Ярослав Астахов - Чудовище (сборник)
Теперь же мысли Максима были совсем иные.
Какое право мы имеем ставить «острые» опыты? Нет, назовем вещи своими именами: почему мы со спокойной совестью прибегаем к ПЫТКАМ живых существ?
Что он представляет собой такое, этот наш произвол? Неужто право Совершенного Организма, «венца творения»? Не будет ли честнее сказать – ПРАВО СИЛЬНОГО. Все так просто: на этой планете нет более могущественных видов существ, чем мы. И вот поэтому мы считаем: нам все позволено.
Мы рассуждаем приблизительно так. Я узнаю, как мне лечить мое сердце, вскрыв тысячи сердец существ соответствующего строения, но… «примитивных». Ну то есть более слабых. Ведь мы забыли, что сказано: какою мерой ты меряешь – такою будет отмерено и тебе. Хотим победить болезни, а они множатся… Не потому ли современный человек болеет чаще зверей, что это плата за боль, какую он причиняет сам? Мы видим нашим болезням тысячи причин, а она одна и простая: так совершается Высшая Справедливость.
Максим не выбрал путь научной карьеры. Окончив университет, он просто преподавал в школе. И нынешнее положение его не могло быть, следовательно, «воздаянием по делам его». Но ведь и заманившие меня в сверкающую небесную ловушку – не Господь Судящий! Не Бог и даже не боги. А… да просто какие-нибудь очередные «венцы»! Творения, совершившегося на какой-нибудь там проксима-кассиопее. И нет им до того дела, чтобы меня судить, и чтобы отмерять мне тою или иной мерой. Они всего-то осуществляют на практике СВОЕ несомненное право сильного! («Во имя и на благо», конечно.)
И снова память показала Елагину картинку, теперь недавнюю.
Жаркий полдень. Звенящая насекомыми просека в июльском лесу. Безоблачное яркое небо… и в этом небе медленно снижается диск, сверкающий ослепительно и бесшумный.
Какой огромный… какое совершенство форм, и какая мощь!
И младшенькая поднялась из травы и замерла в восхищении, выпустив из рук бабочку. И – тревожные, расширившиеся от ужасного предчувствия глаза жены. Крик ее: «Нет! Не надо, Максим! НЕ НАДО!!!»
Но он бежит.
Сначала – потому что ему так хочется посмотреть посадку этого дива, о которых только читал, не веря. Потом – потому что он… не может уже перестать бежать! И он бежит совершенно помимо воли. И вот он уже бежит… по воздуху.
Так что его теперь ждет?
Зажимы, приспособленные для фиксации человека? Премудрые наточенные ланцеты со встроенным управлением? Электроды, вживленные в его внутренние органы?
Возможно и такое, конечно. Но это – вряд ли.
Столь развитые «собратья» успели уже, надо думать, расшифровать структуру живого тела вдоль, поперек и вглубь. К тому же ведь оно может быть у них вообще… другое.
Так чем же может он интересовать их в качестве объекта для опытов? Чем?.. Наверное, уж если этим венцам остается еще хоть что-нибудь изучать, так это… ДУША. Неосязаемая и незримая сущность, которая представляет собой наиболее загадочное во всей Вселенной. Как и наиболее уязвимое.
Да!
Скорее всего вот именно в этом дело.
Душевное равновесие. Перед венцами эта проблема должна стоять очень остро. Мир внутренний ведь хрупок и уязвим. Стремительные перемены во внешнем нередко создают напряжения, которые способны повергнуть внутренний мир в упадок, сотрясти до сокровенных основ. А иногда и вовсе разрушить. Особенно, если перемены это необратимые и всеобщие. Какие принято называть грохочущим и веселым словом ПРОГРЕСС… Душевное равновесие расшатывается слишком бурно развертывающимся прогрессом даже у нас, людей. Какие же тогда проблемы должны возникать у них – в результате их головокружительного технологического прогресса?
Они должны быть бичом их мира, эти проблемы. Являть собою хроническое их социальное бедствие. Ставить ребром вопрос, который постоянно требует неотложных и тщательно продуманных действий. А это значит – и постоянных исследований, экспериментов.
И в том числе – «острых» опытов.
Кто представляет собою идеальный для них объект?
Конечно, братья по разуму. Меньшие, разумеется.
(Элементарно, Ватсон.)
Елагин лежал, не двигаясь. Его глаза были устремлены в расписной сводчатый потолок, но едва ли он в этот миг что-то видел.
Он чувствовал, он был уверен вполне, что рассуждения его правильны. Что он понял, где он сейчас находится и в каком качестве.
Итак, за стеной чертогов (он улыбнулся) располагается нечто гораздо более страшное, чем все то, что помещало туда его воображение, распаляемое ощущеньем опасности.
За этой перегородкой… ЛАБОРАТОРИЯ. Где ставят «острые» опыты. И не на телах, а на душах . И души, попадающие в эти невообразимые эксперименты… кричат . И этот крик слышен сердцем. Слышен обитателям человеческого ВИВАРИЯ при этой дьявольской лаборатории, находящимся пока «вне опыта»…
Да, вот что представляет оно собою – то, что время от времени как бы накатывает сквозь стену. Это волна отчаяния подопытных, на которых венцы совершенствуют свое знание.
Шок осознания истины был огромен. Елагин погрузился в себя, в океан отчаяния, потеряв контакт с окружающим.
Наверное, он именно поэтому далеко не сразу заметил, что в комнате присутствует новый звук. Такой, которого ему не доводилось еще отмечать в чертогах . Вибрирующее потрескивание. Оно доносилось откуда-то слева и потому Елагин осторожно перекатился на бок…
Женщина спала очень крепко.
Иначе бы она обязательно проснулась.
Она кричала бы и билась, наверное, если бы обнаружила, что сейчас происходит с ней.
Из темной деревянной панели над ложем выходил шнур.
Его не существовало здесь еще несколько мгновений назад. А также, не существовало отверстия, через которое подобный шнур мог бы быть введен в комнату.
Он был белесый и толстый. И вот – он двигался… шевелился , свободно и произвольно развертываясь во всяческих направлениях. Когда ему случалось перегнуться наиболее круто, усиливался электрический треск – тот звук, что и отвлек собою внимание Максима от созерцания пространства догадок.
Шевелящийся шнур был подобен слепой змее. Но действия, производимые им, отнюдь не казались слепы. Они являли, напротив, полное впечатление программируемой микронной точности. Шнур методически опутывал тело женщины. Накручивался на него виток за витком, с однообразной последовательностию скрадывая, все более, живые изгибы плоти.
Текучая белесая змея, на глазах Елагина, уверенно плела торжествующий, глухой кокон. Колени… бедра… и, вот теперь, уже живот женщины – последовательно исчезли на глазах у Максима под этот витой покров.
И тонкая паутина разрядов статического электричества секла воздух.
Схватить бы и разорвать – вот сейчас – коварнуюмеханическую змею! Конечно, она есть зло! Не для того же она пришла, чтобы передать привет от своих создателей. Она приползла убить. Или же, скорее, обречь на худшее, чем любая смерть, которую только можно себе представить. Так ВЫРВЕМ ЭТО ЗЛО С КОРНЕМ!!!
И вдруг Максим осознал, внезапно, что он НЕ МОЖЕТ И ШЕВЕЛЬНУТЬСЯ.
Он был искусственно обездвижен. По-видимому, с помощью какого-то излучения, блокирующего нервные центры. Парализован. Точнее – нет, Елагин ощутил над собою действие той же силы, какая сделала его не способным перестать бежать в тот момент, когда его поймала сверкающая тарелка.
Потрескивая, текучий кокон добрался до шеи женщины. Скрыл нижнюю часть ее лица… лоб… и волосы. И завершился подобием круглой шапочки на ее макушке.
Разрядный треск участился и перешел в ровный высокий гул. А после того и в свист – резкий, воспринимаемый на пределе слуха. Пронизывающий, как лютый холод.
И в это же мгновение статические разряды, окружившие кокон, слились в сияние. На ложе рядом с Максимом лежало будто бы белое веретено огня. И вот, оно внезапно все вдруг поднялось в воздух, почти на метр, и медленно поплыло к темнеющей панели резного дерева. К месту, откуда выходил шнур.
Сейчас навстречу этому кокону распахнется какой-нибудь потайной люк, подумал тогда Максим. И приготовился внутренне – если к нему вернется способность двигаться – прыгнуть и проскочить вослед.
Но ничего подобного не произошло. Светящееся веретено просто кануло на его глазах в стену, как будто в воду. Через мгновение Максим бессмысленно колотил кулаками по непроницаемой сплошной панели, изображающей темный бук.
…Раскинув широко отбитые руки Елагин лежал на ложе. Сознание было ясным, как никогда еще с момента его пленения. Максим хорошо представлял себе то дальнейшее, что его здесь ждет.
