Элеонора Корнилова - Выигрыш
А как же жила Урсула, лишившись безалаберного Ханса, за которым нужен был глаз да глаз? То, что Ханс в качестве безалаберного покинул всех, было очевидно. Вопрос, надолго ли? Урсула оценила порядок, воцарившийся с приходом Рози. Дело было даже не в чистоте и наличии всех предметов на своих местах. Это подразумевалось само собой, как фундамент под домом. Она нашла сходство между собой и Рози. Этот невысказанный комплимент стоил большего, чем обычные, разношенные любезности, соседские вежливости. Ясно, что Рози не та слабосильная и малодушная жена, которая даже не попыталась получить при разводе свою часть наследного дома Ханса. Рози не какая-нибудь из бедненьких Новых, появлявшихся, будто приблудные бабочки-ночницы, не имеющие никакого веса.
У Рози были деньги. Они чувствовались, значит, их было достаточно. Уверившись, что неизвестно насколько, но Ханс попал в колею добропорядочной жизни, Урсула заскучала. Это означало, что теперь он будет жить так же, как она. Но надолго ли? Была надежда, что, может быть, нет.
В окрестных городках встали супермаркеты с новыми именами. Нетто, Икея, Альди, Эдека, Плюс, Томас Филипс, Фамила. Появились новые дорожки для велосипедистов и пешеходов. Китайские и африканские ресторанчики. Туристические агентства. Магазины с копировальной техникой.
Ханс случайно забрел в компьютерный салон и не смог говорить: ни спросить, ни ответить. Любезный молодой продавец насел на него сразу у входа. Что вы желаете, херр? Может, вы желаете трум-бам-фрай? Вы желаете? Могу представить новую модель пен-ту-цвай-ту… Что вы желаете? Ханс желал бы с важным видом сказать какое-нибудь трам-бам-фай про компьютеры, но бацилла не подавала ни единой подсказки, будто сдохла. Он важно походил мимо стеклянных полок, но сделать вид, будто он что-то ищет, не удалось. Продавец упорно предлагал помощь, а Ханс не понимал ни словечка. Что вы желаете? Желаю, чтоб ты отвязался. Банный лист. От моей задницы.
– Я посмотрю сам, спасибо, – улыбнулся Ханс. Постоял перед какой-то штуковиной пару минут. В новых, огромных, как города, магазинах Ханс подолгу разглядывал горы хозяйственных мелочей. Ему как-то приглянулась печка – будто игрушечная, с крошечными дверцами, с маленьким колосником, легко вынимаемым и вставляемым обратно, с узенькой трубой, принимающей любую конфигурацию. Он потолковал о печке с консультантом, вдвоем они полчаса разбирали все ее стати. Уставший продавец, будто сводник, решился даже на комплимент, что Ханс и печка гармонично смотрятся вместе.
Ханс тоскливо скреб пальцами в кармане куртки. Он бы купил, много! И печку, и гвозди, и всякие приспособления, много всего! Но пошел покупать съестное. По перечню, который составила Рози, и на деньги, которые она выдала.
Совсем рядом внезапно появилась свежая генерация. Распахнула глаза и побежала по будням, как по непрекращающемуся празднику. Быстрей, быстрей и вперед, где еще лучше и веселее.
А Ханс остался в лавке. Он чувствовал себя абсолютно своим на молодом празднике, но этого не чувствовала генерация. Он касался крепких локотков покупательниц, задевал молодых то боком, то, доставая какой-нибудь горшок с пеларгонией, на миг приникал, – в лавке было тесновато. Но прежнего контакта не было. Ханс будто прижимался к жизни в телевизоре. Прозрачная стена перекрывала чувственный доступ к телам. За стеной хохотали, пили кока-колу, обнимались на улице. У них была молодость, у них было все другое и все свое: будущее, волосы, зубы.
Он пробовал при социализме вита-колу – жиденький продукт, главным вкусом которого было то, что он не хуже. И вот Берлинская стена рухнула. Теперь он, как молодежь, мог пить настоящую колу. Но этим все и закончилось. Ханс мог сколь угодно красоваться, делать привлекательные жесты и телодвижения, мог помахать рукой.
– Халло! Я тут! Сюда! Я бодр и полон сил!
Его не видели. Оставалось заискивающе улыбаться и произносить шутки, которых не понимали, потому что не слышали. А ведь девушки были абсолютно такими же, как раньше! Но теперь это были совершенно другие девушки. Сад, в котором он был непременный и усердный работник, цвел без него. Он смотрел на горшки и горшочки, на букеты в ленточках, на всю мелкую дребедень в лавке. Все было выставлено на продажу, а результат – ничтожен. Выигрыш! Только деньги обрушат стену и впустят Ханса в праздник! Он знал это всегда. Только деньги сотрут с лиц молодое высокомерие, заставят видеть и уважать!
Как-то встретил ровесницу. Вместе учились в школе. Вздыхая, она повела рассказ о самочувствии, и Ханса будто взашей погнали от прозрачной стены, за которой резвилась молодая генерация, – прочь, в сторону темного кладбища. Он терпеливо слушал о лекарствах и бессоннице, высоком кровяном давлении, плохих анализах мочи, о дорогих челюстях и ожирении. Но потом голос знакомой зазвучал веселее. Она перечислила все компенсации за лечение и нахождение в больнице, выданные ей страховой медицинской компанией. Заулыбалась. Болеть, конечно, не прибыльно, но и не убыточно. А лучше не болеть. Еще веселее были подробности о ее покупках с распродаж. Она даже выпростала из петель своих обширных брюк новый толстый ремень. Ханс оживился, согласился с качеством кожи и с удивительной длиной ремня. В самом деле, им можно было опоясать и Брунхильду.
– Всего одна марка! – лицо знакомой озарилось. Ханс узнал в нем былые детские черты. И совсем уж радостно она сказала, что любит теперь пропустить глоточек чего-нибудь веселенького под кофе. А Ханс? Она подхватила его под локоть.
Ханса юзом вывезло на почти забытый старт. Он не был голоден, но не смог отказаться в силу привычки никогда не отказываться от приглашений. Он въехал в ее дом, как старый троянский конь, и обронил свое войско чуть не на пороге, – так крепко толстуха вдруг стиснула его. Вывалился весь арсенал: смазанные лестью словечки, желейные касания, медовые поцелуи, сладкие слюнявости. Он покатился в этом масле, будто по склону засасывающей воронки, вместе с Брунхильдой, вцепившейся в него. Как борец, она ухала и пускала ветры.
– Это потому, что у меня нет денег, – думал он, видя по телевизору стройную, молодую жену известного политика Йошки Фишера: четвертую или пятую. И Шредерша тоже… Молодая, не толстая. Третья или четвертая. Много денег – и женщины другие.
Он долго готовился к сдаче экзамена на права. Не единожды выходил из себя, не в силах запомнить правила, бросал на пол пособие, топал ногами.
Нелегко давались и курсы практического вождения. У инструктора, сидящего рядом, тоже сдавали нервы. Он перехватывал у Ханса руль – обычно это случалось на перекрестках – и отвешивал одно шайзе за другим. Ханс лгал, что немного недослышит. Инструктор злобно-вежливо отвечал, что учит не музыке.
Наконец, после долгих страданий, пересдач экзаменов и оплаты чудовищного счета за вождение, Ханс сел за руль Фольксвагена и заменил на этом месте шофера, которого нанимала Рози. Он поездил, привыкая водить, по городкам, небрежно салютуя знакомым.
Иногда встречались Старые, трусившие на велосипедах с корзинками. Ханс, в новой машине не помнящий зла, и им делал приветственную отмашку. Ехал рядом, приглашал в Свой. Цветочный. Магазин. Ни одна не упала, увидев его, разбогатевшего, владельца лавки, в автомобиле. Дороги очень ровные. Водители – скупердяи. Вильнет велосипед, так и движение встанет. Пожалуйста, проезжайте, уважаемая фрау. Мы лучше подождем. Пожалуйста, фрау. Чем платить за ваше лечение. Пожалуйста.
Теперь Ханс сам покупал цветы на продажу. Огромный оптовый рынок работал с четырех часов утра. Ханс с вечера загружал в Фольксваген ящики и ведра, а в час ночи выезжал в Хамбург. Он уезжал, словно проваливался на другую сторону земного шара к диким, отвязанным племенам, у которых все можно и которые делают все, что хотят. Чувствовал, что тоже способен на все. Он был один, и кругом были деньги: в портмоне – на банковской карте и в нагрудном кармане – наличные.
Пунктирная линия придорожных столбиков, загорающаяся в свете фар, извивалась, будто фосфоресцирующая бацилла, и звала в темноту, к наслаждениям. Ханс пересекал бывшую границу с ФРГ, гнал по автобану среди других машин, весь в капитализме и в деньгах. Дух захватывало от возможностей и свободы. Но он помнил об отключении электричества и о Рози.
Он худо-бедно отчитывался перед Рози, но нашел-таки лазейку кое-что утаивать. Это кое-что застопорило его Фольксваген рядом с придорожным борделем, пронзающим ночь свечением красного сердца, похожего на освежеванную задницу.
Он попал наконец на вечный праздник молодости. Невидимая стена рухнула, он шагнул в веселое обиталище девичьего труда и стал равен всем мужчинам мира, которые имеют деньги. В борделях он проникся уважением к себе. Он мог платить! Порядочные женщины не могли дать этого ощущения.
Из любопытства пару раз съездил на Рипербан. Юркий и экономный, прошмыгивал мимо вертепа дорогих баров и бильярдов в длинный коридор, будто выезжал на автобан. Несся мимо дверей, ища открытую. Чувствовал себя на подъеме, на ходу ощущая, что твердеет, как шпагель. Забежал как-то в розовый сумрак к черной испанке.
