовала пауза, затем отец снова обратился ко мне:

— Мацуи, ты хоть немного представляешь себе тот мир, в котором существуют художники?

Потупившись, я продолжал упорно молчать.

— Художники, — сказал отец, — живут в нищете и убожестве. Среда, в которой они обитают, постоянно подвергает их соблазну слабоволия и разврата. Разве я не прав, Сатико?

— Конечно прав. Но ведь кое-кому из них все же удается подняться достаточно высоко и стать настоящим художником, избежав падения в эти ужасные пропасти.

— Разумеется, всюду есть свои исключения, — согласился отец. Я по-прежнему смотрел в пол, но по голосу его догадался, что он снова задумчиво и немного растерянно качает головой. — Но тех, кто действительно обладает решительным и твердым характером, среди художников ничтожная горстка. А наш сын, боюсь, подобными качествами и вовсе не обладает. Скорее, наоборот. И наш долг защитить его от грозящих ему опасностей. Мы ведь, в конце концов, всей душой стремимся к тому, чтобы он стал человеком, которым можно гордиться, не так ли?

— Ну конечно! — сказала моя мать.

Я резко вскинул голову и посмотрел на отца. Свеча уже наполовину уменьшилась, и ее яркое пламя освещало лишь одну сторону отцовского лица, а вторая пряталась в густой тени. Мои рисунки лежали у него на коленях, и я заметил, что пальцы его нетерпеливо теребят края бумажных листов.

— А теперь, Мацуи, — велел он мне, — оставь нас. Я хочу поговорить с твоей матерью наедине.

Я помню, что позже, тем же вечером, случайно наткнулся в темноте на мать. Скорее всего, я налетел на нее в одном из неосвещенных коридоров, точно не помню. Как не помню и того, почему слонялся по дому в темноте, хотя наверняка не для того, чтобы подслушивать, о чем говорят мои родители, — для себя я сразу решил не обращать внимания ни на что, какое бы решение они ни приняли там, в гостиной, после моего ухода. В те времена все дома, конечно, освещались довольно плохо, так что ничего необычного в том, что мы с мамой так и остались стоять в темноте, не было. Мы разговаривали, и я смутно видел мамин силуэт напротив, но лица ее разглядеть не мог.

— По всему дому почему-то пахнет гарью, — заметил я.

— Гарью? — Мать помолчала минутку, потом сказала: — Нет. По-моему, ничем таким не пахнет. Тебе, должно быть, просто показалось, Мацуи. У тебя слишком богатое воображение.

— Но я же чувствую запах гари! — возразил я. — Ну вот, теперь он снова усилился. А что, папа все еще в гостиной?

— Да. Он там над чем-то работает.

— Мне совершенно безразлично, что он там делает! — отрезал я.

Мать промолчала, поэтому я прибавил:

— Единственное, что отцу действительно удалось разжечь, это мои амбиции!

— Приятно это слышать, Мацуи.

— Ты только не пойми меня неправильно, мама. У меня нет ни малейшего желания, став взрослым, сидеть на том же месте в гостиной, где сидит сейчас мой отец, и рассказывать своему сыну о финансовых счетах и потраченных деньгах. Неужели ты гордилась бы мной, если бы я стал таким?

— Конечно гордилась бы, Мацуи! Жизнь таких людей, как твой отец, куда более многогранна, чем ты в свои юные годы способен понять.

— А вот я бы собой таким ни за что гордиться не стал! И о своих амбициях я упомянул только потому, что хочу непременно подняться над такой жизнью!

На этот раз мать довольно долго молчала. Потом сказала:

— В молодости многое кажется скучным и безжизненным. Но потом, становясь старше, вдруг обнаруживаешь, что именно эти вещи и являются для тебя самыми важными.

На это я не ответил. И, немного подумав, сказал:

— Раньше я ужасно боялся, когда папа приглашал меня на очередную «деловую встречу». Но с некоторых пор эти «встречи», честно говоря, стали меня просто раздражать, вызывать у меня отвращение. Да и что, собственно, представляют собой эти «встречи», на которых мне «оказана честь» присутствовать? Пересчет имеющихся в наличии денег? Бесконечное ощупывание монет? Я никогда не прощу себе, если моя жизнь сложится именно так!

Я помолчал, надеясь, что мать что-нибудь скажет. В какой-то момент у меня даже возникло странное ощущение, будто она молча ушла прочь, пока я произносил свой монолог, и теперь я стою в темноте совершенно один. Но тут я услышал шорох — мать шевельнулась; оказалось, что она по-прежнему стоит прямо передо мной. И я еще раз сказал с вызовом:

— Мне совершенно безразлично, чем отец занимается сейчас в гостиной. Все равно воспламенить ему удалось только мои амбиции!

Однако, похоже, меня вновь унесло куда-то в сторону. Я ведь, кажется, собирался пересказать тот разговор, что состоялся у меня с Сэцуко месяц назад, когда она неожиданно вошла в гостиную с охапкой только что срезанных цветов и веток.

Помнится, она присела перед буддийским алтарем и принялась выбирать увядшие цветы из букетов, украшавших алтарь. Я молча сидел у нее за спиной и смотрел, как осторожно она встряхивает каждый стебелек, прежде чем положить его к себе на колени. Вначале мы болтали о каких-то пустяках, но потом она вдруг сказала, не оборачиваясь:

— Извини, папа, но я хочу тебе кое о чем напомнить. Хотя ты наверняка и сам думал об этом.

— О чем, Сэцуко?

— Дело в том, что, как мне кажется, эти брачные переговоры очень скоро возобновятся…

Сэцуко принялась расставлять принесенные цветы и ветки в вазы, стоявшие вокруг алтаря. Она делала это очень аккуратно, старательно и, вставив каждый новый цветок, прерывала работу и любовалась тем, что получилось.

— Понимаешь, папа, — вновь заговорила она, — если эти переговоры начнутся всерьез, то тебе, наверное, нужно будет предпринять кое-какие превентивные меры.

— Превентивные меры? Естественно, мы будем действовать очень осмотрительно. Но что все-таки ты имела в виду?

— Прости, но я имела в виду те расследования, которые обычно ведутся в таких случаях.

— Ну что ж, мы, разумеется, проведем их столь же досконально, как и в прошлом году. Наймем того же детектива — он нам показался вполне надежным, как ты помнишь.

Сэцуко осторожно вынула один из цветов и переставила его в другую вазу.

— Извини, папа, я, конечно же, недостаточно ясно выразилась. Я, вообще-то, имела в виду расследования с их стороны.