Харри Мулиш - Зигфрид
Аристократического вида господин поднялся с места и спросил, кого он считает своим отцом в литературе. Гертер ответил:
— Томаса Манна.
— А своими литературными дедушками?
— Гете и Достоевского, — не задумываясь, сказал он, прикидывая про себя, кого назвать в качестве четырех своих литературных прадедушек, о чем несомненно будет следующий вопрос.
— Кто ваш сын в литературе?
От неожиданности Гертер расхохотался:
— Тут вы меня поймали. Я не знаю.
Директор воспользовался случаем, чтобы его сердечно поблагодарить, затем они с Марией перешли к столику, на котором лежали экземпляры его книги в переводе.
— Все было хорошо? — спросил он у нее.
— А разве когда-нибудь бывало плохо?
— Тебе не стоит здесь оставаться, — сказал он, усаживаясь и отвинчивая колпачок своей авторучки, — иди составь компанию госпоже Схиммелпеннинк.
К нему уже выстроилась очередь, и он видел, как многие с любопытством поглядывали на Марию, особенно женщины. «Почему именно она? — читалось в их взглядах. — Что она за человек? Разве она не на тридцать лет моложе его? Каким она его знает? Каков он в постели?»
Собственно, только теперь у него появилась возможность посмотреть слушателям в глаза, хотя встречались и такие, которые избегали его взгляда. При каждом следующем взгляде он забывал предыдущий, но знал, что читатели его глаз не забудут — Почти каждый протягивал ему книгу открытой на авантитуле, на котором хорошо смотрелось бы собственное имя читателя, — но он переворачивал страницу и расписывался на титульном листе. Если его просили написать другое имя, того, кому книга предназначалась в подарок, он это делал без особых возражений, но изредка ему подсовывали записочку со словами: «Ильзе, которую я буду любить всегда». В таких случаях ему стоило некоторого труда объяснить, что он наверняка искренне любил бы Ильзу, если бы имел удовольствие быть с ней знакомым. Порой в ответ на лицах появлялась сердитая гримаса. И еще, конечно же, встречались и такие субъекты, которые водружали на стол сумку и доставали из нее десяток книг с вопросом, не затруднит ли его все их подписать, с дарственным посвящением, датой и указанием места, в котором эта подпись ставилась. Тогда он показывал в сторону длинной очереди и говорил, что не может причинять всем этим людям такие неудобства. Через полчаса неизбежно наступал момент, когда он больше не в состоянии был воспроизводить собственное имя на бумаге, в лучшем случае — дрожащим почерком карикатуру на него, словно неумелый фальсификатор.
Когда Мария поставила перед ним второй бокал белого вина, конец цепочки желающих получить автограф был уже виден. И вот он закрутил свою авторучку и только хотел было встать, как к нему подошли двое маленьких старичков, муж и жена, он заметил и раньше, как они топтались поодаль. Очевидно, ждали, пока все пройдут, чтобы подойти последними. Старик склонился в почтительной позе и спросил с сильным немецким акцентом, с трудом подбирая голландские слова:
— Господин Гертер, могли бы вы немного с нами поговорить?
7
— Конечно, — ответил Гертер тоже по-голландски.
Мероприятие стало уже ему потихоньку надоедать, но он не хотел их расстраивать.
— Не утруждайтесь и говорите, пожалуйста, спокойно по-немецки, — добавил он, переходя на немецкий язык.
— Благодарю вас, господин Гертер.
С каким-то беззащитным выражением на лицах они озирались по сторонам.
— Возьмите стулья и садитесь.
Они обменялись взглядом с книготорговцем, который вместе со своими помощниками уже начал все запаковывать. Возраст старичков был ближе к девяноста, чем к восьмидесяти, вид у них был скромный, но ухоженный — свои пальто они в гардероб не сдавали. Вся одежда на старом джентльмене была бежевого цвета: рубашка, галстук и костюм, который он носил в сочетании со светло-серого цвета туфлями — похоже, кто-то подшутил над ним, сказав, что этот цвет в его возрасте ему к лицу. Отстающий ворот рубашки свидетельствовал о том, что с момента ее приобретения он усох на несколько размеров; он был лысоват, его белые волосы, словно прозрачный пух, покрывали бледную и розовую в отдельных местах кожу головы. Насколько худым казался супруг, настолько полной была его половина — создавалось впечатление, что она чуть ли не целиком вобрала его в себя. Ее лицо, напоминавшее славянский тип, обрамленное мелкими седыми буклями, было широким, что еще подчеркивалось очками в золотистой оправе с очень большими стеклами; ее щеки до сих пор сохраняли румянец, производивший впечатление естественного.
Усевшись на стульях рядом с ним, они представились как Ульрих и Юлия Фальк. При рукопожатии ее рука оказалась теплой, его — холодной и сухой, как пергамент.
— Для нас это очень трудный момент, Господин Гертер, — сказал Фальк. — Мы долго не могли решить, имеем ли мы право. К тому же на таких лекциях мы никогда не бываем…
Не зная, как реагировать, Гертер, желая поддержать старика, сказал:
— Как бы то ни было, но я рад, что вы пришли.
Фальк взглянул на жену, она ему ободряюще кивнула.
— Вчера вечером мы видели вас по телевизору, господин Гертер. Это произошло случайно, ведь мы никогда не смотрим подобные передачи. Они не для таких людей, как мы. Но вы вдруг сказали что-то про Гитлера. Очень коротко, и мы вот не знаем, правильно ли мы вас поняли. — Наверняка правильно.
— Вы сказали, что Гитлер со временем все больше становится непонятным. И еще вы сказали что — то про фантазию. Что вы хотите поймать его с помощью фантазии.
— В сети, — кивнув головой, уточнила Юлия.
— Именно так.
Фальк посмотрел на Гертера, и в его голубых глазах мелькнула решимость.
— Не исключено, что мы можем вам помочь.
Гертер встретил его взгляд с изумлением. От неожиданности он не знал, что ответить.
— Помочь мне с фантазией?
— Нет, тут вам помогать не надо. Помочь реальными сведениями. Чтобы вы увидели, кем он был на самом деле.
Они поменялись ролями. Гертер вдруг сам почувствовал себя неуверенно.
— Господин Фальк, ваши слова вызывают во мне любопытство. — Он огляделся. Из опустевшего зала выносили стулья, на лотке стояли картонные коробки с запакованными книгами, чуть поодаль его ждали Мария, Лиштвиц и чета Схиммелпеннинк.
— Я здесь в гостях, у меня есть некоторые обязательства. Не могли бы мы встретиться где-нибудь завтра?
— Где вы остановились? — неуверенно спросил Фальк. — Мы могли бы прийти к вам в гостиницу.
— Что вы, вы уже и так потрудились прийти сюда. Я лучше сам к вам зайду.
Фальк с сомнением посмотрел на жену. Когда та кивнула и при этом слегка пожала плечами, он согласился. Они жили в доме для престарелых «Эбен Хаэзер». Он записал адрес и номер их квартиры, встал и пожал им руки. Решено было, что завтра утром в половине одиннадцатого он зайдет к ним на чашку кофе.
— Чего этим двоим старичкам от тебя понадобилось? — спросила Мария, когда он вновь присоединился к ним.
— Они что-то знают, — пересказав ей разговор, промолвил Гертер. — Что-то, чего не знает никто.
Vin d'Honneur проходил в соседнем зале. Присутствовало тридцать или сорок приглашенных: представителей венских литературных кругов — по этим людям никак нельзя было предположить, что им недоставало его общества. Он сам желал бы забиться куда-нибудь в уголок с бокалом вина и чего — нибудь поесть, но обязательной церемонии представления всем этим писателям, поэтам, критикам, редакторам и литературным чиновникам было никак не избежать. В действительности он ни с кем больше не хотел знакомиться, считая, что он и так уже знает достаточный круг людей, более того, он не запоминал имена и должности, которые ему называли, потому что в момент знакомства внимательно разглядывал лица и пытался понять людей изнутри. Бывало, что он по три или четыре раза подходил знакомиться к одному и тому же человеку, из чего тот, разумеется, делал вывод, что писатель начал впадать в детство, но на самом деле было и того хуже: его и впрямь мало интересовало, как кого зовут и кто чем занимается. Не только в «Открытии любви», но и в других своих романах он создал образы, которые тронули сердца многих читателей, но, за исключением двадцати или тридцати близких, людьми он интересовался лишь тогда, когда они вписывались в мир его фантазии. Возможно, это бесчеловечное, почти что аутистское качество как раз и было условием рождения всех этих образов. Возможно, в основе искусства вообще лежит своего рода безжалостность, что следует скрывать от добродушных поклонников.
— Ты опять отвлекся от темы, — сказала Мария, когда его наконец ненадолго оставили в покое.
— Верно. Мне правда хотелось бы сейчас отсюда уйти.
— Понимаю, но придется остаться. Все это устроено ради тебя всеми этими симпатичными людьми. Так что готовься еще некоторое время продолжать жертвовать собой.
