Дмитрий Старков - Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT
Короче говоря: добавлять — нечего, убавлять — жалко.
Оторвав взгляд от страницы, гостья взглянула на Петяшу, взиравшего на нее с примитивным — без всяких оттенков — первобытным недоумением, с некоторой опаской.
— А где Димыч? — спросил, наконец, Петяша, совладав с путаницей рвущихся из сознания наружу противоречивых побуждений.
— А-а… Дима? Он ушел еще вчера, как только мы вас привезли. Позвонил куда-то, сказал, что спешит, и ушел. По-моему, расстроен был отчего-то, — отвечала девушка.
Способность к логическому мышлению мало-помалу встряхнулась от утренней дремы и включилась в работу. Ежели Димыч счел возможным и правильным оставить его, Петяшу, бесчувственного и беспомощного, на произвол доброй воли и человеколюбия неизвестной особы женска полу, то ее, пожалуй, можно не опасаться. К тому же, если она здесь, значит, он, Петяша, и сам вчера против этого не возражал. Как минимум.
Впрочем, Петяше и без логических выводов почему-то не хотелось подозревать эту девушку в злоумышлениях относительно своей особы. Девушка ему понравилась: сидит себе, читает, да-с интересом…
Только вот — неудобно-то как! — память, видимо, отказала напрочь.
Как же ее зовут?
Не обидеть бы…
— Видите ли, — осторожно начал он, — мы тут вчера… Словом… как вас зовут?
— Катя. — Судя по тону, аберрации Петяшиной памяти девушку не смутили и не обидели. — Мы вчера в Гостином познакомились, в кафе… ой, Дима ведь сказал, что вас кофе надо напоить!
Девушка, которую звали Катей, поднялась из-за стола и прежде, чем Петяша, накрепко убежденный в неспособности женщин к изготовлению кофе в силу каких-то темных особенностей их пола, успел хоть слово вякнуть, сноровисто вытряхнула из джезвы в мусорное ведро спитый кофе, положила в нее все, что требуется, и поставила на медленный огонь.
— Вы идите пока, умывайтесь. Я все сделаю!
Через двадцать минут Петяша, приняв душ, побрившись и облачившись во все свежее (по магазинам вчера явно прошлись основательно: куплено было все, что нужно, и даже немножко больше), уже завтракал чашкой замечательно — точно так, как он любил — сваренного кофе с «Ахтамаром» вприкуску.
Есть — не хотелось.
Девушка Катя сидела напротив и, дымя сигаретой, неотрывно смотрела на Петяшу, и это, вопреки всему жизненному опыту и складу характера, почему-то нимало не тяготило. Катя как-то поразительно уютно вписывалась в настроение и вообще в окружающий мир.
Гармония коего, как известно, не знает границ.
16
Покончив с кофе, Петяша блаженно расслабился и закурил.
Удивительно, но уютная, безмятежная ясность утра нимало не замутилась от вкусного табачного дымка; отчего-то эффект вышел прямо противоположным.
— Катя, — неловко спросил он, — а как же с вашими домашними? Дочь пропала; ночует неизвестно где и неизвестно с кем… Беспокоятся, наверное.
— А они на даче сейчас, — с заметной радостью отвечала девушка. — Вернутся только через месяц.
Судя по всему, ей тоже было отчего-то очень уютно вот так вот сидеть с Петяшей, поить его кофе и, не отводя взгляда, рассматривать — словно, в каком-то смысле, собственных рук произведение.
Ну, добре, решил Петяша.
Видимо, намедни он ничем особым себя не скомпрометировал и с грязными приставаниями не лез…
Или — как?
Вспомнился к случаю анекдот. «Знала б, що такый, отродясь бы с тобой в лис не поихала…» Но тут Катя прервала неловкое, затянувшееся молчание:
— А это — вы написали?
Заглянув в рукопись, Петяша обнаружил, что читала гостья его «Долгую, нудную сказку», найденную, вероятно, в комнате, под столом.
— Я… написал.
— Я помню; Дима вчера про какое-то издательство говорил… Значит, вы — писатель? Настоящий?
Петяша призадумался. В другой ситуации он истолковал бы вопрос не иначе, как издевательство, однако тут он был задан слишком уж почтительно и простодушно, и все это было, скорее, даже приятно.
— А черт его знает, — отвечал он наконец. — Пожалуй, что настоящий. Не игрушечный же.
Катя замолчала и опустила взгляд к странице рукописи. Петяша же, вовсю вкушая давно позабытый, небывалый уют, принялся с интересом наблюдать за ней.
Девушка была красива. Просто поразительно красива.
Однако ее манера держаться настолько уж не совпадала с обликом, что это помимо воли настораживало.
Вообще-то к молодым девушкам с подобной внешностью Петяша — именно из-за бойкого их поведения и эгоцентрического образа мыслей и (что еще хуже) действия — всегда относился с недоверием. Несколько раз, в ранней молодости, ожегшись на общении с подобными, он — как-то само собою так вышло — стал относиться к ним, точно к деталям, служащим исключительно украшению пейзажа, не более. Зато в других, гораздо менее броских, умел порой находить такое, о чем они сами и не подозревали…
Как правило, все это весьма льстило вторым и — порою — до глубины души оскорбляло первых.
И вот теперь перед ним сидела девушка, сумевшая каким-то образом прошибить плотную, тяжелую завесь привычного, годами устоявшегося стереотипа, и было это едва ли менее невероятным, чем все события последних дней.
По крайней мере, так Петяше сейчас казалось.
И потому, ни о чем не задумываясь и не зная, зачем и что последует дальше, Петяша накрыл ее руку, лежавшую на столе подле рукописи, ладонью и крепко сжал.
Катя и не шевельнулась. Только рука ее, слегка повернувшись ладонью кверху, с неожиданной силой сжала в ответ Петяшину кисть.
А что Петяша?
Петяша замер от наступившего внезапно ощущения, что все, наконец, идет, как надо, без сбоев и обломов, и уют ничем не нарушен. Захотелось сделать Кате что-нибудь невыразимо приятное; она словно бы сделалась одновременно и младшей сестренкой, и лучшей подругой, и вместе — любимой женщиной.
Катя между тем подняла взгляд от рукописи…
И во всем этом было что-то смутно знакомое, но Петяша не успел разобраться, что именно.
Дверь кухни со скрипом, заставившим вздрогнуть, отворилась.
На пороге стояла Елка.
17
И сам Петяша, сидевший к двери боком, отчего пришлось неудобно повернуть голову, и Катя, все еще неотрывно смотрящая на него, были ввергнуты неожиданным появлением Елки в полный ступор. Именно от неожиданности этой Петяше было особенно не по себе, хотя он-то, в отличие от Кати, знал, что Елка имеет собственный ключ от входной двери.
Елка же — просто стояла в дверях, нехорошо глядя на Петяшу. Петяша также, не моргая, глядел в ее глаза.
«Eyes of gray… a sodden quay…» — вспомнилось отчего-то.
При этом — первом — проблеске мысли Елка, точно услышав мысленную реплику Петяши, круто развернулась и вышла.
В прихожей слышно хлопнула дверь.
Йо-о-об твою мать… — протяжно, тоскливо и досадливо подумалось Петяше.
Как же так?
Он ведь вовсе не имел в виду оставлять Елку и вообще причинять ей боль…
Он относился к ней ровно так же, как и прежде!
Почему ж?..
— А кто это была? — тихонько, потерянно как-то, спросила Катя.
Петяша задумался.
И вправду, как тут отвечать? Поневоле задумаешься, если только хочешь, чтобы ответ твой поняли, как надо.
Елка была для него…
Все дело в том, что отношения с девушками смолоду складывались у Петяши сложно. Удивительно, но — факт. Поначалу он девушкам нравился, однако рано или поздно это в более или менее острой форме сходило на нет. Общение с ними, как на грех, полностью исключало процесс размышления и познания, о котором уже сказано было выше. Не говоря уж о том, что сильно замедляло, усложняло занятия литературой.
Этого вот «или — или» не избежать было никак. А девушки, чувствуя тем самым органом, что зовется в народе женской интуицией, такого более чем странного соперника, ревновали к размышлению дико, хотя и неосознанно, и, в конце концов, уживались с Петяшей ненадолго.
Более всех, как водится, страдал от всего этого сам Петяша, хотя кое-кто с этим утверждением, пожалуй, не согласится наотрез. Девушки словно бы отнимали, отказывали ему в чем-то очень и очень важном, на них приходилось сосредоточиваться полностью, отдавать им все силы и время, а нить размышлений, такая тонкая, еле ощутимая, при этом неизбежно терялась, рвалась. Никаким пером, никакой кистью шириною хоть в задницу орангутана, не описать, сколь неприятна такая потеря! Даже самое слово «неприятна» лишь весьма и весьма приблизительно отражает суть дела, однако, полностью подходящего по смыслу прилагательного не сыщется, наверное, ни в одном языке мира.
Самым же поганым было то, что любой из двух вариантов развития событий гарантировал неизбежную утрату.
Пожалуй, менее цельной натуры человек непременно повредился бы в уме либо впал в крайность, раз навсегда отказавшись от одного из двух взаимоисключающих предметов. Однако ж самодостаточность и цельность Петяшина характера сравнимы были с самодостаточностью и цельностью железобетонной плиты. Правда, от этого было не намного легче: противоречие раздирало постоянно, но — удивительно! — никак не могло разодрать окончательно.
