Кирил Бонфильоли - ГАМБИТ МАККАБРЕЯ
— Дорогая моя Иоанна, сейчас ни время, ни обстоятельства не подобают для капризов. По всему миру и вокруг мужчины и их очаровательные сопостельницы храпят без задних ног вне зависимости от цвета кожи или вероисповедания, свернувшись калачиками в восстанавливающих ткани восьми или девяти часах. Ты попросила меня, и я согласился это исполнить завтра. Не помню, что это было, но с восторгом повинуюсь твоей малейшей прихоти. Завтра. Чем бы она ни была.
— Ой, Чарли, как ты мог уже забыть? Я лишь попросила тебя кое-кого убить ради меня. Собственного молодого мужа в медовый месяц уже и попросить ни о чем нельзя? Однако, если это так трудно…
— Нисколько; не дуйся, золотко. Все мгновенно исполнится, в один миг. Только дай Джоку имя и адрес этого типа, и он проследит за этим послезавтра. Еще раз спокойной ночи, любимая.
— Чарли!
— Ох, ну ладно, может, и завтра вечером получится, но ему придется разыскивать пистолет без криминального прошлого, понимаешь? Я же не могу попросить его пустить на твоего типа его собственный «люгер». Сама знаешь. Правда ведь?
— Чарли, персона, которую нужно убить, — не… э… тип. Ты бы вообще-то, вероятно, счел неподобающим и персоной ее называть.
— Ты говоришь загадками, о Иоанна моего сердца, — вздохнул я. — Кто же эта августейшая «она» — чертова Королева Английская?
Иоанна захлопала в ладоши — довольная, как маленькая девочка:
— Ой, Чарли, угадал, угадал!
Я отчетливо помню, как на следующее утро сказал Джоку «доброе утро».
— Доброе утро, Джок, — вот слова, предпочтенные мною, ибо неизменно они доставляют приятность.
— Утро, мистер Чарли, — парировал он, устанавливая чайный поднос в пределах досягаемости моей тряской длани. — Завтрак? — осведомился он.
— Взбитые яйца, наверное, пожалуйста.
— Ну, мистер Чарли. Болтунью.
— Взбитые яйца, — повторил я (хотя Джок никогда не уступит в споре насчет сей языковой тонкости). — И пожиже. Не подвергай их чрезмерной ажитации, я терпеть не могу гравистой консистенции: хорошенько взбитое яйцо должно выглядеть крупными, мягкими и сливочными сгустками. Как школьницы из Роудина,[36] уж ты-то должен знать.
— Тост? — Вот и вся реакция, которую я из него выжал.
— Ну разумеется, тост. Тостоделание — один из немногих твоих талантов; и мне лучше им воспользоваться, пока ты еще не утратил способности.
Джока врасплох не застать — его рипост был подобен молнии:
— И «алку-зельцер», я так прикидываю?
Шах, мат и гол — как обычно.
— И молю тебя — посоли мне яйца, — ответил я в смысле признания поражения. — Я всегда увлекаюсь и все порчу. И пожалуйста, не забудь: к яйцам — тонко смолотый белый перец, а не грубый помол из «руби». (Чиприани из бара «У Гарри» в Венеции как-то растолковал мне, почему официанты из тех, кто классом повыше, называют эти огромные перцемолки «руби» — в честь покойного достославного бразильского повесы Порфирио Рубирозы.[37] Сам я этого не понимаю, ибо разум мой девствен.)
Джок сделал вид, что не слушает; это очень легкий в исполнении трюк, особенно если вышло так, что вы и впрямь не слушаете; к тому же — очень несправедливо по отношению к нанимателю, который бьется в тисках пробуждения, стараясь вырваться на поверхность бодрствования.
«Чтоб его», — подумал я с горечью. После чего — вспомнил.
— Кстати, Джок, — молвил я мимоходом… (Если вам случалось работать участковым, боже упаси, терапевтом, вам чересчур хорошо знаком этот гамбит «Кстати, доктор». Действует он так: малый несколько озабочен, ибо его левое яичко только что позеленело, поэтому он отправляется к живодеру-терапевту и жалуется на головные боли и запор. Забрав выписанные рецепты, направляется к двери, а там, уже возложив длань на дверную ручку, оборачивается и мимоходом бормочет: «Кстати, доктор, вас это может и не заинтересовать, но…») Итак: — Кстати, Джок, — молвил я мимоходом, — миссис Маккабрей желает застрелить Королеву.
— Ну, мистер Чарли. Сколько, вы сказали, яиц — два или три?
— Королеву, — стоял на своем я.
— Ну да, я слышал. Вы про того пожилого фраерка, что рулит клубом для додиков в сторону Туикнема? Пришью завтра вечером, страху нет. Двадцатку только дадите на старую пушку, чтоб выбросить не жалко. Я свой «люгер» тратить на него не стану.
— Нет-нет, Джок, я имею в виду Ее Величество Королеву Елизавету Вторую, кого хранит господь и на ком никогда не заходит солнце, и так далее.
Он умолк; любой, кто с ним не знаком, запросто решил бы, что он думает.
— Джок, — молвил я жестко через некоторое время. — Твой стеклянный глаз подтекает. Умоляю — вынь его и хорошенько протри.
— Это не течь. Это я плачу, — ответил мой камердинер, стыдясь, но дерзя.
— Э?
— Ну это ж, она ж славная дамочка, нет? Пивом, конечно, меня не угощала, но и вреда никому не делала, правда?
Я знаю, как справляться с риторическими вопросами: на них не отвечают.
— А нельзя вместо нее прикончить графа…
— Нет!
— …или принцессу — ну, то есть никто и не…
— Ко-ро-ле-ву, — твердо сказал я. — Поличным причинам, как то: страх, трусость, патриотизм и тому подобное, — я также, как и ты, не настроен выполнять это подлое деяние, однако деянию подобает быть свершенным, уверяет нас международная политика. Равно как и моя жена. Два яйца, пожалуйста.
— Два яйца, — пробурчал он, волоча ноги прочь из комнаты.
С какой приязнью бы я снова окунулся в негу невинного сна — однако за проушину меня тянула настоятельность великого момента, к тому же Джок дуется, если яйца остывают. Я съел их — все до крошки, хотя от совершенства они были далеки. А пока ел, я планировал.
Час спустя, небрежно облачен и намеренно небрит, я отправился на консультацию к моему оружейнику. Само собой, я не имею в виду своего настоящего оружейника — тот персонаж похож на епископа и властвует над тусклым тихим заведением невдалеке от Сент-Джеймсского дворца; он способен провести грань различия между джентльменом и субъектом. Малого, к которому я направился, можно, пожалуй, назвать моим Другим Оружейником: это малый неизбывной нечестности, который продает незаконное огнестрельное оружие субъектам, а все профессиональные навыки его сводятся к умению прилаживать новые стволы к пистолетам, побывавшим в небольших передрягах, да отпиливать по нескольку дюймов с дробовиков. Меня он полагает кем-то вроде Благородного Джима, Вора Помещичьих Драгоценностей, и я не считаю нужным исправлять это его заблуждение. Имени моего он, естественно, не знает. Его единственные принципы: он отказывает в кредите, не принимает чеки и не продает оружие ирландцам. Последний пункт — не потому, что не любит ирландцев или их политику, а ради их же блага. Он, изволите ли видеть, не убежден, что они будут держать оружие нужным концом от себя, а ему нравится, чтобы клиенты к нему возвращались.
Меня он приветствовал обычной своей угрюмостью: торговцы нелегальным оружием почти никогда не улыбаются — должно быть, вы и сами замечали. Он был неприметно обряжен в замурзанную фуфайку и подштанники, а морковного оттенка волосы, коими он обвалян, потемнели от пота. Он, понимаете ли, делал глазированные яблоки, ибо такова его «вывеска», а темная и тесная конура, в кою он меня допустил, была неистово жарка и душна от вони варящегося сахара, гнилых фруктов и оружейной смазки. Гул ос и мясных мух в допотопных чанах для варки ирисок меня довольно-таки ужаснул. (В раннем детстве меня угораздило проглотить осу, заблудившуюся в стакане лимонада; она ужалила меня в левую миндалину, и матушка моя даже боялась — манером незаинтересованным, но благовоспитанным — за мою жизнь. Ныне же я топчу ос, когда природоохранные ребята не смотрят.)
— Приветствую, Рыж! — вскричал я.
— Здоров, чувак, — ответствовал он.
— Послушай, Рыж, как ты считаешь — мы не могли бы зайти в соседнюю комнату? На мне шелковое нательное белье, а когда потеешь, оно ужасно липнет.
Весьма нелюбезно он завел меня в крохотную, заставленную мебелью заднюю гостиную, где после тропиков его мастерской стоял арктический холод. С бессознательным изяществом оружейник мой набросил себе на плечи краденое норковое болеро и примостился на пуфике, обитом волосяной бортовкой. Должен сказать, выглядел он прекурьезно, но я не осмелился хихикнуть — он очень силен, груб и славен по всему Поплару тем, что бьет людей в чувствительные места по малейшему поводу.
— Один мой друг… — начал я.
— А, ага, — осклабился он.
— Мой друг, — твердо повторил я, — иногда занимается коммерческим браконьерством — или же отбраковкой — красного зверя в Нагорьях Шотландии Храброй. У него сейчас довольно крупный заказ на дичь от крупного отеля, название которого я, похоже, забыл. А полиция отняла у него ружье и теперь жмется, не хочет возвращать. Ему нужно другое. Что у тебя есть, Рыж?
