Дмитрий Дейч - Зима в Тель-Авиве

Хоу! Хоу! Хоу! - вот как смеялся Дракула у Френсиса Форда Копполы (соседи уже на работе, можно себе позволить!). Ран отправляется на боковую. Довольно скоро он засыпает, и во сне ему является загадочное ивритское слово «благоутробие», написанное каллиграфическим почерком над кроватью, прямо поверх штукатурки, на стене его комнаты.

Яэль и Рахель. Лирика

…не только слышать каждую пролетающую мимо муху, но и представить себе, как устроены её лапки, как она приземляется, цепляясь липкой лапкой за гладкую полированную поверхность, как потирает крылышки (с каким звуком), как передвигается по столу (мелкими перебежками), что можно услышать при этом, прижав ухо к его поверхности, что почувствуешь, прижав палец к её спинке… И всё это - пока летит муха, пролетает мимо без всякой задней мысли, случайная муха, это знание раскручивается в тебе, как пружина, но стоит мухе раствориться в пространстве, и ты обо всём забудешь.

Смотри, вот она. Мы вызвали её, упомянув. Мы подумали о ней, произнесли слово «муха», назвали её, и вот - легка на помине - она тут как тут.

А между тем, мухам ещё не пора. Мухи спят. Дорогая, знаешь ли ты, что твои товарки (смешное слово - «товарки»…) до сих пор спят - все до единой? И видят сны?…

…не вертись, ты способна мёртвого лишить терпения… это был всего лишь стержень авторучки, пластиковый стерженёк…и не «воткнула», а нежно… нежно провела по коже. Спины. Неподалёку от шеи. Приступила в области правой лопатки, очень медленно, очень-очень медленно, едва касаясь кожи, про-ве-ла… вот так… не крутись, я ещё не закончила… ну почему, почему, почему ты…

…кремы и одеколоны, будто мы не знаем, чего стоит блеск ваших флаконов, золото ваших этикеток, внутри - вода, девяносто девять и девять десятых процента воды. Моча - тоже вода, как ни крути. По большому счёту. Вообще, что за слово - «моча»? Разве это - «моча»? Смотри, это - «моча»? У лошади моча. У коровы моча. А тут?… Смотри, разве не похоже на жидкую драгоценность?

Драгоценную жидкость? Вязкий янтарь? Смотри, смотри… «Шэтэн» - на иврите - что-то тёмное (шатен?), что-то плотное. Ткань. Что-то ворсистое. А тут… разве не красота? Представь себе большую хрустальную коньячную рюмку, и…

…ну что тут смешного?… что смешного?…

…давненько не было такой отвратительной погоды. Пасмурно. Зябко. Давай останемся дома. Будем бездельничать и безобразничать. Бражничать будем. Любезничать. Работать не будем. Труд превратил замечательную, полную сил и энергии обезьяну в homo sapiens. Вялый, ни на что ни способный отросток бытия…

…у нас с тобой уйма времени. У нас чёртова прорва времени, давай, что ли, закатаем рукава, возьмём судьбу за глотку, и…

Низкое атмосферное давление

В дни перемены погоды его череп напоминает неисправную лампу накаливания, где-то далеко внутри загорается зуммер желтого электрического свечения (Йоав видит этот свет - он отражается в зрачках собеседника), затем мгновенное помутнение, оторопь, и - простите, что вы сказали? - медленный восход сознания к точке минимальной членораздельности.

Как если бы он был тем, кто решил прокатиться на колесе обозрения и вдруг обнаружил, что колесо стоит в воде по самую маковку, вот оно приходит в движение, кабинки по очереди показываются над водой - одна, и за ней - другая…

Как если бы он оказался в каждой из этих кабинок и в каждое новое мгновение становился тем, кто на краткий миг выныривает на поверхность и тут же исчезает, стремительно погружаясь всё глубже и глубже - до полного беспамятства и исчезновения.

Милосердие

Небо - переполненное вымя. Кружева и оборки. Плацента.

Мальстрём: в небесах мелькают обломки крушений - битая посуда. Зимние тени сгущаются, проливаются на асфальт. Липнут к асфальту.

Над городом повисает тяжёлая туча, не проливается дождём, но продолжает маячить у всех на виду, словно дурное предзнаменование. Ветер носит мусор и пыль, посреди улицы образуются пыльные смерчики и карликовые мусорные тайфуны.

Собаки, выгуливающие хозяев, воротят морды и жмурят глаза.

Лавочники покидают свои дома, чтобы продать молоко, масло и хлеб, но, увидав, что творится в природе, возвращаются.

Хлопают ставни. Быстро темнеет - будто кто-то вышел из комнаты и погасил за собою свет.

И только когда измотанные напрасным ожиданием существа, растенья и каменья забывают о том, что находятся под климатическим гнётом, успев

попривыкнуть, притерпеться, на асфальт падают первые осторожные капли.

Nevermore

В ливень море напоминает взбитый яичный белок: вода небесная и морская называются одинаково («вода» и «вода»), но при соприкосновении вступают в бурную химическую реакцию, макушка волны вскипает и тает на лету, волна гаснет, не успев докатиться до берега.

Интересно было бы поглядеть на ливень глазами рыб и прочих морских тварей - из глубины. Как Садко.

В радиусе километра квадратного, на всём тель-авивском пляже два живых существа способны оценить эту мысль: Габи и ворон - изрядно подмокший, с брезгливым любопытством выглядывающий из-под полузатопленного гнилого топчана.

Потоп

Никто не знает, почему Семён Аркадиевич так весел. А весел он потому, что пьян, пам-парам. Тель-Авив тонет, но заслуженному артисту нет абсолютно никакого дела до этого. Он бредёт по колено в воде, и виолончельный футляр становится легче с каждым шагом.

- То ли у меня крылья растут, то ли чёрт знает что тут у вас происходит… - говорит Семён Аркадиевич довольно громко, несмотря на то, что кроме него на улице нет ни единой живой души. Тель-авивцы прячутся в высотных зданиях, надеясь, что вода схлынет, что дождь кончится.

Глупцы.

- За все эти годы, - говорит Семён Аркадиевич тель-авивцам (они не слышат его), - со мной не случалось ничего более увлекательного. Смотрите, я - ваш Нептун! С трезубцем… и… хохо! - чудесной сторублёвой виолончелью.

Над головой его со страшным треском зависает военный вертолёт.

Семён Аркадиевич, прищурившись, словно Клинт Иствуд, рассматривает летучую мясорубку.

- Эй там, в воде! - кричат из вертолёта. - Карабкайтесь! Мы спускаем лестницу!

- Безумцы! - кричит Семён Аркадьевич в ответ (лепет вертолётных крыл глушит его слова). - Вместо того, чтобы резать воздух на бутерброды, вы могли бы наслаждаться водными процедурами.

- Что? - кричат из вертолёта. - Мы ничего не слышим! Карабкайтесь, мы вас вытащим!

- Я вас люблю! - кричит Семён Аркадьевич.

- Что? - кричат ему из вертолёта. - Что? Мы не слышим!

- Я, - Семён Аркадьевич тычет себя в грудь. - ВАС! - Он шлёт спасателям воздушные поцелуи. - ЛЮБЛЮ!!!

Спасатели с удвоенным энтузиазмом тянут вниз лесенку, она шлёпается в воду - у самых ног маэстро. Какое-то время он брезгливо рассматривает верёвочный хвост, стелящийся по воде. Потом машет рукой и неторопливо бредёт прочь, не обращая внимания на отчаянные призывы сверху. Вертолёт ещё некоторое время следует за ним, но в конце концов поднимается и отваливает, исчезая среди дождевых струй и молний.

Мир меркнет

- А я всегда думала, что «хляби небесные» - смешной и бессмысленный оборот речи, - шепчет Рахель, прижимая нос к оконному стеклу.

- «Хляби» - это когда зябко и хлюпко, - отвечает Яэль, кутаясь в одеяло. Ей тоже хочется к окну, но лень искать тапки. Трогает пол большим пальцем ноги - так купальщик готовится с головой уйти под воду. Рахель оборачивается на звук её голоса:

- Давай играть в близняшек!

- Ещё чего…

- Яэль и Рахель - самые голые в мире близняшки.

- Иди под одеяло, извращенка. Или форточку прикрой! Простудишься!

Рахель отрицательно качает головой:

- Я о тебе забочусь, а не ты обо мне.

- Это почему ещё? - удивляется Яэль.

Ливень на мгновение смолкает - Рахель и Яэль изумлённо переглядываются и разом фыркают, будто произошло нечто неожиданное, из ряда вон выходящее. Тишина за окном сменяется нарастающим низким гулом, похожим на тот, который можно услышать в аэропорту или на железнодорожном вокзале: дождь превращается в град, и мир меркнет.