Михаил Лоскутов - Тринадцатый караван
Мы подошли к караван-сараю. За массивными и мрачными воротами сонные верблюды изредка потряхивали колокольцами.
В полумраке дворов обозначались длинные ряды фантастических тел. Из сарая шел тот душный и особенный воздух, который может быть только в караван-сараях: это воздух, застоявшийся столетиями, и хотя, несомненно, очень почтенный, но не совсем приятный воздух.
«Ты слышишь усталый звон караван-сарая? — говорится в какой-то восточной песне.— Прислушайся: ты увидишь тысячи лет и тысячи троп, перекрещивающихся под глиняными стенами. То священный отдых путников, завтра на заре идущих в новую дорогу».
Геолог скрылся в темноте двора, и теперь оттуда доносились обрывки его голоса:
— Караван-баши! О-эй, караван-баши из Бохардена!.. Как дела с бочками?.. А где проводник? Завтра ведь отправляемся, а его носит по чайханам!..
В темноте ему что-то отвечали, проснувшиеся верблюды заворочались и затопали по твердой глине, геолог покричал еще что-то и исчез в конуре чайханщика.
Отдав распоряжения, геолог вышел из караван-сарая, и мы отправились домой.
В ту ночь, между прочим, мне пришлось услышать от геолога любопытную историю, характерную для рассказов о песчаных тропах.
Она относится к 1927 году.
Изыскательские партии наводняли тогда учреждения. Они ехали уточнять географическую карту. «Белые пятна» на карте Туркмении дышали неизвестностью: двести тысяч квадратных километров песков были знакомы только по частям. В книгах спешно заполняли пробелы. В песчаной глуши белели палатки гидрологов, этнографов, геологов, медицинских и экономических партий.
Из песков, через моря, степи и горы, тянулись незримые нити к зданию Академии наук в Ленинграде и к Ашхабаду — столице Туркмении.
Экспедиция шла к югу от колодца Орта-кую.
Ночь перед рассветом. Длинный путь. Три шагающих верблюда. Шуршание холодных песков... Так начинается рассказ о приключениях двух геологов и их проводника в западной части Каракумов.
...К утру они выехали на большую песчаную поляну и остановились. Кусты были охвачены свежестью.
На фоне огромного встающего солнца возвышалась полуразваленная пирамида, неровные глыбы были слеплены из обожженной глины, глина потрескалась от солнца и ветра.
— Стой! — сказал геолог старому проводнику Мухамед-Кули и спрыгнул на песок.
Он подошел к подножию пирамиды.
— Оюк,— сказал геолог, и этим было много сказано.
Оюк — дорожный знак, каменная глыба, которой отмечают в пустыне дорогу, если хотят ее сохранить. Это такая уважаемая, ценная и красноречивая вещь, что перед нею можно снимать шапку.
Оюк, оюк! Мы находимся на неизвестной тропе. Может быть, перед нами один из путей, по которым в течение многих столетий из Хорезма пробирались караваны в Персию, Индию и Афганистан. У этой развалины должны быть товарищи.
Они поднялись на песчаный сугроб и действительно вдалеке увидели вторую пирамиду. Две глыбы издалека и молча перекликались друг с другом, словно линейные часовые, стерегущие дорогу древности. Они указывали невидимый путь на юго-запад.
Геологи прошли немного в ту сторону и увидели на толстом стволе кустарника грязную, полуистлевшую тряпочку. Когда ее взяли в руки, она рассыпалась.
Все же ей, тряпке, не больше десятка лет. Чьи-то руки непрерывно поддерживают эту дорогу. Но откуда взялся вот этот предмет?
Он нагнулся и поднял какую-то заржавевшую железку. Он повертел железку в руках.
Черная, похожая на гвоздь и на пулю, она была непонятна в пустыне.
Геологи стали вспоминать все когда-либо прочитанные ими книги об этих малоизвестных местах. Перед ними по песку, по барханам проходили ханы и помощники ханов со своими полчищами. Персы гнали туркмен, туркмены — казахов, казахи — опять туркмен. Вся история туркменского народа проходила по тропам, между колодцами. Заблудившиеся отряды Александра Македонского поили взмыленных лошадей. Арабы скакали, размахивая руками, черными от солнца. Блестели кривые шашки персидских солдат Надиршаха. Нукеры — солдаты хана Хивинского — шагали босиком, в сандалиях, в высоких шапках и синих штанах.
Странные народы, давно прошедшие по земле, чтобы исчезнуть в глухих переулках учебников, забегали в эти края: согдийцы, половцы, массагеты.
Геолог даже вспотел от мыслей, от напряжения и поднимающегося солнца.
— Мухамед! — крикнул он проводнику.— Сворачивай! Вот она — наша тропа.
Он махнул рукой на юго-запад. Проводник подъехал, улыбаясь и покачиваясь на высоком сиденье, как гипсовый игрушечный китаец.
— Иолдаш — товарищ — поедет на край земли. Мухамед тоже поедет. Мухамеду все равно, по какой тропе ехать. Яхши, товарищ... Эгей! — закричал он верблюду.
Свирепело солнце. Когда оно уже стояло над головами, нужно было раскидывать палатку, кипятить чай, поить верблюдов.
— Мы приехали на гечемсез-ел,— сказал Мухамед, качая бородой,— непроходимый путь.. Колодцев нет. В наших челеках мало воды. Три бочки пустые и три с водой. Когда все бочки будут пустые, мы умрем.
— Мы будем экономить воду. Верблюдам мы больше не дадим ни капли. Нам хватит на два дня. Это — самый худой случай,— ответил геолог.
В этот день чай был отменен.
К вечеру пропала тропа. Она затерялась в песках. Утром геологи разыскали дорожные знаки. Младший нашел обрывок тряпки. Но один знак не мог указывать направления. Нужны были две точки, чтобы соединить их прямой. Вторая точка была потеряна. В течение этого дня был выпит предпоследний бочонок воды.
Старший геолог устанавливал по компасу обратный путь, когда его товарищ вбежал в палатку.
— Следы! — сказал он.— Я видел их на песке. Они ведут прямо на юг. Три человека и три верблюда.
Втроем они отправились на бархан. За гребнем вдруг начинались следы, глубокая и свежая цепочка ямок, разрезающих песчаную зыбь. В углублениях следов резкие и черные тени прятались от солнца.
— Так...— протянул Мухамед.— Здесь шел русский человек. Здесь также шла старая верблюдица и две ее дочки.
— Я верю, что прошли три верблюда,— сказал второй геолог.— И даже пускай две дочки... Я не верю в русского, Мухамед — не святой дух, а следы не разговаривают.
— Следы разговаривают! — засмеялся старший геолог.— Они разговаривают для Мухамеда. Все кочевники прекрасно знают следы. Каждый из них знает след каждого своего верблюда хотя бы их было полсотни. Здесь случаются чудеса: при мне туркмен доказывал, что пришедшая из песков семья верблюдов принадлежит ему, верблюдица ушла полгода назад одна, в путешествии она родила верблюжат, их след — ее след. Как они это узнают? След европейца узнать просто; туркмен ходит по песку привычно, всей ступней, как доской, европеец нажимает, несомненно, носком и пяткой... Они узнают — совсем как у Марка Твена,— где шел кривой верблюд и на какой глаз он кривой. Тебе кусты саксаула ничего не говорят, а они видят, что верблюд все время срывал листки с одной стороны — с той, где у него здоровый глаз. При мне узнавали черт знает что. По следу узнавали точный возраст верблюда. Теперь я верю всему.
Если Мухамед скажет, что европеец был с черными усиками и в белом пиджаке, я буду ожидать именно такого...
Весь день они шли за черными усами. Не было ни усов, ни пиджака, ни европейца. Следы оборвались так же неожиданно, как и начались.
Они шли всю ночь без перерыва, взяв по компасу направление прямо на юго-юго-запад.
Компас оставался единственной реальностью: он был металлический, холодный и бодрый, в нем блестела сама цивилизация. В остальном их окружал мир хаоса и фантазий; не осталось ничего прочного, исчезли маршруты, спутались понятия о времени и пространстве, начинались мечты о колодце. В бочонке осталось тридцать стаканов воды.
В полдень геолог лежал над картой и компасом.
— По моим расчетам, мы сейчас находимся в полосе «белого пятна». Мы забрели в неисследованные районы. Флора и фауна более чем скудные. И возможно, что наши ноги первыми ходят по этим пескам. И чем скорее мы унесем эти первые ноги отсюда, тем будет лучше для нас. Продолжение прямолинейного пути на юго-юго-запад должно максимально через сутки вывести к Балханским горам.
Следы затерянного европейца, их загадочность, «белое пятно» — все отходило на задний план. Хотелось, чтобы была вода и начало «владений» географической карты.
Впереди качалась борода Мухамед-Кули, проводника, идущего сейчас по железной стрелке компаса. Экспедиция отступала в спешном порядке. Она спешила уйти за пределы «белого пятна».
По ночам вверху рисовались звезды, тоже ненужные сейчас, спутавшиеся, оскорбленные строгой научностью компаса.
Высчитав по записям всех предыдущих поворотов направление и расстояние, геологи были бодры. Неточность могла выразиться только в одной лишней ночи. Они могли ее пройти напрямик, не взяв в рот ни капли воды.
