Михаил Ворскла - Письма в Снетин
– Это ваши стихи, Андрей?
– Ну да, мои.
– Но они замечательные. Я и не знала, что вы так можете сочинять. Ты слышал, Василек? А что-нибудь еще прочитайте.
– Нет, я не люблю читать. У меня и памяти на подобные вещи нет. Вот пришло в голову под впечатлением.
– Это удивительно. Прямо настоящий вы поэт.
– Да ладно вам. Когда-то что-то такое пробовал.
– А никому не показывали?
– Зачем?
– Ну как же, положено показать.
– Заблуждение. Никем ничего не положено. Это тщеславие одно твердит: покажи.
– Ну, не знаю, если хорошо, надо, чтобы и другие слушали.
– Да другие не поймут.
– Нет, я поразилась. А наш Василь в Киев завтра отбудет. Василек, покажи Андрею, как ты умеешь играть на гитаре. Он учился долго у нашего Романа Романовича. Ну, не упрямься, сынок. Конечно, не сочиняет так, как вы, но умеет петь известные песни. Василь. Такой молчун, знаете, застенчивый. Ну сыграй, я принесу гитару.
– Не стану.
– Ну что, не стану. Когда девушки приходят, ты играешь.
– Так и что?
– Не хорошо так отвечать.
– Не мучайте его, всегда не приятно через силу.
– Да могу и сыграть.
– Видите. Сплошное противоречие. Вы меня все больше удивляете, Андрей. Зачем вам уезжать? Приходите еще к нам.
– Да уж нет, надо ехать.
Помолчали, и слышно было, как гоняет ложечка сахар в кофейной чашке.
– А у вас книг, я смотрю, много. Это твои, Вася?
– Нет, не Васины, это мои.
– Ваши?
– Ну да.
– О, и Кастанеда у вас есть?
– Да, в Харькове купили как-то.
– И читали?
– Читали, читали. Думаете, вы одни в городе такие умные? Матерь божья! Сколько уже времени. Вас, Андрей, не потеряют?
– Да, надо идти.
– Василек вас проводит. Василь, проводи Андрея. Но я вас, Андрей, еще раз приглашаю, приходите.
– Приду попрощаться. Я своему другу все письма пишу, письма ему можно.
– А он отвечает?
– Нет. А это и не нужно. Пускай просто читает.
– Да…
– У него судьба такая. Есть одна легенда про его род.
– Так мы идем или нет?
– Подожди, Василек, как что, так ты быстрый. Расскажите, Андрей.
– Да она короткая, не волнуйтесь.
– Я долго ждать не собираюсь.
– Василь, уймись! Расскажите, Андрей.
(Из легенды про старый род)
Это раскрылось совсем не так давно, молва донесла, как зыбь морская. Отчего раньше не было известно? Не знаю. Род этот, оказывается, старый и могучий. Предки были людьми богатыми, а самым богатым – прапрадед Филимон. Он владел всеми окрестными землями. Если выйти из села и зайти на гору, то все, что ни очертится горизонтом, все под его руку подпадало. У Филимона было четыре сына и две дочери. С детства жили дети в достатке, и никто горя не знал, и говорили люди: вот счастливая семья! Но между прочими выделял Филимон особой любовью меньшего Ивана; ему и отписал большую часть поделенных земель. Да к этому добавил и отцовскую с материнской доли. Великая зависть вошла тогда в сердца братьев, и недолго совещаясь, решили они по смерти родителей убить Ивана. Есть у нас перекресток двух дорог за пустырем, где редко кто проезжает, а еще реже ходит пешком. Там одинокая береза, переломленная в грозу, склоняется. Лестью и обманом завлекли братья как-то под вечер Ивана в те места. И принялись бить, и долго били любимого брата, пока из него и дух не вышел. Тихим выдался вечер, и даже ни единый листочек на березе не дрогнул. Вдруг откуда ни возьмись – человек на дороге; забрел, несчастный, на свое горе. Это тот Колесниченко, чьи потомки живут теперь неподалеку. Его и обвинили братья в убийстве, и свидетелей подкупили. Суд присудил горемыке каторгу, а убийцы так до конца своих дней и не узнали кары. Дожили до девяти десятков, и никакая болезнь их не взяла. А Колесниченко вернулся перед самой революцией, истратив все здоровье в чужом краю. И говорят люди, теперь потомки за злодеяния прадедов расплачиваются. Рок весит над родом. Грозный и неминуемый, неотвратимый рок.
(Что говорили дальше)
– Как страшно. И вы верите, Андрей?
– Не знаю даже. Ведь могло и так быть.
– А что родные говорят?
– Они все отрицают. Клевета, говорят.
– Значит, правда.
– А мне и не важно. Все равно нам на этом свете правды не узнать.
– А он сам, ваш друг, знает?
– Может быть, и знает.
– Мне даже захотелось с ним увидеться.
– Да лучше не надо. Ну, пойду.
– Нет, Андрей, посидите еще. Страху нагнали, а теперь уходите. Василек, разденься, пойдешь позже провожать.
– Нет уж, не буду.
– Все-таки пойду. Спасибо за кофе и за чай.
– Приходите еще, не уезжайте.
– Приду. Возьмите книжку. Пойдем, Василь, проведешь меня через двор, а то я и позабыл, как входил при свете дня.
А когда выходил Андрей из-за стола, подвигая пустые чашку с блюдцем и со влажным кофейным воспоминанием ложечку, случилось непонятное. Ни с того, ни с сего. Посмотрел он, как хозяйка изворотилась в кресле поставить книгу на место, – полка была чуть далее протянутой руки, – и очертилось в необыкновенном ее положении словно бы по волшебству все то, что вынимает ум из головы и давит из него соки. А она, точно ощутив, повернула голову и подняла на Андрея взгляд. И не узнал Андрей ту женщину, ее запястья, локти, изогнутую изящно шею с выбившимися из прически мелкими крутящимися прядями и выше – густыми, собранными в пучок, как сноп камышовый. Андрею почудилось – воздух вблизи прекрасной задрожал, как от животворных токов во все стороны.
Выйдя на двор, Андрей окунулся с головой в холодную ночь, – а тогда приморозило, – и дорогой все запрокидывал ее в звездное пространство, и голова кружилась от множества светил, и он едва не кружился, ступая не твердо. Непонятное что-то, непредвиденное.
(Украинская песня)
Ой ти, дiвчино зарученая,Чому ти ходиш засмученая?Я ходжу, ходжу засмученая,Що не за того зарученая.
Ой ти, дiвчино, словами блудиш,Сама не знаєш, кого ти любиш.Я знаю, знаю, кого кохаю,Тiльки не знаю, з ким бути маю.
Я знаю, знаю, кого кохаю,Тiльки не знаю, з ким бути маю.Вийду на гору, гляну на море:Сама я бачу, що менi горе.
На следующий день Андрей не уехал, а пошел почему-то снова к Мовчунам, не придумав даже причины. Заходить не стал, а только постоял у ворот. А потом ушел. А потом снова пришел, но не задерживался, а взглянул лишь в окна и прошел мимо. А вечером он уже пил чай у Олеси, и та была довольна и весела, и без умолку щебетала с ним.
(Сон Андрея в ту ночь)
Праздник пышный снился Андрею, хоровод девушек в венках и лентах и музыканты на улице. Бьют в бубны и в сопилки дуют. И он притоптывает с друзьями, и он кружится. Как вдруг схватывают его за рукав и тащат прочь, сквозь шумящие ветви, мимо темных, темных оград. Кто это – не угадать, а тени проплывают и пролетают мимо. Собака взвизгнула, как словно наступили на нее. «Так! Мы теперь одни!» – раскрывались чьи-то слова, и то была женщина, красивая, юная, с чернущими, как вороново крыло, волосами. Снимала очипок, и корсетку, и намысто. А персты ее гуляли ласково. «Кто ты, чудесная?» – «Я – Леся твоя». – «Какая Леся? Я не знаю тебя». – «А я знаю, знаю тебя». А лица не распознать, туманное и – расплывается, черты не угадать. «Я не знаю тебя». – «А я знаю, всегда знаю тебя!»
(7-е письмо)
Мой друг, все переменилось в душе моей, все переменилось. Помнишь ли, я хотел бежать? Дальше, дальше, не теряя ни минуты – в обетованные дали? А теперь я точно привязан, и чем решительнее ухожу, тем крепче держат путы. Как они вдруг появились? Странное видится. Уже вижу сквозь леса и поверх холмов, самих не замечая. Уже во мне звучит музыка другая… Я еще напишу, только разберусь с этой музыкой. Она непонятна мне.
Твой Андрей.
Каждое утро Андрей поспешно одевался и – на улицу, и дальше – в поля, к лесу, к лесу, глухим яром, поросшим орешником, над прудом, переулком, перекрестком безлюдным и – в другой лес, где недалеко Кочубеевская церковь и усыпальница, а за ними дубы. Не те небесные движения, воздушные влияния облаков и благоухания пашен, и содрогание неверных горизонтов, которые улавливает и постигает ничем не искушенная душа, занимали его, но те певучие и тяжелые течения, что взволновались, ожили и стали переплескиваться наружу как смолы от взаимных столкновений. Незнакомая женщина, не юная, не молодая, вдруг стала вся, как есть, его, в его мыслях и мечтах, будто он ее знал всегда, и будто он ее выдумал. И она смотрела на него властно, и она смотрела на него мудро.
(Рассказывал Сашко Приходько, простой диканьский житель лет сорока)
У пункта выдачи собирались за комбикормом. Мужчины у нас, обыкновенно, сбиваются своим кошем, а женщины уж отдельно. Все наши крепки, коренасты, в кожушках, а кто, впрочем, и в пальто; шапки сдвинуты на брови, а затылок гол. И курят. И машины мы тут же оставляем, выворотив передние колеса, велосипеды у стены приставляем. Много мы тогда прождали и о многих новостях переговорили. Почти вся Диканька там была. А сильнее всех старался Скоромнин, всех обошел и слухов поразносил, самый же успех имел у женщин. Они только головами качали, словно жуткое нечто узнали.
