Владимир Краковский - Один над нами рок
Пари, раз, два, три!” – застрявшая пуля торчала из его лба. Уже в глубокой старости, незадолго до наступления третьего тысячелетия, он вдруг однажды выкрикнул: “Четыре!” – так громко, что сбежался весь институт во главе с ректором. Но это достижение так и осталось единичным, хотя за повтор ректор обещал вахтеру премию в размере месячного оклада.
Умер этот необыкновенный человек на трудовом посту, настолько при этом не изменившись, что его три дня принимали за исполняющего служебные обязанности. На четвертый день гроб с ним был выставлен в вестибюле для гражданской панихиды, а на пятый как лицо, не имеющее родственников, он был приватизирован институтом и расчленен студентами младших курсов. Его кости со временем смешались с другими безымянными учебными пособиями, но череп с торчащей изо лба пулей содержался, как раритет, в стеклянном шкафу, из которого и был выкраден будущим главврачом психушки, в то время отпетым хулиганом.
Но хулиган хулигану рознь. Другой бы стал играть черепом-раритетом в футбол, будущий же главврач бережно хранил его, таская за собой по общежитиям и частным квартирам, пряча от чужих глаз в чемодане, накрывая сверху толщей плохо выстиранного белья.
Пришла пора, и он женился – на девушке легкого поведения, но не в сексуальном смысле, а в бытовом: все, что главврач зарабатывал, она тут же тратила. Сексуально же она была как раз наоборот, к моменту женитьбы девственницей, и всю последующую жизнь не могла простить себе, что так опрометчиво рассталась с нею: думала, что главврач – принц; он ее обманул, сказав, что принц.
В контексте этот обман выглядел следующим образом. “Уж не принц ли ты, что так нахально предлагаешь мне свои руку и сердце?” – надменно спросила она, считая себя необыкновенно красивой. И отец с матерью так считали, все родные и двоюродные бабушки, родные и двоюродные тетки. А дядя из Гомеля в поздравительных телеграммах ко дню рождения так и передавал с помощью радиоволн:
“Поздравляю нашу красавицу…” – то есть о ее красоте знал даже мировой эфир.
“Да, я принц,- ответил будущий главврач психбольницы.- Только королевская во мне не кровь. А верхняя лобная извилина.
Разумеется, и остальные ей под стать”.
“А что такое верхняя лобная извилина?” – поинтересовалась девушка.
“Гирус фронталис супериор,- переводом на латынь объяснил будущий главврач.- С ее помощью я затмлю не только Парацельса, но и самого Александра Македонского. Он забегает у меня шестеркой”.
Дальше претендент на руку и сердце рассказал девушке о своих жизненных планах. Женившись на ней, он, не откладывая в долгий ящик, тут же изобретет какую-нибудь против чего-нибудь вакцину и станет ездить по разным странам, вкалывая ее как простым людям, так и властителям. И молодая жена будет ездить вместе с ним – от дворца к дворцу, от хижины к хижине, и все будут рукоплескать ей, как женщине, сохранившей девственность до самого окончания своего девичества. Журналисты будут спрашивать: “Как вам это удалось?” И его они тоже будут спрашивать: “Как вам это удалось?” – насчет создания вакцины. И оба они будут с улыбкой отвечать: “Бог дал нам к этому талант”. А потом какой-нибудь американец воскликнет: “Желаю, елки-палки, выстроить завод этой вакцины размером в тыщу гектаров. Чтоб буквально залить ею мир.
Продайте мне ее секрет за один с половиной миллиард…”
Вот тут девушка, что называется, и сломалась.
“Дулю, за полтора! – закричала она.- За два!”
“Ну, это если повезет”,- трезво оценил шансы будущий главврач, и они поженились. Он стал работать в психушке – сначала завотделением, а когда через десять лет – главврачом, то ему выделили квартиру – однокомнатную, но зато с видом на восходящее солнце.
Он стал каждое утро любоваться этим восхождением, а жена не стала: ее по-прежнему волновали только восхождение мужа и возможность выторговать у американца лишних полмиллиарда.
“Когда же ты изобретешь свою вакцину? – спрашивала она сначала печально, а потом и с криком: – Где твоя чертова вакцина, негодяй?”
“Никак не приходит в голову”,- отвечал он.
Судьба над ним сжалилась. Не вдохновив на изобретение полуторамиллиардной вакцины, она подбросила ему другую возможность разбогатеть, правда, на сумму гораздо меньшую. За год до описываемых событий в больницу явился бритоголовый парень с шеей толще талии и, глядя главврачу промеж глаз, сказал, что срочно желает на несколько месяцев отключиться от созидательной деятельности. После чего со словами “А это аванс” достал из широких штанин пачку денег толщиной в “Войну и мир”.
Главврач, стесняясь, пачку двумя руками взял и собственноручно взбил подушку на лишней койке в палате страдающих манией величия. И собственноручно же отстучал на машинке и дал парню выучить наизусть вступительное слово, без которого коллектив палаты новичка бы отторг. Представившись Гераклом, парень в очень крепких выражениях отругал своего работодателя Еврисфея, который не только заставил его выполнить двенадцать тяжелейших заданий, но и вынуждал на тринадцатое, абсолютно уголовное: украсть у папаши Зевса перун. Саботируя это кощунственное требование, парень решил на время укрыться от Еврисфея здесь.
“Надеюсь, вы меня не выдадите”,- обратился он к сопалатникам.
“Негодяй!” – имея в виду Еврисфея, закричали Озирис, Ярило, три
Христа и Кобзон. А Зевс так вообще обнял парня и, трижды по-русски расцеловав, сказал: “Ты поступил правильно. А с
Еврисфеем я разберусь”.
Провалявшись на койке с полгода, парень вручил главврачу пачку денег толщиной с “Анну Каренину” и сказал:
“А это расчет. Давай документ о выздоровлении”.
“После регулярных инъекций настоя фиалки в левую долю гипофиза больше Гераклом (Геркулесом) себя не считает,- написал главврач в медицинской карте и справке.- Физиологические и социальные реакции нормализовались. Пациент подлежит выписке”.
Поскольку и аванс, и расчет были выданы крупными купюрами, их совокупность удалось вместить в череп с пулей во лбу, который уже не прятался по чемоданам, а стоял в новой квартире на этажерке среди книг, как бы символизируя, с одной стороны, необъятную мудрость человечества в целом, с другой – непроходимую глупость каждого отдельного индивида.
Несмотря на то что все эти деньги не могли идти ни в какое сравнение с полутора миллиардами, которые мечталось получить от американца, главврач с поправкой на неизбежность отличия жизни от мечтаний в худшую сторону чувствовал себя богачом заокеанского масштаба. Однако, не имея в отличие от заокеанских коллег ни преданных телохранителей, ни бдительных поваров, он ясно сознавал свою незащищенность. Именно поэтому ласковая просьба жены купить ей дачу и тут же вслед неосторожно произнесенное слово втуне прозвучали для него первым аккордом реквиема. Он понял, что, если не примет экстренных мер, дни его сочтены. Если завтра его не порешит топором кто-нибудь из ее любовников, наличие которых он сильно подозревал, то послезавтра она сама отравит его каким-нибудь коварным ядом – и это скорее всего ввиду хоть и неоконченного, но все же фармацевтического образования.
Она его имела неоконченным именно потому, что в свое время сильно поверила мечте о дополнительных к полутора миллиардам пятистах миллионах. Несметное количество нулей, заполнив девичью голову, вскружило ее. И о высшем фармацевтическом образовании она подумала: “На кой?” Руководство института было ошеломлено решением своей лучшей студентки, проучившейся у них четыре уже года в круглых отличницах, а последний – так еще и в секретарях комсомольской организации.
“Мы ж из тебя, дура, секретаря партийной организации хотели воспитать,- говорили ей.- А ты? Не стыдно ли смотреть нам в глаза? А как насчет родины? Ее тоже в удобный момент предашь с такой же легкостью?”
Будущая миллиардерша все эти грозные упреки пропустила мимо ушей. Но теперь, больше похожая на старуху у разбитого корыта, горько жалела, что не вняла предостережениям мудрых наставников.
Ведь лучшие годы уже прошли, а мечта не осуществилась. Где тот миллиардер, с которым так приятно было бы поторговаться? Где образ прекрасного принца – если не крови, то хотя бы какой-то там извилины?.. Увы, ее муж не только не изобрел обещанной вакцины, но и вообще не поднялся выше вонючей психушки, по коридорам которой бродили жуткие типы: один, плача, размазывал по лицу слюни, другой, наоборот, делал это смеясь, а третий, гневно тряся огромной бородой, кричал: “Где мой перун? Я вчера оставил его здесь на подоконнике!” – и писал под дверь женского душа, говоря, что проникает к прелестным созданиям золотым дождем…
Главврач давно чувствовал нарастающее недовольство жены и поэтому, услышав от нее слово “втуне”, похолодел, так как понял, что дни его сочтены. Действовать надо было решительно. Сказав:
