Эмилио Кальдерон - Карта Творца
— В центре здания находится округлое помещение, воздвигнутое над открытой пропастью в скале, на которой, согласно христианским источникам, распяли святого Петра. Помещение, в свою очередь, окружает колоннада, образованная семнадцатью дорическими колоннами. Купол со светильником — самая выдающаяся архитектурная находка ансамбля, — изложил я.
— Хосе Мария, здесь же не университет, — упрекнул меня секретарь с недовольным выражением лица.
— Существует ли какая-нибудь особая причина, по которой здание возведено в форме круга? — спросил принц.
— Конечно, существует. Эта идея позаимствована от толосов — древнеримских храмов, в основании которых лежит круг: их строили не с практической целью, а чтобы увековечить память. В эпоху Возрождения круглое здание символизировало мир и одновременно — идеальное государство Платона.
— Очень интересно.
Потом Оларра снова взял инициативу в свои руки и подробно рассказал принцу о фресках в виде люнетов работы Помаранчо; они были расположены в нижней галерее внутреннего дворика, построенного в эпоху Возрождения, и представляли сцены из жизни святого Франциска.
— А теперь мне бы хотелось узнать о происхождении купленной мною книги. Уверяю вас, это истинный раритет, — произнес принц, давая понять, что осмотр здания окончен.
— Когда и как книга попала в академию — установить невозможно, но, вероятнее всего, она досталась нам в наследство от монастыря, — снова заговорил Оларра. — В первые годы существования Общества Иисуса, образованного в 1541 году, сюда приезжало много монахов, впоследствии присоединившихся к ордену, — таких как святой Франциск Ксаверий. Быть может, ее привез с собой какой-нибудь иезуит или францисканец. Кто знает? Мне стыдно в этом признаться, но до появления сеньориты Монтсеррат в библиотеке царил настоящий хаос. Так что даже я сам не подозревал, что в нашем распоряжении имеется такая книга. Если бы я знал о ее существовании и значении, то не позволил бы продать подобное сокровище.
— Монтсе всегда дружила с книгами, — вмешался в беседу сеньор Фабрегас. — Еще будучи маленькой, она предпочитала чтение играм с подружками. А если ее спрашивали, кем она хочет стать, когда вырастет, она отвечала: «Библиотекарем, чтобы прочесть все книги на свете».
— Папа, пожалуйста! — перебила Монтсе, и по голосу ее стало понятно, что ей неловко.
Именно в библиотеке Монтсе превратилась из второстепенного персонажа в главную героиню. С ее лица исчезли эмоции, и она начала рассказывать спокойно, ровным тоном, демонстрируя, что здесь — ее владения. Эта безупречная тактика одновременно привлекла внимание Юнио и доставила удовольствие ее отцу. Через пять минут сеньор Фабрегас взял меня под руку и сказал, что лучше оставить Монтсе наедине с гостями, дабы она могла без помех показать им библиотеку. И я понял, что он совсем не против, чтобы между его дочерью и принцем установились романтические отношения. Прежде чем уйти, я взглянул на них обоих и, несмотря на то что Монтсе по-прежнему выглядела спокойной, понял: между нею и Юнио происходит нечто важное. Да, насколько слаб человек! Ведь Монтсе знала, что под обликом сказочного принца могла таиться черная душа, и все равно поддалась чарам и оказалась неспособна отличить свои грезы от реальности. Я даже испугался, что она забудет об уговоре с господином Смитом, о своей роли Маты Хари. То же самое происходило и с Юнио: казалось, ему не важно, что Монтсе стоит ниже его на социальной лестнице, а внешность ее не слишком соответствует эстетическим канонам арийской расы. Впрочем, он тоже под них не подпадал. Но закон влечения между людьми и заключается в способности пренебречь любыми условностями, свидетельствуя о том, что, когда настает момент истины, идеология всегда отступает на второй план.
Между тем мое внимание привлек шофер принца, ожидавший хозяина во внутреннем дворике. С тех пор прошло много лет, но я по-прежнему вижу перед собой юного Габора, и он представляется мне воином Священного отряда фиванской армии: они сражались по двое и всегда были готовы отдать жизнь за товарища. Я слышал, что между ними существовала тесная эмоциональная связь и даже возникали гомосексуальные отношения. Не исключено, что именно такие чувства связывали Юнио и Габора. Мои подозрения на этот счет так и не подтвердились; не думаю, что Монтсе была со мной согласна (говорят, женщины обладают особым чутьем и способны понять, гетеросексуален мужчина или нет), однако привязанность Юнио к Габору выходила за рамки товарищества. Они были безгранично преданы друг другу и в нужный момент могли защитить свой союз. Если одному из них приходилось говорить о другом, он делал это очень осторожно и с благоговением, бдительно охраняя его интересы. Именно так и произошло в тот вечер, когда я попытался выудить у Габора информацию о принце. Он стал запинаться и разыгрывать из себя скромного шофера, который возит своего хозяина и ждет его в машине, пока тот занимается делами. Но это была деланная скромность; своим поведением он просто учтиво давал мне понять, что у меня нет права вмешиваться в дела, меня не касавшиеся.
Визит принца имел для нас два удачных результата. С одной стороны, и Юнио, и синьор Тассо выбрали несколько книг, за которые намеревались заплатить еще семнадцать тысяч лир; с другой стороны, принц пригласил Монтсе на обед в благодарность за ее помощь. Сеньор Фабрегас счел, что первое свидание не может состояться так быстро, однако Оларра напомнил ему: принц — герой Гражданской войны, а подобной заслугой не может похвастаться никто из обитателей академии, даже он сам. Не говоря уже о том, какие благоприятные последствия могут иметь для академии романтические отношения между Монтсе и принцем-чернорубашечником, имеющим связи в высших кругах фашистской аристократии. Должен признаться, я пытался попасть на этот обед любыми способами, но из-за синьора Тассо мне не хватило места в машине.
— «Итала» — пятиместный автомобиль, но это только на крайний случай. Некрасиво заставлять девушку сидеть между двумя кавалерами, — объяснил Габор.
Попрощавшись с компанией на площади перед Сан-Пьетро-ин-Монторио и подмигнув Монтсе, напоминая ей о наших дружеских отношениях и о порученной ей миссии, я отправился на террасу.
Рубиньос слушал радио Ватикана. Казалось, что его смущает то, что он слышит.
— Господин стажер, вы что-нибудь понимаете в церковных делах? — спросил он.
— В церковных делах никто ничего не понимает, — ответил я.
— Я именно так всегда и считал, но потом у меня возник вопрос: а подобает ли такой ход мыслей настоящему фашисту? Гильен говорит, что истинный фашист должен слепо верить приказам командира и церкви, потому что на войне главное — верить и подчиняться.
Рубиньос имел в виду своего непосредственного начальника, капрала Хосе Гильена, у которого в голове царил хаос.
— Может, ты не фашист? Ты никогда не думал об этом?
Рубиньос несколько секунд размышлял.
— А если я не фашист, то кто же я тогда?
— Все мы — лишь мелкие сошки перед лицом великой катастрофы, Рубиньос. Мы сейчас — никто, мы просто выживаем.
— Гильен тоже говорил мне, что индивидуализм — самая страшная чума нашего общества.
— У Гильена в голове ветер гуляет, он как попугай повторяет политические лозунги. Проблема нашего общества — не в форме государственного устройства, а в отсутствии правосудия и основных прав граждан.
— А вы самым настоящим красным заделались, господин стажер. Если Оларра вас услышит, он вам задаст. Ему доставит большое удовольствие расстрелять кого-нибудь в саду академии. Он прямо жаждет поднять бучу, чтобы на собственной шкуре почувствовать, что такое война.
— Оларра тоже мало что значит, — заметил я.
Рубиньос лукаво улыбнулся, давая понять, что согласен со мной.
— В конечном счете получается, что я не разбираюсь в церковных делах, потому что и в людях тоже не разбираюсь, — заключил он.
Рубиньос был прав: разбираться в людях — не так-то просто. По крайней мере пока они постоянно чем-то недовольны, пока к ним не вернется здравый смысл.
Я склонился над перилами и, как обычно, стал считать башни и купола, видневшиеся вдалеке, под фиолетовым небом. Но на самом деле я искал заведение, где обедали сейчас Монтсе и Юнио. Но разве это было возможно! Воображение рисовало мне то один ресторан, то другой; я представлял себе их лица, и все у меня внутри горело. Потом в одном из домов по виа Гоффредо Мамели кто-то фальшиво запел, и мое подсознание превратило этот хриплый вопль в нежную мелодию: «Ah! Com’e bello esser innamorati!»[19]
9
Монтсе вернулась к ужину. Я никогда не видел ее такой счастливой. Безграничное, почти детское счастье делало ее почти отрешенной, она словно витала в своих грезах. И говорила без умолку, и все время улыбалась. Она не ходила, а летала. Поначалу я объяснил ее эйфорию опасностью, которая часто вызывает восторг, когда минует, но потом понял: подобное состояние — результат ее сердечных переживаний. Я все время спрашивал себя: почему счастье так странно действует на людей? Испытывая его, мы как будто торопимся жить, спешим, хотя все должно быть наоборот. Быть может, все мы понимаем, насколько эфемерно счастье, им нельзя обладать всегда, и нужно смириться с этим и радоваться, если оно встретится нам на пути и согласится какое-то время идти рядом с нами. Ясно, что Монтсе столкнулась с ним в тот вечер и теперь, не зная, как с ним обращаться, подхлестывала его хлыстом по крупу, как коня, чтобы оно скакало быстрее. Для меня территория, на которую ступила Монтсе, была новой. Я испытывал странное чувство, нервничал и наконец тоже принял участие в безумной гонке за химерой.
