Джордже Менюк - Диск
«Он не в своем уме, – мелькнуло у Адриана. – После такой ночи это не в диковину. Можешь ходить по земле и думать, что шагнул туда, в мир праведников. Мне и самому реальность представляется зеркалом с исчезнувшими образами, пленкой, которая никогда и никем не будет проявлена».
5. Скитание
Долго оставаться в хижине старого рыбака они не могли и потому, едва окрепнув, стали собираться в путь. В путь, но куда? Их встретила прохлада утренней зари, когда пробуждаются в тайниках камышей и делают перекличку болотные птицы. Адриан испытал слабый импульс счастья: земля возвращала ему радость обыденностью своего существования. Все так же катила волны река, стрекотала сорока и кралась лиса, принюхиваясь лукавой мордочкой. Но его радость не могла быть долгой, ее погасила тревога. Что их ждет впереди, какие новые напасти? Сможет ли он взять когда-либо кисть в руки, чтобы запечатлеть это таинство природы, или же сама жизнь исключит его из своей среды? Его будущая судьба представлялась теперь загадкой, каким-то сложным математическим уравнением, и искомым мог оказаться ноль.
– Лодка там, на берегу, у ивы, – сказал им рыбак, – переправитесь через озеро и, даст бог, доберетесь до Женуклы. А дальше… смотря как вам повезет. Когда идет война, надо полагаться на счастье. Проскочит тот, кому суждено. Я уже прошел свою войну, ту, мировую, и остался жив. Да, можно остаться в живых, и будут у тебя руки и ноги, а внутри… внутри ты калека. Бывает и такое.
Растроганный до слез, Адриан обнял старика, поцеловал в морщинистые щеки. Потом заторопился. Надо было спешить, – возможно, им удастся пробраться к своим. Ясек молча шел следом, глаза его лихорадочно блестели, но в лице было странное, отсутствующее выражение. Ясек Гринкевич был поляком по происхождению, из далекой Померании, сюда, в эти сарматские края, он попал при тягостных обстоятельствах.
Безразличие Ясека угнетало Адриана. Вопрос жизни и смерти касался их обоих в одинаковой степени, он надеялся на поддержку спутника, ему хотелось слышать биение его сердца, как свое, как перезвон колоколов. Ведь только в тесном единении они могли чувствовать себя увереннее. Но Ясек безучастно молчал.
Вчера вечером старый рыбак вытащил из плетеного сундучка залатанную рубаху и облинявшие брюки и дал их Ясеку. Они были коротки долговязому поляку. Старик, свыкшийся с горьким одиночеством, был рад нежданным гостям, он поделился последним, что у него было. Приютил их, накормил и рассказал, как перебраться через озеро. Утром вручил торбу с едой. «Пошел бы с вами, чтобы помочь, но мало от меня проку – вижу все, как сквозь сито». Он протер слезившиеся глаза с припухшими покрасневшими веками. И все же эти глаза сумели разглядеть чужое горе.
Он еще пытался шутить.
– Берегитесь, дорогие мои, как бы вас не слопали волки. Они теперь в другом обличье – в немецких касках. – И уже серьезно добавил: – Говорил мне один дунайский рыбак, что в дельту забросили десант.
Он помог оттолкнуть от берега лодку. Ясек, все так же молча, взял в руки весла. Лодка легко и бесшумно заскользила по камышовым просекам. Сразу возник птичий переполох, закрякали потревоженные утки, тяжело поднялись в воздух две-три длинноногие цапли. К прибрежным рощицам жался сонный туман, будто курилась земля. Вскоре стал удаляться высокий песчаный берег, где приютилась одинокая хижина рыбака, и вот уже лодка вошла в тайники озерных камышей. Только тогда Ясек поднял голову, посмотрел вокруг и грустно вздохнул.
– Все это напрасно… Тут мы как в западне. Камыши, вода и небо… И нас только двое. Только двое во всем мире…
Адриан отозвался резко:
– Что с тобой? Рано расклеился, рано начал каркать!
– Может, тебе весело? А, нож еще не дошел до твоей кости! Ты дома. Ты дома… – Ясек говорил возбужденно, почти громко. – Меня же война сделала скитальцем, бездомной собакой. Я покинул Померанию, я одинок, мне тяжко, хочется плакать. А тебе?
– Давай я буду грести, – примирительно отозвался Адриан, – Ты еще не окреп, может, потому…
– Нет. Нет! У меня сил еще много. Я родился у моря и могу грести сколько угодно.
– И все же…
Но Ясек перебил его:
– Никаких «все же». Вот эти болотные птицы… они счастливее меня, у них есть гнезда. Осенью улетят в другую страну, туда, где нет войны, а весной вернутся назад, к своим родным местам. Они снова примутся вить гнезда, высиживать птенцов. А что могу сделать я?
– Говори тише. Пожалуйста, говори тише, Ясек, и не падай духом. К весне война кончится. Она не может продолжаться долго.
– Я не падаю духом, – вяло и тихо сказал Ясек. – Но пожелание добра ближнему превращается в глупость, когда человек обманывает себя надеждой, что война может скоро кончиться. Она продолжается в жертвах. Кроме смерти, голода, разрушений, война несет изгнание. Знаешь, что это такое – изгнание? Когда тысячи людей – старых и молодых – женщин и детей, взвалив кладь на спину, покидают свои очаги, родную землю и убегают куда глаза глядят… А потом лавиной катится война и догоняет… Догоняет…
Он говорил шепотом, но Адриану казалось, что он кричит.
– А ты советуешь не падать духом… – Он опустил весла и рассмеялся. Смеялся беззвучно, перекосив лицо.
И опять взялся за весла. Адриан молчал, стиснув зубы. Лодка ткнулась в островок из сушняка, на котором был шалаш из камыша. Старый, почерневший от времени шалаш.
– А, вот он, остров, – снова заговорил Ясек, – может, мы останемся тут, на месяц, на два? И переждем войну, раз она так скоро кончится? – В его голосе слышалась ирония.
Но Адриан промолчал, ему не хотелось спорить с Ясеком, к тому же он опасался, что их тихий разговор будет слышен на воде. Ясек подождал, потом повел лодку дальше.
Над их головами шумно пролетели гуси, вытянув шеи, раскинув мощные крылья. Наступило утро, в просветах камыша засверкало озеро, отражая лучи солнца. Адриан нагнулся и вытащил из воды желтую лилию. Ясек оставил весла и тоже засмотрелся на цветок. Потом достал из кармана кисет с табаком, который дал им рыбак, молча свернул самокрутку. Курил он жадно, втягивая дым, глядя перед собой широко открытыми пустыми глазами.
Адриан вспомнил утро на морском берегу, распластанное на песке полуголое тело Ясека, которого он счел мертвым, потусторонний взгляд мертвеца. Странным был этот взгляд, словно Ясек, возвратясь с того света для короткого визита, оценивал небо и землю, оценивал без тени сожаления, скорее по обязанности. И снова тот же взгляд… От него бросало в дрожь. Не зная, как избавиться от тягостного чувства, Адриан швырнул лилию в воду и пересел на место Ясека, взяв из его безвольных рук весла.
Вспоминая 1939 год, когда в Аркодабаре появились первые поляки, бежавшие от гитлеровских захватчиков, Адриан силился припомнить, не встречался ли ему на улицах города Ясек. Он ведь был там. Ему хорошо запомнилась та осень, когда лили не переставая дожди, особенно по ночам. Улицы гудели от потоков дождя, он тогда еще думал, что это реквием встревоженной природы, предвестие грядущей второй мировой войны.
На бульварах, в кафе, библиотеках – везде было полно поляков в военной форме. Они носили длинные шинели и высокие четырехугольные фуражки. Кажется, их называли конфедератками. Когда по улице проезжала польская легковая машина, ее можно было узнать не только по внешнему виду, но еще по необычно музыкальному клаксону.
Во многих странах Европы война дышала пожарищами. Буря близилась, но пока гремела вдалеке, молнии стегали соседние пашни. Только однажды, когда на вокзал прибыл эшелон с ранеными поляками, Адриана охватило необычное волнение. Он увидел людей, которых проносили мимо на носилках, увидел забинтованные руки, ноги, обожженные лица, но самое главное, он увидел глаза этих людей и понял по их взглядам, что землю наполняет ужас, пропитывает ее кровью и страданием. Это воспоминание осталось в его душе, ибо с того мгновения началось прозрение, в душе поселились боль и гнев. И вот теперь глаза Ясека напоминают глаза тех, раненых изгнанников.
Сидя на корме, Ясек флегматично смотрел на воду, но Адриан знал, что его мысли блуждали в другом мире. А утро было синим и ласковым, солнце лежало бликами на воде, играло в русых волосах Ясека, Но он ничего не замечал, – сгорбленный, придавленный бременем своей судьбы. И вдруг неожиданно рассмеялся все тем же странным тихим смехом, от которого у Адриана пробегали по коже мурашки. Адриан, едва сдерживаясь, приналег на весла, но Ясек, покосившись на него, спросил:
– Скажи, тебя когда-нибудь волновала проблема долголетия?
Адриан пожал плечами.
– Я над этим задумывался, еще когда учился в последних классах лицея. Эта загадка преследовала меня днем и ночью.
– Что толку думать об этом сейчас, – буркнул Адриан, недовольный тем, что Ясек снова разговорился.
