Евгений Лукин - По небу полуночи ангел летел...
«Путь самурая — это смерть», — заметил мужественный Сам и, убедившись в справедливости небесного предсказания, тут же распорядился назначить Киргиз-Кайсацкую сенаторшей от Луны — благо, что этот блуждающий субъект Российской Федерации был еще никем не занят.
«О, у меня давние связи с Луной, — обрадовалась старушка. — Я буду собирать там чудодейственную травку и продавать голландцам — для улучшения их летучести»…
Приветствуя важную гостью, князь Мишкин растопырит пальцы правой руки, делая щекотливые рожки: «Вы, как всегда, прилетаете вовремя — тик в тик. Элита уже в сборе и ждет — не дождется. Дайте я поцелую вашу харизму».
Он чмокает Люсию Султановну в дряблую щеку, принюхиваясь. Харизма пахнет вчерашними щами, заправленными ароматом французских духов и легкой, эфемерной причастностью к.
Элита в лице страшно интеллектуальной дамочки Волочайкиной, приукрашенной модной гривой и последними веяниями мысли, в ожидании оттопыривала атласные шальвары. Под шальварами Волочайкина пыталась скрыть кривые ноги, сплошь покрытые золотистой шерсткой. Однако непослушные завитки все равно ниспадали на остроносые туфельки, что нетерпеливо постукивали по паркету, как копытца. Дерзкая, она смущалась.
Киргиз-Кайсацкая проходит в небольшую залу, где за китайской ширмою палачествовал очкообразный нонконформист Эш, достраивая суперкомпозицию — черно-белые фотографии самоварной дырки он раскрашивал кровавым фломастером, опалял по краям зажигалкой, зажимал бельевыми прищепками на натянутой веревке, образуя некую символическую пятерку повешенных. Люсия Султановна устало раскидывается на диване и шипит приблизившейся элите: «Бриться надо, ma chère!»
Зажигаются красные свечи, вспыхивают бокалы шампанского, клубятся табачные букли, четырехстопные звучат ямбы:
Сегодня чествуется Дырка,Святых заступница начал,Надежды мрачная Бутырка,Несчастью верная просвиркаИ жизни призрачный омфал.
Смежив усталые глазницы,Она вершила тайный труд.Взыскуя пламенной денницы,Здесь укрывался СолженицынВо глубине кирпичных труб.
И, восхищая провиденье,Среди невиданных угрозОна таила откровенье,И божество, и вдохновенье,И самиздат, и контрафос.
Зала хлопает жидко и хлипко. Вечер пущен в ночь, в ночи шумят веретена и вертится волчком Волочайкина. Киргиз-Кайсацкая царственно озирает собрание. Узок круг этих избранников — один вальяжный художник, никогда не снимающий кепи и хромовые сапоги, двое потасканных поэтов, никогда не расстающихся с закадычной подружкой 40˚, да несколько уважаемых туристов, юристов и журналистов. Среди последних сенаторша внезапно обнаруживает Тройкина, никогда не устающего закусывать и почесываться.
«Я же просила Тройкина не пускать, — злится Киргиз-Кайсацкая. — Он, должно быть, болен чесоткой — вон как чешется! Где этот Мишкин-Замухрышкин?»
Иностранный пилигрим общается с Обмолотовым постольку, Обмолотов общается с пилигримом поскольку. «Это было ужасно, — повествует Обмолотов. — Мы все время боялись. Я переписывал от руки стихи про таракана и прятал в эту дырку. «Таракан сидит в стакане, ножку рыжую сосет. Он попался. Он в капкане. И теперь он казни ждет». Мы все время ждали казни. Мне приходилось там скрывать иконку. Вот как было».
«Ваше отверстие зовут Софья Казимировна?» — подмигивает гость.
«Понимаете, это было условное название. Мне приносили какой-то сверток, какой-то кулек, и говорили, что это — для Софьи Казимировны. Потом звонили, спрашивали, как поживает Софья Казимировна? Я отвечал, что все в порядке, здоровье хорошее. Никто не мог догадаться, что речь идет о дырке, о тайнике. Это была конспирация, это был псевдоним».
Остальные гости, потолкавшись минуту рядом с иностранным пилигримом и почувствовав себя лишними, отходят в сторонку:
«Опять грозили повышением».
«Вы хотите сказать — повешением? У меня кукушка на часах накуковала».
«Господь с вами!»
«Раньше свет ничего не стоил».
«Это наш светоч устроил, наша лампочка рыжая».
«Конечно, он делает черную работу, но, но, но…»
«Стоять, Зорька!»
«Чего вы ржете?»
«Он — величайший философ жизни. Он пытается доказать, что ничто имеет цену, что ничто — это нечто, что за свет надо платить».
«Интересно, как его зовут?»
«Печальный демон, дух изгнанья».
«Так пусть женится на Софье Казимировне!»
Наконец, Киргиз-Кайсацкая поднимается с дивана: «Ну, до свидания, до свидания, mon prince! Я расскажу о вас Самому. По телевидению». И, усаживаясь в черный «джип» с трехцветными федеральными значками, грозит пальчиком: «Зачем вы опять пустили Тройкина?»
Князь Мишкин суетится, втуне поддерживая дряблую сенаторшу и оправдываясь втуне: «Я не могу понять, как этот Тройкин проскальзывает. Как будто из-под земли появляется».
Водитель отрывисто смеется, отъезжая на.
В ресторации еще дымятся оплывшие свечи, еще болтаются на веревке развешанные фотографии, еще поблескивает на столах хрустальный беспорядок. «Ох-хо-хонюшки!» — князь Мишкин разваливается на диване, еще овеянном благодетельным духом, и лениво переключает телевизионные кнопки, пока не зажуржат в далеком голубом эфире осиные линзы Юлии Перченкиной.
Информационное сообщение Петербургского ТВСегодня состоялся юбилейный вечер Софьи Казимировны Дырки, на котором присутствовали широкие представители научной и культурной общественности нашего города.
Софья Казимировна родилась в Санкт-Петербурге еще до революции. В мрачные годы террора, когда безжалостно уничтожались шедевры отечественного искусства, Софья Казимировна осталась без работы. Однако, несмотря на это, она с риском для жизни продолжила служение высоким идеалам, пряча у себя предметы литературы и культа. Ее услугами, в частности, неоднократно пользовались те, кто ни на минуту не сомневался в торжестве ценностей.
Своим вторым рождением она обязана местному краеведу Василию Ивановичу Обмолотову, который сумел не только разыскать ее среди заслуженных ветеранов, но и содействовать юридическому оформлению по месту жительства.
На вечере поэты Андрей Поребриков и Андрей Бордюрчиков прочли проникновенные стихи, посвященные юбиляру, а известный художник Сергей Иконников сообщил, что дом, где проживает Софья Казимировна, уже включен в список достопримечательностей, рекомендуемых для посещения иностранными туристами.
Бутербродник
Особенная у Тройкина была визитка — растрепанная и бледная, как праведница Ксения Петербургская. На визитке отцветающей вязью церковнославянской было начертано: «Летописецъ». Никто о таком журнале не слыхивал, никто такой журнал не читывал. Его действительно никогда не существовало. Но всякий, кто интересовался скромной персоной Дмитрия Несторовича Тройкина, жалостливо отказывался брать в руки убогую визитку, как будто ему протягивали последний медный грош. Тройкин благодарил, прятал единственный экземпляр в визитницу и проскальзывал туда, где накрывались богатые столы, собирались напыщенные именитости и свершались разные исторические события.
К историческим Тройкин относил три события — завтрак, обед и ужин. Полдник считался мелким эпизодом, который не оказывал существенного влияния на развитие Абсолютного духа.
«Вот немецкий философ Хайдеггер определил бытие как событие, в котором оно вместе со временем сбывается и исчезает. А бывает ли событие в инобытии, где нет времени, и бытие как бы отсутствует? — спрашивал Тройкин. — Нет, ничего не происходило там, в прекрасном саду Эдемском, ровным счетом ни-че-го! За исключением одного величайшего в истории человечества происшествия, а именно — завтрака. Райским утром Адам и Ева вкусили сладкого яблочка, презентованного змеем, а днем Господь, обнаружив нарушение предписанного меню, изгнал супружников из рая. Позавтракали на небесах, а ужинали уже на земле, в поте лица своего. Так и я: завтракаю там, обедаю сям, а ужинаю — куда Бог пошлет».
Разумеется, Дмитрий Несторович лукавил. Он не доверял иным мистическим случайностям, но, считая себя последовательным гегельянцем, заранее составлял непреложный план своего бытия, соотнесенный с Абсолютным духом.
План бытия1. Завтрак.
Международная научная конференция
(Центр литературы и книги).
2. Обед.
Торжественное открытие четвертой печи
(крематорий).
3. Ужин.
