Рустам Ибрагимбеков - Сложение волн
— «Аида возникла в жизни Дельца через двадцать лет после развода с Фаридой…»
— В каком это году было? — спросил Марат, что-то уточняя.
— Девяностом, — не задумываясь, ответил Писатель; он нервничал, когда его прерывали.
— Девять лет прошло… — печально покачал головой Марат. — Пролетели, как пуля. Я помню…
— Прошу тебя, не мешай, — тихо остановил его Эльдар; он пытался вспомнить подробности вечера, о котором шла речь в повести.
Писатель продолжил чтение.
— Делец заканчивал тост, опираясь на верное плечо Аиды: «Только я могу гарантировать достаточно качественное математическое обеспечение исследованиям, которые ведут здесь молодые лингвисты. Не будет меня — все остановится. Баку вернул мне ощущение моей незаменимости. Психологический портрет этноса на основе специального семантического анализа — до этого пока никто в мире не додумался. Вот почему я сижу в Баку, и никто не заставит меня уехать отсюда, ни какая сила. Я здесь нужен. И уверенность в этом мне подарили ваши дети. Выпьем за них.
Мы чокнулись, выпили и каждый добавил к сказанному какие-то свои соображения…»
Он поднял глаза, проверяя, какое впечатление произвело его чтение.
— Действительно, почему бы не выпить за детей, — оживился Марат и поднял бокал.
— Дайте дочитать… — Писатель не прикоснулся к своей рюмке. — Это уже другой кусок. «…Каждый раз, приезжая из Москвы, Делец звал нас поехать с ним на могилу его матери, и почти всегда это происходило ближе к ночи. Мы брали с собой бутылки, стаканы, какой-нибудь еды и в зависимости от времени года проводили на кладбище от получаса до нескольких часов. Однажды разразился скандал — внезапно Друг объявил, что Делец всякий раз приводит нас на новые могилы (в этом уголке кладбища на скромных надгробных камнях военных и послевоенных лет не сохранились имена усопших). Потрясенный обвинениями, Делец долго клял свое нищее детство и себя за то, что так и не поставил матери надгробие, достойное ее памяти».
— Выпьем за родителей. — Марат потянулся к водке. Эльдар отодвинул от него бутылку.
— «Тем временем Друг шепотом сообщил мне:…»
— Это кому он сообщил? — спросил Марат.
— Мне… повесть написала от первого лица. — Сдерживая раздражение, пояснил Писатель. — «…сообщил мне, что родственники Дельца уже пятнадцать лет назад перевезли тело его матери в Казах, там легче присматривать за могилой».
— Это правда? — Вытаращил глаза Марат. — Ты морочил нам голову?!
— Ты все забыл, Марат, — улыбнулся Эльдар. — Я признался в этом еще тогда…
— Не помню.
Голос Писателя, продолжающего чтение, прервал их спор:
— «Словно услышав эти упреки, Делец вдруг обратился к нам с каким-то мудрым спокойствием: «Если это даже так, если я и вправду не знаю, под каким из этих камней лежит моя мать, разве это что-то меняет? Разве мы не приходим сюда, чтобы почтить память всех наших близких, где бы они ни были похоронены?
— Ты прав, — согласился Марат, и они выпили за упокой родителей, в тысячный раз нарушив мусульманский запрет на употребление алкогольных напитков».
Писатель захлопнул книгу.
— Да, да, я вспомнил… Так и было, — согласился Марат.
— Я подарил эту книгу и тебе, и твоим детям. Может, когда-нибудь кто-нибудь из вас прочтет ее до конца. — Писатель вернул книгу на полку.
— Не сердись, прочитаем, прочитаем. — Марат разлил водку по рюмкам. — Куда денемся?!
Выпив, они вернулись к убийству Академика. Он был известен им с детства; в школе им рассказывали о его героическом поведении на фронте. Последние два десятка лет он часто появлялся на телевидении, но знаком с ним был только Эльдар. И они ждали от него информации, которая дала бы возможность понять истинную подоплеку убийства. Но Эльдар молчал; Писатель объяснил его состояние воздействием только что прочитанных кусков из его книги и решил высказать несколько соображений об общей ситуации в республике.
— Проблема нашей жизни. — Он выразительно вздохнул и печально почесал лысину, — в том, что интеллигенция выброшена на обочину. Страна захвачена людьми с низким ай-кью.
— Это еще что такое? — насторожился Марат.
— Уровень интеллекта.
— А как он определяется?
— Специальным тестом. К сожалению, технический процесс и грамотность не на пользу культуре. Даже в просвещенной Европе полно чиновников-кретинов.
— Херня это все… Ай-кью, май-кью… Порядочных людей осталось мало. — Марат взял в руки бутылку. — Вот в чем проблема!..
— Это тоже правда, — Писатель посмотрел на часы; он очень любил Марата, но перспектива провести ночь в дебатах, как в молодые годы, заставила его встать. Марата это огорчило, да и Эльдару хотелось еще побыть с друзьями. Но уже было достаточно выпито, а правила техники безопасности четко гласили: «При возникновении желания высказать правду, которую по каким-то причинам раньше не говорил, надо прекратить принятие спиртного и по возможности уединиться». Такое желание возникало у него не раз, практически при каждой встрече: с некоторых пор их дружба стала похожей на групповой заплыв, в котором каждый участник настолько устал, что проблемы плывущего рядом его мало волнуют. Уже несколько лет он хотел сказать им об этом, но и на этот раз сумел подавить соблазн.
По дороге домой Писатель поделился соображениями, очень созвучными с ощущениями Эльдара. Как и положено литератору, он высказался чужими словами, процитировав Пушкина: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». По Пушкину получалось, что они стараются не замечать истину о давней исчерпанности их отношений и поддерживают друг в друге иллюзию дружеской верности.
Ветер шелестел листвой старых бульварных деревьев, волны моря, ныряя под козырек бетонной набережной, приятно причмокивали. Две тени, опережая Писателя и Эльдара, смешно перебегали от фонаря к фонарю, то удлиняясь, то укорачиваясь. Старая женщина в длинном цветастом халате, присев на корточки, кормила нескольких кошек, что-то им рассказывая ласковым, певучим голосом.
На Писателя вдруг нахлынуло желание пооткровенничать. Он положил руку на плечо Эльдара и заглянул ему в глаза.
— Хочешь, я объясню тебе, почему ты так скоропалительно хочешь жениться на этой продавщице? — Он и раньше намекал, что понимает Эльдара больше других и, может быть, больше его самого.
— Ее зовут Сева.
— Да, извини, на Севе. Хочешь?
— Хочу, но предупреждаю: сейчас я воспринимаю только возвышающий обман, никаких низких истин.
Писатель рассмеялся, его освещенное неверным светом ночных фонарей бородатое, старчески округлившееся лицо в очках показалось сейчас чужим и малоприятным.
— Я все же рискну… Ты помнишь Дору Гинзбург, нашу соседку?
— Ну?..
— Сколько лет ты был в нее влюблен?
— Мы все были в нее влюблены.
— Нет, всем нам она нравилась, а ты ее любил по-настоящему.
— Ну, предположим.
— Не предположим, а так и было. Мы все видели, как ты страдаешь.
— Ну и что?
— Вот они-то, эти страдания, причина того, что ты всю жизнь мстил всем своим женщинам, включая жен.
— Что значит, мстил?! Я их любил, всех этих женщин. И они меня любили.
— Они — да. Ты — нет.
— Ты что, в постели с нами лежал?
— Дело не в постели. Попытаюсь объяснить… У тебя ведь с ней никаких отношений не было… Или что-то было? Какой-то эпизод, о котором мы не знаем?
— Не важно…
— Очень важно. Была ли ситуация, когда у тебя появилась надежда, что вы будете вместе, а потом все оборвалось по ее вине?
Конечно же Писатель молол чушь: не мстил он никому, но кое-что, похожее на то, о чем тот расспрашивал, вполне могло произойти; какой-то короткий период отношения с Дорой Гинзбург не казались безнадежными.
— По моим подсчетам, ты лет десять не мог освободиться от чувства к ней.
— Ну и что?
— А то, что в результате у тебя возникло подсознательное ощущение опасности. Ты опасался еще одной травмы. И, даже женившись, искал повод поскорее расстаться.
— Какой повод?! Перерезанные из-за пустяка вены — это повод? А Аида? Разве она из-за меня уехала из Баку?
— А сколько других замечательных женщин у тебя было? И всех их ты отвергал, недолго пообщавшись.
— Ну, и как это связано с Дорой?
— Эта Сева — ее копия. И ты, сам того не понимая, женишься не на Севе, а на Доре. Я прав?
— Нет.
— Ты не обиделся?
— Нет. Как сказал Мао Дзэдун, тот, кто много читает, умней не становится.
— Но и тот, кто не читает, не умнеет.
Обменявшись колкостями, они попрощались. Писателю предстояло по бывшей улице Зевина дойти до кинотеатра «Азербайджан», рядом с которым жила его теща.
До дома Эльдара оставалось два квартала. Эльдар шел по тротуару, освещенному магазинными витринами, и время от времени пропадал в темноте.
