Халед Хоссейни - Бегущий за ветром
Дня за четыре до состязания мы с Бабой сидели вечером у камина в его кабинете, попивали чай и разговаривали. Мы уже отужинали – картошка с цветной капустой под соусом карри. Али с Хасаном удалились в свою хижину. Баба попыхивал трубочкой, и я хотел было попросить его рассказать историю, как в одну зиму стая волков спустилась с гор в Герате и жители целую неделю просидели взаперти дома, не решаясь высунуть нос за порог.
Но стоило мне открыть рот, как Баба меня перебил:
– По-моему, ты сможешь выиграть соревнование в этом году. Что скажешь?
Он серьезно? Или это какой-то подвох? Что мне ответить? В воздушном бою я был неплох. И даже весьма неплох. Пару раз я был близок к победе – как-то попал даже в первую тройку. Но одно дело – чуть было не выиграть, и совсем другое – когда поле боя и вправду остается за тобой. Для Бабы не существовало никаких «чуть было». Он выигрывал, потому что был рожден победителем, не то что все прочие. Баба привык быть первым во всем и даже не ставил себе других целей. Наверное, он вправе ожидать того же и от сына. Значит, если я выиграю…
Баба говорит еще что-то, но я его не слушаю. Во мне растет решимость. Надо побеждать в зимнем турнире – другого выбора у меня нет. Сбить последнего оставшегося змея и отыскать его, принести домой и показать Бабе. Пусть знает, что его сын тоже не лыком шит. И я не буду больше чужаком в собственном доме. За столом зазвучат веселые разговоры и смех, привычное натянутое молчание, прерываемое только стуком вилок и ножей, канет в прошлое. И вот мы едем с Бабой на машине в Пагман и ненадолго останавливаемся у озера Карга, чтобы закусить жареной форелью с картофелем. Вот мы отправляемся в зоопарк посмотреть на льва Марджана, и Баба не зевает и не глядит поминутно на часы. Вот он вслед за Рахим-ханом называет меня Амир-джан. И вот душа его смягчается и он прощает меня. Да, я убил свою мать, но Баба меня прощает.
Баба рассказывает мне, как однажды он срезал целых четырнадцать змеев в один день. Я улыбаюсь, киваю, смеюсь в нужных местах, но мысли мои далеко. Теперь у меня есть цель. И на этот раз я не подведу Бабу.
Вечером накануне состязания снег так и валит. Мы с Хасаном сидим на подушках на полу за курси, низким столиком, накрытым толстым стеганым одеялом, и играем в панджпар. Ветер за окном раскачивает деревья. Если засунуть под столик ноги – а Али поставил туда электронагреватель, – тепло всему телу. Порой, когда метет метель, мы с Хасаном просиживаем так целые дни за шахматами и картами – чаще всего за панджпаром.
Перебиваю бубновую десятку, выкладываю двух налетов и шестерку. В кабинете у Бабы он сам, Рахим-хан и еще несколько человек (в том числе отец Асефа). У них деловая встреча. Через стену слышно бормотание радиоприемника – Дауд Хан[16] выступает по «Радио Кабул». Что-то важное насчет иностранных инвестиций.
Хасан перебивает шестерку и берет двух валетов.
– Президент говорит, у нас в Кабуле будет телевидение, – сообщаю я.
– Кто говорит?
– Дауд Хан, болван. Глава государства.
– Говорят, в Иране уже есть телевизоры, – хихикает Хасан.
Я вздыхаю:
– Ох уж эти иранцы…
Для многих хазарейцев Иран – прямо святая святых, наверное, потому, что большинство иранцев – шииты. Но я хорошо запомнил, что говорил про иранцев учитель. «Краснобаи, одной рукой они хлопают тебя по спине, а другой залезают тебе в карман». Я передал слова учителя отцу, и Баба сказал, что он, как и многие афганцы, просто завидует иранцам. Их государство становится великой азиатской державой, тогда как наш Афганистан не каждый сможет даже найти на карте.
– Мне больно об этом говорить, – сказал Баба. – Но лучше смотреть правде в глаза, чем убаюкивать себя ложью.
– Обязательно куплю тебе телевизор, – говорю я.
На лице у Хасана радость.
– Телевизор? Взаправдашний?
– Конечно. И только цветной, не черно-белый. Хотя к тому времени мы, наверное, уже будем взрослыми. Целых два куплю. Один – тебе, второй – мне.
– Я поставлю его на стол, за которым рисую, – мечтательно произносит Хасан.
Мне становится грустно. Какой Хасан бедный, в какой хибаре он живет! Станет взрослым, но по-прежнему будет жить в глинобитной хижине, как и его отец. А ему и горя мало.
Беру из колоды последнюю карту и выкладываю двух дам и десятку.
Хасан берет дам.
– Знаешь, наверное, завтра ага-сагиб будет гордиться тобой.
– Ты думаешь?
– Иншалла.
– Иншалла, – эхом отзываюсь я, хотя выражение «Бог даст» в моих устах звучит не слишком искренне. С Хасаном всегда так. Он такой бесхитростный, что рядом с ним сам себе всегда кажешься лицемером.
Перебиваю короля и выкладываю на стол свою последнюю карту, туза пик. Хасан принимает. Я выиграл.
Тасую карты. В душу мне закрадывается подозрение, что Хасан поддался. Позволил мне выиграть.
– Амир-ага?
– Что?
– Знаешь… я люблю то место, где живу. – Он прямо мысли читает. – Это мой дом.
– Ну что же, – отвечаю. – Готовься, сейчас я опять тебя разгромлю.
7
На следующее утро, пока заваривается черный чай, Хасан рассказывает мне свой сон:
– Мы все были на озере Карга – ты, я, отец, ага-сагиб, Рахим-хан и еще масса народу. День был солнечный, жаркий, и озеро лучилось словно зеркало. Но никто не купался. Люди говорили, на дне озера притаилось чудовище.
Он наливает мне чай, добавляет сахар, размешивает и ставит чашку передо мной.
– Все боялись входить в воду. И тут ты сбросил обувь, Амир-ага, и снял рубаху. Никакого чудовища здесь нет, сказал ты, сами посмотрите. Никто не успел тебя остановить, ты бросился в воду и поплыл прочь от берега. А за тобой – я.
– Ты же не умеешь плавать. Хасан усмехается:
– Это ведь сон, Амир-ага, а во сне ты все умеешь. Все нам кричали: выходите из воды, вернитесь на берег! Но мы заплыли на самую середину озера, повернулись и помахали людям руками. Издали они казались маленькими, словно муравьи, но было слышно, как они нам хлопают.
Ведь все убедились, что никакого чудовища тут нет. А потом это место решили переименовать в «Озеро Амира и Хасана – повелителей Кабула». Кто хотел в нем искупаться, платил нам деньги.
– И что все это значит? – спрашиваю я. Хасан мажет мне хлеб вареньем и кладет на тарелку.
– Не знаю. Я думал, ты мне растолкуешь.
– Глупый сон. В нем ничего не происходит.
– Отец говорит, ничего не снится просто так. Прихлебываю чай.
– Так пусть бы он тебе и объяснил, к чему такой сон. Если уж он такой умный.
Грубо получилось. Это из-за бессонной ночи. Спина и шея ноют, в глаза точно песку насыпали. Все равно, Хасан не заслужил такого обращения. Надо бы извиниться. Хотя нет, не стоит. Хасан и без этого прекрасно понимает, что я просто волнуюсь. Хасан всегда все понимает.
Сверху, из ванной Бабы, доносится плеск воды.
Заснеженные улицы сверкают под чистым голубым небом. Снег покрывает все: и крыши домов, и ветви тутовых деревьев, и каждый камешек, и каждую канавку. Мы выходим из ворот, Али закрывает их за нами, бормоча молитву. Он всегда молится, когда сын покидает дом.
Никогда не видал столько народу на нашей улице. Мальчишки играют в снежки, спорят, гоняются друг за другом, смеются. Участники состязания шепчутся со своими оруженосцами, приводят экипировку в боевую готовность. С соседних улиц доносятся громкие голоса и смех. Кое-где зрители уже удобно расположились на крышах: шезлонги, термосы с горячим чаем, голос Ахмада Захира из кассетников. Этот музыкант произвел настоящую революцию, совместив электрогитары, барабаны и трубы с традиционными инструментами; прежние певцы рядом с ним казались унылыми и скучными. Во время выступлений Ахмад Захир даже улыбался со сцены женщинам – и всем этим снискал себе немало друзей. И врагов[17].
Я смотрю на нашу крышу – Баба и Рахим-хан в шерстяных свитерах, с дымящимися кружками чая в руках, заняли свои места на скамейке. Баба машет мне.
– Пора начинать. – Хасан, в своих черных резиновых сапогах, ярко-зеленом чапане поверх толстого свитера и мятых вельветовых штанах, решителен и сосредоточен. Лицо его освещает солнце, розовый шрам на губе по прошествии года стал почти незаметен.
У меня вдруг пропадает желание участвовать. Вот соберу сейчас вещи и уйду домой. Куда я лезу, зачем пыжусь, ведь я заранее знаю, чем все кончится. Баба болеет за меня, я чувствую на себе тепло его взгляда. Вот позорище-то будет, для меня и для него.
– Что-то мне расхотелось, – бормочу я.
– Что ты, такой прекрасный день, – возражает Хасан.
Переминаясь с ноги на ногу, стараюсь не смотреть в сторону отца.
– Не знаю, не знаю. Может, лучше пойдем домой?
Хасан подходит ко мне поближе и говорит тихонько:
– Помни, Амир-ага, никакого чудовища нет. И день такой чудесный.
Его слова поражают меня.
Значит, я для него – как открытая книга? А он для меня? Да я по большей части могу только угадывать, что у него в голове! Это я хожу в школу, это я умею читать и писать, это я из нас двоих считаюсь умный! А вот Хасан не держал букваря в руках, но, оказывается, свободно читает. У меня в душе.
