Аскольд Якубовский - Четверо
Отдавая тетрадку с записью всего происшедшего (исключая таблетки), Иванов говорил:
— Мы с тобой не напрасно жили: такой пес!
— Положим, моя Дина была лучше Гая, — хорохорился Алексин, поднимая на макушке волосяной хохолок.
Иванов принимался описывать Алексину, как Гай ловил запах бекаса за сто шагов. Рассказывал, что он шел следами кулика-ручейника, а следы были третьедневочные.
— Что же, не продавать его? — спрашивал Алексин. — Ты возьмешь? А?
— Продавай, ладно! Я… я недостоин. Гаю нужен молодой охотник, а я… жизнь моя кончается.
И всхлипнул. Теперь старики часами перебирали знакомых городских охотников, но не находили среди них достаточно замечательного. Так себе охотники, бухалы да ахалы.
Это угнетало стариков.
Гай же был счастлив. Он видел сны, в которых искал куликов и тетерок.
Наконец Иванов припомнил пригородного старшего егеря, человека, влюбленного в охоту, в собак, в лес. Когда-то он работал инженером-электроником, но бросил свою инженерию и электронику. И ушел в егеря. Переродился!
— Жена его собачница, — говорил Иванов.
— Боюсь, он фанатик охоты, твой егерь.
— Пусть! Но дело охоты знает не хуже нас с тобой. Он молод, силен, у него все впереди.
— Сколько ему?
— Сорок лет. Завидуешь?
— Счастливчик!
— Он такой. Удачливый во всем: в стрельбе, в ружьях…
— Бывает.
— Он проохотится всю охотничью карьеру Гая — девять лет. И еще впереди двадцать лет охоты с другими собаками.
Старики обсуждали вопрос, перебирали все «за» и «против», наводили справки.
— Отдадим Гая даром! — предлагал восторженный Иванов.
— После наших хлопот? — спрашивал Алексин. — Это нас, конечно, не разорит. Но (он поднимал палец) все, что достается само собой, не ценится и не бережется.
— Пусть-ка посмеет не беречь!
— Ничего, ничего, пострадает карманом. Пусть поднатужится, беря Гая. В конце концов, мы с тобой едва ли оправдаем наши расходы.
И они дали знать егерю стороной, что-де продается по случаю болезни владельца (Алексина) пойнтер высоких кровей и таких-то качеств.
Егерь объявился в момент, приехал на «газике» в час ночи. Наутро он уезжал обратно с собакой, отдав двести пятьдесят рублей и думая, что недодал Алексину еще столько же.
— Бери, бери, заслужил, — говорил Алексин, отсчитав Иванову сто двадцать пять рублей. — Отдай жене.
— Дудки! — сказал Иванов. — Я продам тройник, приложу деньги и возьму тот «Шогрен». Помнишь Суслова? Он помер, а жена распродает его оружие.
— Опять новое ружье? Ты с ума сходишь!
— Друже, — говорил ему Иванов. — Я люблю ружья. А ты сухарь, ты с одним ружьем на всю жизнь.
— Я однолюб!
— Нет, просто деревяшка…
11
Полундин, изобретатель клея для костей, завтракал, читая.
Газета была за семнадцатое июля, в ней — фенологический очерк. «В поле и лесу все молодо, цветет лесное крупнотравье — борец, пучка, дудник, и кончают петь птицы. Им уже некогда развлекаться, они выкармливают птенцов, продолжая эстафету жизни…»
Эстафета жизни… Полундин допил кофе, съел еще один рогалик с маслом. Крошки он смел со стола в ладонь, рассеянно бросил их в рот. И — затосковал.
Вот добряк автор, подписывающий заметки «Серый воробей», осведомил его, что уходит лето.
Еще одно лето, практически не замеченное им! Потеряна лучшая часть года, не выслушаны песни и свисты птиц, не собраны любимые ромашки.
Он не был даже на рыбалке, где так хорошо думается. И не будет — дела! Опыт с клеем заканчивается, накопилась тьма наблюдений, анализов, рентгеновских снимков.
Эстафета жизни! А перед ним всегда маячит чужая смерть. Теперь она, проклятая, дежурит у клетки. Жив ли Белый пес?…
Полундин заторопился.
Приехав в НИИ, Полундин вбежал в свой кабинет: пес был жив. Он сидел и глядел в темный угол. Полундин увидел, что глаза собаки запали и пес сжался в тайной борьбе со смертью, что идет в нем.
Бедный пес! И Полундин, говоря: «Хороший пес, славный пес», — протянул было руку погладить и не решился.
Пес заскулил, побрел к себе в клетку, где лежала подстилка и были поставлены алюминиевые чашки. А ведь ходит. Ходит!
Последние анализы показывали, что клей рассосался и вышел из собаки вон. Даже почки не повредил. Возник, правда, легонький нефроз, но он уйдет.
Намаялся Белый пес — лубки, операции, лекарства…
— Бедный ты старик, — вздохнул Иван Сергеевич. Задумался. Итак, клей рассосался, а рентген показал, что теперь кости собаки — крепкие кости. Хоть двадцать лет живи! Удачей был новый состав клея. Это победа! Успех!
Его клей заменит нынешнюю грубую технику сращивания костей: шурупы, штыри из металла.
Но за победу надо платить: Белый пес умирал. Пришел его срок. Сколько ему лет? Ветеринар Котин сказал, что двенадцать или пятнадцать: резцы стерты, клыки сносились.
— Старичок на пределе, ему каюк, — сказал ветеринар, моя руки. — Дней через шесть будет готов.
Жестоко сказано! Но прав ветеринар — пришел срок Белому псу, и с этим ничего не поделаешь.
Всему приходит срок — делу, изобретению, жизни… Хуже другое — жизнь этой собаки взята людьми. Целиком. А что дали они Белому псу?
12
Пестрый застрял в городе на целую неделю.
Он познакомился с многими собаками. Они же принюхивались к Пестрому, пахнувшему лесом, смолой, пойманной и разорванной дичью, и ходили за ним, словно мальчики за удачливым охотником, несущим домой полный ягдташ.
На окраине, в заброшенном сарае (Пестрый перебрался в него) теперь ночевало не две, а пять собак: Пестрый, Стрелка и три других.
Был старый пес густо-черного цвета и очень веселый и хромой щенок. Третья же собака, приземистая, длинная, помесь таксы и фокстерьера, попала в город проездом. Хозяин пустил ее прогуляться по перрону вокзала, а сам пил пиво. Но отвлекся, заговорился, а когда хватился собаки, то надо было срочно бежать в вагон. И собака осталась.
Потом присоединились еще две — полуовчарки. Это были сильные, крупные псы. Вели они себя непереносимо грубо. У них Пестрый научился драться и рычать, ощетинивать не только загривок, но даже хвост.
Наконец стаей собаки ушли в лес. И такая была их удача — днем раньше старший егерь снял засаду.
Удачливый Пестрый перебрался через речку. За ним тянулась цепочка собак.
На том берегу она распалась. Пестрый и Стрелка ушли глубоко в лес, а собаки побегали, поиграли на опушке — и повернули в город. Но с тех пор они часто встречались с Пестрым и постепенно привыкали к лесу. Одна за другой собаки уходили в него.
Первым ушел щенок.
Ласково повизгивая, он бежал за Пестрым. Когда отставал, то начинал скулить, и Пестрый ждал его. Щенок поселился бы с ними, но Стрелка не пустила его в логово. В конце концов щенок стал жить в стогу, питаясь мышами, бабочками, кузнечиками. И Пестрый уделял ему часть добычи.
Этот добродушный щенок подошел к бредущему лесом егерю и лег перед ним на спину. Он лежал, стуча хвостом и повизгивая от радости. Ему хотелось одного: чтобы его увели в дом, запахи которого пропитали одежду егеря.
Старший егерь рассматривал щенка в полной растерянности. То, что предстояло сделать, не радовало его.
Правила охраны леса суровы — бродячая собака должна быть убита. Иначе она станет хищником в лесу, будет отнимать законную добычу человека и разносить болезни. Но стрелять во взрослую собаку — это одно, а в глупого и доверившегося щенка — совсем другое. Был выход — обойти правило. Скажем, взять к себе.
Или отстегать его прутом так, чтобы он страшился человека.
Егерь, сняв ружье с плеча, разглядывал собаку.
Оставить? Будет нарушен закон. Егерь морщился. В конце концов он выстрелил и ушел.
Первыми к убитому щенку явились жуки-могильщики, те, что похожи на опилки. И начали зарывать его. Затем пришел и обнюхал щенка Пестрый. С ним была Стрелка.
Увидев мертвого, она заметалась, манила Пестрого, звала его скорее уходить.
Она лаяла на него, даже кусала. И Пестрый ее послушался. Они ушли в самые дальние лесные овраги. Там отыскали пустую нору. Долго работали — расширяли ее, ходя перемазанными в глине. Они поселились в этом глубоком овраге. Стог теперь заняли черный пес и отставшая от поезда собака. С ними пришли еще три: два щенка и помесь борзой собаки и дворняги — огромный пес, желтый и сухопарый. Они повели жизнь полу-городских собак, ту, которую с уходом в дальний лесной овраг окончательно бросили Пестрый и Стрелка.
Собаки — черная и другие — кормились в городе и учились охотиться в лесу. И если им везло и они бывали сыты, оставались неделями. Голодные же, они уходили в город и копались в мусорных ящиках.
Их увидели многие. Старший егерь стал искать и находил их следы, прислушивался к шуму игр и драк. В конце концов он нашел стог-общежитие и даже сфотографировал его. К тому времени стая увеличилась до семи собак. Правда, щенков поймали в городе — сетями — работники треста очистки, а полуборзую приманил деревенский мужичок и увез в степное далекое село, охотиться на лис и зайцев. Но шли к стогу другие собаки. И однажды егерь прихватил с собой автоматическую мелкокалиберку. Он лег, положил ствол винтовки на пень и всмотрелся в оптический прицел.
