Питер Гитерс - Кот, который всегда со мной
Иногда — а с годами все чаще и чаще — мне начинает казаться, что кошки гораздо лучше нас понимают, как устроен мир. Они едят, спят, выбирают, кого им любить, и остаются верными. Неплохо для начала. Прибавьте к этому: они не боятся своей беззащитности и готовы радовать и радоваться, не задавая вопросов. Кошки самодостаточны. Они не бредят желанием понравиться и редко, если вообще такое случается, лезут вон из кожи, чтобы кого-нибудь уколоть или причинить боль. Они уверены в себе, но не напоказ. Они добры и не хотят за это другой награды, кроме доброты к себе.
Иногда я задаю вопрос: каким бы стал мир, если бы у Плутарха, Аристотеля и Архимеда были кошки?
По-моему, совсем иным.
Намного лучше.
ГЛАВА ПЯТАЯ
КОТ, КОТОРЫЙ ВЕРНУЛСЯ В ПАРИЖ
Поездки Нортона не ограничивались американскими побережьями. Каждый раз, когда мне удавалось отправиться в Европу, ему, безусловно, удавалось меня сопровождать. И то, что он не говорил на языках тех стран, где мы оказывались, вовсе не значило, что там он не мог менять жизнь людей.
На Сицилии он кардинально и навсегда изменил жизнь членов одного из самых интересных и очаровательных семейств, с которыми мне пришлось познакомиться.
В первый раз мы с Дженис и Нортоном оказались на Сицилии в 1991 году. Прежде чем отправиться туда (в то время мы жили в Гу, самом божественном городке Прованса), мы получили факс от нашей приятельницы Нэнси Элдерман. Она рассказала о ресторане «Гандживеккьо» в горах Мадони. Место было словно специально для меня: в четырнадцатом веке там располагалось аббатство, затерянное так, что невозможно найти. Там, как считается, подают лучшую на Сицилии еду. Если сложить все вместе, получится: Пит едет туда подкрепиться.
Мы начали наше пребывание на Сицилии в туристическом, но живописном городке Таормина (где из-за проделок Нортона, особенно из-за его привычки выпрыгивать на выступ на высоте многих сотен футов у его любящего папочки чуть не случился удар, что было подробно задокументировано). На второй день я настоял на том, чтобы найти сказочный ресторан, о котором нам сообщалось. В поисках «Гандживеккьо» мы проехали добрую часть острова. Проехали — сильно сказано. Пытались проехать. Что оказалось не так просто, как говорится (впрочем, следовало бы начать с того, что выговорить это название тоже непростая задачка). Расстояние, на которое ушло бы два-два с половиной часа, там потребовалось четыре. Дороги на Сицилии такие узкие, что если не решиться вслепую обогнать ползущий по горному серпантину грузовик, есть шанс вечно тащиться за ним со скоростью двадцать миль в час. Мы же уперлись не в один грузовик, а в целых четыре, поэтому нельзя сказать, чтобы мчались. А затем заблудились (я не из тех, кто отрицает свою постыдную, жуткую географическую тупость — единственный человек, который способен надежнее меня потерять направление, — это Дженис. Но меня можно понять, если указания дороги, какими мы руководствовались, завершались такими фразами: «У дерева с раздвоенным в виде буквы Y стволом напротив церкви повернуть налево»).
Наконец мы нашли нужное место, и оно в самом деле оказалось сказочным. Четыре часа дороги, споров и мяуканья были тут же забыты.
Краткий экскурс в семисотлетнюю историю Гандживеккьо. Думаю, он необходим, чтобы понять влияние Нортона в исторической перспективе.
В 1363 году бенедиктинцы получили в дар 1600 акров земли и на месте деревни Ганджи начали строить небольшой монастырь. Деревни к тому времени уже не существовало, поскольку она была разрушена в ходе битвы 1299 года. Монастырь сам превратился в деревню, и я полагаю, монахи знали, что делали, потому что в какой-то момент их обитель приобрела статус аббатства. Это произошло в 1413 году, и в течение следующих 450 лет случилось множество событий: войны, нашествия, распри на религиозной почве и все такое, но для нас важен только 1856 год, когда некто Винченцо Торнабен приобрел то, что уже стало бывшимаббатством. (На тот случай, если вы считаете, что в этой книге нет образовательной ценности, сообщаю профанам в области истории, что пятью годами позднее Сицилия решила воссоединиться с Италией. Признайтесь, вы ведь считали, что Сицилия всегдабыла частью Италии?) Следующие сто лет разные Торнабен наследовали недвижимость, пока Ванда Торнабен не вышла замуж за внука Винченцо (чье имя было тоже Винченцо). Уверяю вас, что и среди Торнабен было много людей с одинаковыми именами. Подобно многим богатым сицилийским помещикам, Винченцо Ванды, которого звали Энцо (похоже, у предков Торнабен были те же проблемы, что и у меня, если требовалось отличить друг от друга людей с одинаковыми именами), после Второй мировой войны оказался на мели. К 1970-м годам он лишился большей части денег, 1450 акров земли бывшего аббатства и множества предметов великолепной мебели. Вот тогда за дело взялась Ванда. Им требовались деньги, а она владела одним великим мастерством — умела готовить. Поэтому в аббатстве теперь ресторан. Пришлось нелегко, но они выжили и сумели сохранить замечательное здание и остатки собственности. К восьмидесятым годам двадцатого века стряпня Ванды покорила сицилийцев, и хозяевам пришлось расширяться — сооружать на втором этаже огромную террасу, которая стала служить обеденным залом. В 1984 году Энцо внезапно умер, а рестораном продолжали управлять Ванда и ее дочь Джованна.
И вот в 1991 году к ним являются три уставших путешественника — двое людей и кот.
Дальше все было просто: оказавшись в итоге где надо, мы угостились лучшим в жизни обедом. Если хотите, могу рассказать подробности. Мы сидели в длинном помещении, некогда служившем террасой западного крыла аббатства, и любовались простиравшимися перед нашим взором полями восхитительного огненно-красного дикого мака. Смотрели, как поблизости разгуливают разные животные (в том числе прирученный дикий кабан), и ели неподражаемую пасту под соусом песто (один из ключевых секретов, кроме всех остальных, — пять видов толченых орехов: миндаль, фундук, фисташки, грецкие и кедровые). За пастой последовал телячий рулет с ветчиной (спрашивайте инволтини, если повезет попасть туда на обед), затем канноли — нечто совершенно невероятное, и, наконец, софичини — а что это такое, вам лучше не знать, иначе бросите все свои богатства, новорожденное дитя и полетите туда, чтобы набить этим рот. Ладно, удовлетворю ваше любопытство, только потом не жалуйтесь, что я не предупреждал. Это жареные пончики с теплым заварным лимонным кремом. Надо добавить, что особый вкус угощению придает (а также повышает уровень холестерина) то, что тесто жарится в свином сале. Моя известная своей требовательностью приятельница и литературный агент Эстер как-то заявила, что задержит очередной платежный чек от издателя, если я не научусь готовить софичини и не угощу ее.
В тот день ресторан был полон — туда нагрянула сотня немецких байкеров, поэтому все в зале, кроме нас с Дженис, говорили по-немецки и были затянуты в спандекс. Так что нам почти не удалось пообщаться с женщинами из рода Торнабен. Они говорили с нами лишь потому, что Нортон, заинтересовавшись местом, пока мы ели, стал исследовать старое аббатство. В какой-то момент к нам подбежала глава семейства Ванда и стала что-то лопотать по-итальянски. Мой запас итальянских слов состоит из следующих (большинство из них я успел употребить в этой главе): «канноли», «песто» и «чао, бамбино». Поэтому я не очень-то понял, что хотела донести до нас Ванда, пока не подошла Джованна и на обворожительном, поэтическом английском не объяснила, что мама беспокоится о нашей маленькой кошечке. Я успокоил женщин, сказав, что тревожиться не о чем. И с минуту поискав и обнаружив Нортона дремлющим на столе в какой-то задней комнате этой каменной крепости, заявил, что пора уходить.
Следующие несколько дней мы провели, путешествуя по острову. Не могу сказать о Сицилии ничего дурного. Это одно из моих любимейших мест в мире по многим причинам: из-за ее красоты, культуры, кухни и относительной первозданности (скажем, по сравнению с Тосканой, которую сицилийцы шутя называют Кьянтиширом из-за ее англизированности. И даже по сравнению с моим любимым Провансом, в котором благодаря писателю Питеру Мейлу стало легче услышать английскую речь, чем французскую). Следующие несколько дней стали для меня настоящей пыткой. Я все больше и больше раздражался, так что рядом со мной стало невозможно находиться. И наконец у греческого храма в Агридженто, одного из настоящих чудес света, Дженис повернулась ко мне и спросила:
— Слушай, что ты выпендриваешься?
Я человек воспитанный и ответил ей вежливо:
— Я больше не хочу осматривать храмы, не хочу ходить по музеям, не хочу прожить больше ни одного дня чертовым туристом.
Она спокойно заговорила со мной, словно перед ней стоял вздорный и к тому же не слишком сообразительный шестиклассник.
