Екатерина Вильмонт - Здравствуй, груздь!
Все оторопели.
– Ты что сказала? – первым опомнился отец. – А ну вон из-за стола! Так я и знал, что детский сад до добра не доведет! Зачем, спрашивается, ты сидишь дома? Чтобы твоя дочь так выражалась?
– Она никогда раньше… Ах боже мой, она ж еще не понимает. Федя, но что это за имя такое?
– Тамара!
– Да, – задумчиво глядя на фотографию, проговорила Дуся. – Имя Тамара ей совсем не идет. Но это ужасно!
– Что? – не понял Федор Васильевич.
– Я теперь обязательно буду все время рифмовать ее имя как Шурка.
У него хватило чувства юмора, чтобы расхохотаться.
Когда Шурку наконец уложили спать, Иваныч занялся подарками, Иван отправился смотреть футбол, деликатно оставив Федора наедине с сестрой.
– Федечка, ну расскажи, какая она?
– Да что рассказывать, завтра она вернется, так что послезавтра я вас познакомлю.
И только тут он вспомнил про найденную сережку. Отдав ее Маке, он напрочь забыл о находке. Интересно, она показала ее Ангелине? Надо не забыть завтра поинтересоваться. Прямо в аэропорту. Он обещал встретить дам.
– Федечка, но она же такая молоденькая, о чем ты с ней говорить-то будешь, когда первый угар пройдет, а? И вообще, она ж небось общительная, с кучей друзей, что ты с ними-то делать будешь, а? Или ей придется с ними расстаться? А это тяжело, она может не простить тебе этого…
– Ах боже мой, велика важность! Она меня любит!
– Так уж и любит! Влюблена просто, какая там любовь… Что она еще понимает… А дети? Ты детей-то хочешь?
– Да как тебе сказать…
– Понятно! Бедная девочка!
– Да почему бедная? Если она захочет ребенка, я возражать не буду. Вон твоя Шурка какая прелесть! И у нас такая же будет.
– Господи, какой ты еще легкомысленный, а тебе уж пятый десяток и седых волос сколько! Точно говорят – седина в бороду… Только ты ее с работы не срывай.
– А я и не собираюсь. Ты же знаешь, я люблю работать, когда никого нет. А если она станет петь на кухне…
– Петь? Она еще и поет?
– Нет, я просто помню, что Леля все время пела на кухне и в ванной. Я тогда еще ничего не писал, но меня это ужасно раздражало.
– Федечка, а ты с ней уже спал?
– Нет.
– Слава богу! Но что это с тобой?
– Да там условий не было.
– Стареешь, братишка. Раньше тебе никакие условия не были нужны, насколько я знаю. Ты, по-моему, только на водосточной трубе не трахался.
– Дуська, не хулигань!
– Нет, правда… Или у тебя с ней такая чистая, непорочная любовь?
– Не сказал бы.
– Слушай, Федька, а ты что, и свадьбу устраивать собираешься?
– Да нет, к чему?
– А девочка, наверное, захочет… Белое платье, фата, куча гостей, надо же предъявить всем родным и знакомым, а главное – подружкам, знаменитого писателя.
– Я не знаменитый!
– Знаменитый не знаменитый, а известный и популярный – это точно! У Ивана на работе все тобой зачитываются.
Ему всегда было приятно слышать, что кто-то им зачитывается.
– Федь, а ты говорил, у нее квартира своя…
– Да, и что?
– Может, вам пожить пока врозь? Узнать друг дружку получше…
– Тогда на кой черт вообще жениться? – рассердился он.
– Вот и я думаю, на кой черт?
– Как интересно! Раньше ты все норовила меня женить.
– Так не на девочке же…
– Дуська, что ты заладила – девочка, девочка! Она прелестная взрослая женщина, красивая, желанная, веселая! Она тебе понравится, я уверен, вы еще будете дружить против меня!
– Дай-то Бог!
Бедная Мака, думала Ангелина Викторовна, ничего хорошего из этого романа не выйдет. Она вспомнила взгляд Головина, который он вдруг на нее кинул – пораженный, восхищенный и откровенный до ужаса. Это был только один миг, и, наверное, никто ничего не заметил, но ее бросило в дрожь. И какое счастье, что в аэропорт примчалась Натка и ей не пришлось ехать с Головиным и Макой.
– Слушай, Гелька, а что это за мужик был?
Она вздрогнула:
– Какой мужик?
– Ну тот, что встречал твою Маку?
– Писатель. Федор Головин. А что?
– Интересный… И ты его сразила наповал.
– Не выдумывай! – поморщилась Ангелина, но сердце почему-то нехорошо екнуло. – Он Макин жених, у них любовь с первого взгляда, и это было у меня на глазах. Сегодня двенадцатое, а они познакомились восьмого и уже собрались жениться, так что тебе померещилось.
– Тогда мне жаль эту Маку. Он, видно, тот еще кобель! Писатель-то хоть хороший?
– Вполне приличный, не более того.
– Ну по нашим временам это уже кое-что. Ладно, фиг с ним, расскажи лучше, как там во Франкфурте?
– Да все как всегда, только наших в этот раз было поболее… Мне это уже не слишком интересно. Было бы кого послать, я бы и не ездила сама.
– Ну а коммерческий успех есть?
– Вроде наметились кое-какие сделки…
– А Головина печатать не собираешься?
– Нет, – рассмеялась Ангелина, – он еще рылом не вышел!
– Ну рылом-то он, положим, вышел!
– Да ну тебя, Натка, что пристала? Он тебе глянулся?
– Мне глянулось то, что ему глянулась ты!
– Не выдавай желаемое за действительное, это твоя вечная болезнь. И вообще, меня что-то укачало. Отвяжись.
Она закрыла глаза и тут же увидела перед собой ошеломленные глаза Головина. И опять вздрогнула. Что это со мной творится? Только этого не хватало. Да ну, ерунда, ну посмотрел он на меня, мало ли кто на кого и как смотрит, ничего это не значит, ровным счетом ничего. Но как странно, что именно он нашел мою сережку… Да ладно, какая разница, кто ее нашел, главное – она нашлась!
– Натка, а что у тебя? Ты здорово похудела! Выглядишь потрясающе!
– Второй месяц ксеникал пью.
– Это еще что?
– Новейшее средство для похудания! Швейцарское. Чудо просто, во все старые шмотки влезла и буквально летаю!
– Опять самолечением занимаешься?
– Не-ет, мне ксеникал врач посоветовал. А фокус в том, что примешь его – и все жирное и сладкое, что слопала, просто исчезает из организма, улетучивается, понимаешь? Но это ладно… Я подыскала новое помещение для офиса. В Банном переулке. Уже ремонт идет.
– Здорово, хорошее место! Ты молодец, время зря не теряешь.
– Как я могу терять время, если мне тридцать первого надо съезжать с Пречистенки. Там дом к сносу назначен.
Наталья была хозяйкой элитного мебельного салона. Она открыла его полтора года назад и уже многого добилась.
– Гелька, да ты с ног валишься, – спохватилась вдруг Наталья.
– У меня бессонница всегда после таких мероприятий, столько народу, лица мелькают, мелькают…
– Лица мелькают, а одного, главного, лица нету, – со вздохом констатировала Наталья. – Ладно, подруга, я поеду, от тебя нынче мало толку, а все же тот писатель глаз на тебя положил, будь он хоть сто раз жених. Впрочем, один взгляд еще ничего не значит. Ну пока!
– Спасибо, Натка, что встретила, я даже не ожидала.
– Ладно тебе прибедняться, я, когда могу, всегда встречаю!
Подруга ушла, а Геля обессиленно опустилась на диван. Закрыла глаза и опять увидела ошеломленный взгляд Головина. Странно… Как странно… Странным было не то, что кто-то на нее так посмотрел, она была эффектной женщиной, но то, что это ее взволновало впервые за много лет.
Ей было тридцать, и она считала себя счастливой: любящий муж, чудесный сын, любимая работа, казалось бы, чего еще желать? Но все кончилось в одночасье и как в самом скверном анекдоте. Она вернулась домой не вовремя и застала мужа в постели с какой-то бабой. Ни слова не сказав, повернулась и ушла. Несколько часов бродила под противным мелким дождиком, потом сломала каблук и долго плакала на троллейбусной остановке. А потом решила, что должна ради сына проглотить этот кусок дерьма, дело, как говорится, житейское. Георгий будет чувствовать себя виноватым и благодарным за то, что она не станет устраивать скандалов. Но это только ради сына. Мальчику одиннадцать лет, ему рано оставаться без отца или жить в атмосфере вражды… Георгий поймет, и мало-помалу все уляжется, с кем не бывает… вот только спать с ним она, наверное, не сможет… Перед глазами все время будет стоять огромная голая задница той бабы. Но это неважно… А потом, время, говорят, лечит…
Но вышло все не так. Георгий словно взбесился и сразу потребовал развода. Гордость ей не позволила возражать, и она в тот же день уехала к матери, благо сын Гошка отдыхал с их друзьями на Кипре. Ну что ж, буду учиться жить одна, не пропаду, в конце концов. Гошка останется со мной, это главное, будем жить втроем – он, я и мама. Ей даже стало легче при мысли, что сын наконец перестанет быть объектом «мужского» воспитания, ей постоянно было страшно за него. Каких только трудностей не придумывал для мальчишки любящий отец. И горные лыжи, и тарзанки, и еще множество каких-то рискованных «мужских» занятий, а теперь вот Георгий увлекся парашютизмом. Ну уж нет, этого она не допустит! Значит, все к лучшему, уговаривала она себя, и мать горячо ее в этом поддерживала. И опять все вышло совсем не так. Поведение мужа в конце концов навело ее на мысль, что он нарочно привел в дом ту толстожопую, нарочно показал ее жене во всей красе, чтобы затеять развод. И даже сумел повернуть дело так, что это она во всем виновата. Боже, сколько грязи он на нее вылил, как унижал ее, в чем только не обвинял, а в результате забрал у нее сына и уехал в Америку. Та толстожопая оказалась американкой. А сын… Она могла воспрепятствовать его отъезду, но он о матери и знать ничего не желал. Отец провел с ним работу. И она дала разрешение… Парень молился на отца, мужское воспитание дало свои плоды уже на этом этапе… Сколько она ни ломала себе голову, за что вдруг муж люто ее возненавидел, но так ничего и не поняла. Она все то время пребывала в состоянии такого ужаса и удивления, что совершила самую страшную, самую роковую ошибку – подписала разрешение на отъезд сына. Да и кто бы выдержал этот напор ненависти и злобы? А теперь Гошки нет в живых. Если бы она его не пустила, он был бы жив, был бы с ней. А там… Через полтора года отец и сын погибли в горах – их накрыло лавиной.
