Ирина Глебова - Качели судьбы
На ночь Татьяна и Славка были назначены костровыми. Для ночного костра подходили толстые и сухие поленья, а лагерь их стоял в молодом лесу. Зато на том берегу шли лесозаготовки, и ребята обычно ездили туда на лодке, таскали дрова из уже сложенных штабелей. Вскоре после обеда лодка отчалила: Таня сидела на носу, Славка грёб — ровно, красиво, сильно… В десять часов, когда совсем стемнело, их ещё не было. Не вернулись они ни в одиннадцать, ни в двенадцать. Все до единого ребята собрались на берегу, кричали, свистели, стараясь разглядеть на тёмной воде хоть какое-то движение. На учительницу было страшно смотреть: её колотила дрожь, рука непроизвольно лежала на сердце.
— Может, они заблудились в лесу? — шептал кто-то. — А, может, лодка перевернулась?
— Они оба отлично плавают! — зло отрезала Лариса, не оборачиваясь. Ей тоже было страшно, но паникёры раздражали. Она вспомнила Славку в футболке и плавках, Таню в сарафанчике, сказала тихо:
— Замёрзнут вот только…
Решили разложить костёр: может быть, в темноте ребята не понимают куда плыть! И хотя берег был усеян кострами рыбаков, они разожгли и свой у самой речной кромки. Не знали, что завтра вода у берега станет чёрной от пепла, и два дня невозможно будет купаться.
Притихшие и хмурые, девочки и мальчики сидели у костра. Прошёл ещё час, постепенно стали расходиться, расползаться по палаткам. Только теперь Лариса и Алик остались одни, сидели у догоравшего костра, прижимаясь друг к другу, спасаясь от тревоги и холода. И он сказал, почти прошептал: «Ларочка, ты теперь моя жена…» И заскользил губами по её щеке. Такими ненужными и неуместными сейчас показались ей эти слова, что девушка отпрянула, в её глазах вспыхнуло пламя — отблеск костра.
— Подожди! — Она подняла руку: удерживая ли его, призывая ли к молчанию. — Кажется, голоса…
Но это от палаток шли учительница и два парня.
— Алик, — сказала учительница, — пойдём с нами в деревню за лодкой. Поедем искать их. Надо же что-то делать.
Мальчик поднялся, тихо сказал:
— Иди в палатку, поспи.
Лариса мотнула головой:
— Я ещё немного посижу.
Она осталась одна у почти догоревшего костра, и только изредка подбрасывала в него сучья. Сзади не слышно было ни шороха, ни движения, но всё равно, что-то заставило её резко оглянуться. Рядом сидел Славик. Слабый отблеск огня метался тенями, делал его лицо суровым, а глаза застывшими.
— Ты что? — спросила Лариса тихо.
— Сижу.
— Давно?
— Минут пять.
— А где Таня?
— Там… — ответил он, и голос его показался ей зловещим. Внезапно нереальность происходящего испугала её, и она вскрикнула, вскакивая:
— Где там?
— Да не кричи. Жива она. Собери лучше её тёплые манатки, запихни в рюкзак, и я пойду назад.
Все остальные дни только и разговоров было о том, как в темноте они заблудились среди островков, как выбросили в воду все дрова, как Таня, которая брезгливо отворачивалась при виде скользких зелёных водорослей, отгребала их от лодки руками. И как Славка, устроив её около какого-то костра с рыбаками, часа два шёл один по тёмному лесу, почти наугад.
Тогда, когда он снова ушёл, Лариса наконец отправилась спать. Проспала и утренний холод, и их возвращение. А разбудил её Татьянин звонкий голос. Солнце уже стояло высоко, сквозь иголки сосен веером расходились тонкие светлые лучи, и трава казалась совершенно изумрудной. Татьяна сидела у костра, вытянув ноги, и расчёсывала свою спутанную шевелюру.
— Мы ехали, ехали, а потом темно стало!.. — возбуждённо рассказывала она.
… Всё ещё раскачивались качели. Но только мальчик и девочка, стоящие друг против друга, уже не приседали ритмично. Уже тормозная доска чиркала по дну яркой «лодки», и с каждым новым взмахом уменьшалась амплитуда взлёта… Они были ещё детьми, но в то лето их детство уже катилось под уклон.
ГЛАВА 7
Пришла Ларисе из Москвы плотная бандероль — в красивом конверте со штампом Литературного института. Это вернулись обратно её рукописные листики со стихами. И приложенная к ним рецензия — две отпечатанных страницы. Ещё не начав читать, девочка поняла — это отказ. Стала читать спокойно, а, прочитав, расплакалась. И не оттого, что не признали, не увидели в ней особого таланта — оттого, что незаслуженно обидны были отпечатанные слова: холодные, злые, хлёсткие. Оттирая ладонями бегущие по щекам слёзы, она повторяла: «Нельзя так, нельзя же так!» Нельзя было юному поэту, доверившему взрослым и умным людям свои первые строки, писать: «графоман», «позёрство», «дешёвая романтика», «в то время как вся страна на трудовой вахте социализма», «автору следует отказаться от рифмования и заняться чем-нибудь более приземлённым»…
Хорошо, что дома не было родителей. Умывшись холодной водой, Лариса заставила себя, непокорно сжав губы, ещё раз медленно прочитать то, что она поначалу назвала рецензией, а теперь презрительно — отпиской. Подпись гласила: «Л. Берова, литконсультант», и это немного успокоило её. «Поэт бы так не написал, — подумала. — А литконсультант… может, она сама несостоявшаяся поэтесса, вот и изливает злость на других». Она вспомнила, как Славка сказал когда-то учительнице Валентине Ивановне: «Завидно, что так, как у Тополёвой, у вас никогда не получится!» Лариса наконец улыбнулась, хотела порвать листочки, но передумала, вложила в красивый конверт и спрятала: «Сохраню на память». И ещё радовало, что скоро, в сентябре, после летнего перерыва начнёт работать литературная студия. Она уже соскучилась, хотела увидеть ребят, показать им свои новые стихи.
В начале осени Лариса пошла работать на завод. А куда же ещё? Мама у неё была чертёжницей в заводском конструкторском бюро, отец — инженером в отделе технического контроля. Вот он и устроил дочку контролёром в инструментальный цех. С математикой и черчением у девочки всегда было отлично, потому через месяц она сдала экзамен сразу на третий разряд, а мастер поставил её на участок сложных штампов, где изготавливались очень точные детали и узлы. Ларисе почти сразу понравился и цех — шумный, молодёжный, и работа, дающая ей почувствовать свою значимость: попробуй-ка кто-то из рабочих не добрать несколько микронов или не добиться нужной точности обработки — она ведь может и не принять деталь!
Здесь же, на заводе, работала и лучшая подруга Танюша Волкова. Правда, не в цехе, а в редакции заводской многотиражной газеты. Лариса часто заходила к ней в редакцию — в обеденный перерыв или после работы: у неё смена кончалась на два часа раньше. И там её стали встречать, как свою: она ведь тоже была пишущим человеком. А ей очень нравились и атмосфера редакции, и все Татьянины сослуживцы. Сама же Таня в свою родную редакцию была просто влюблена.
Да, именно «родную», ведь ещё учась в десятом классе, писала сюда материалы — стажировалась. Поступать Татьяна решила в университет города Ростова-на-Дону, там был отличный факультет журналистики. С редактором многотиражки была договорённость: девушка поступает на заочное отделение, и он сразу берёт её в штат. Так что пришла Татьяна в редакцию, как в давно знакомый коллектив.
Зима пролетела незаметно. Альберт писал часто, и каждое его письмо — нежное и томительное, она помногу дней носила с собой. И фотография его — красивый юноша в курсантской форме, — стояла у неё за стеклом книжной полки. Несколько раз, по просьбе Алика, она заходила к его родителям. Там встречали её ласково, кормили чем-нибудь вкусненьким, хотя она пыталась смущённо отказаться. Дважды дома оказывался и Лёнчик, и тогда она задерживалась дольше — этот весёлый парень, так одновременно похожий и не похожий на Алика, заставлял её чувствовать себя просто, свободно, отбрасывать скованность.
А однажды Лариса слышала, как разговаривали её папа и мама — о ней и Альберте, конечно.
— Рано Ларочке ещё замуж выходить, — говорил отец. — Восемнадцать только будет. Ей бы учиться!
Но у мамы голос был мечтательным, глубоким:
— Успеет и выучиться, если желание будет. А тут ведь — судьба! В какую семью попадёт! Всё ей будет доступно!
— Да, — протянул отец, — ходят слухи, что директор завода на пенсию собирается… или его собирают! А Грёмин пойдёт на его место.
Мать даже руками всплеснула:
— Боже мой, не верится, что наша девочка станет его невесткой! Ведь он для сына и его жены всё сделает. Никаких проблем у Ларочки в жизни не будет. Не то, что мы — всё с таким трудом: от первой табуретки до этой квартиры…
Они и в самом деле лишь два года, как переселились в маленькую, но всё же изолированную двухкомнатную квартиру, а то всё по коммуналкам скитались. Лариса, открывшая дверь своим ключом и тихо раздевавшаяся в коридоре, притихла, слушая родителей, и, вообще-то, понимала их.
— Парень тоже не промах, — сказал отец с уважением. — Музыка ведь не шибко кормит, это только если в выдающиеся музыканты пробьешься. А тут, глядишь, скоро по заграницам самолёты водить станет — это другое дело.
