Наталья Арбузова - Не любо - не слушай
НОУТБУКОВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО, МЫ ЕГО ЗВАЛИ «СОРОКИН». ПЛЕНКУ С МАГНИТОФОНА «ЯУЗА» У НЕГО ИЗЪЯЛИ ПРИ ОБЫСКЕ, НО МОИ СТИХИ ОН И ТАК ПОМНИЛ. У МЕНЯ БЕЗ МЕНЯ РЫЛИСЬ ПЕРЕД ПОСАДКОЙ В ПСИХУШКУ… СОСЕДИ ПОБОЯЛИСЬ ВЫЙТИ. ТЕРАДИ ЗАБРАЛИ. ВЕРНУЛИСЬ МЫ ОБА – ОН ДАЖЕ РАНЬШЕ, А ПАМЯТЬ ДОЛГО НЕ ВОЗВРАЩАЛАСЬ. ОН ДО СИХ ПОР ВОССТАНАВЛИВАЕТ, ЧТО Я ТОГДА ПИСАЛ. ЕЩЕ НЕМНОГО, ЕЩЕ ЧУТЬ-ЧУТЬ, ГОВОРИТ… СКОРО ОТДАМ.
Они живут у меня, не показываясь Стивенсону, Стивиному сыну от первого брака – с Эстер Смородинской. Будто и не приезжали. Пломбум тих и ласков, Ксения подчеркнуто весела. А я таки больше не могу пойти ни к Белоцерковскому, ни к Старосельскому. Как соберусь – становится страшно, и ноги нейдут. Пломбум таки достал мне другую работу, чтоб я не комплексовал. Ему пара пустяков, у него вся англоязычная литература в кармане. По ночам мне снится общая камера - ожиданье суда. Я так кричу, когда меня бьют, что Ксения села однажды на край моей кровати и говорит: «Ноутбук, выкладывай всё». Притащился Пломбум в пижаме, и я рассказал как есть. Ксения промолчала, однако на другой день вечером принесла выписку из моего следственного дела, заверенную печатью ФСБ. У нее удостоверенье какой-то международной правозащитной организации. Доносы, первые экземпляры, были с подписями, только шиворот-навыворот. Старосельский настучал про компанию подписей в защиту Синявского и Даниэля, он же наврал про валюту. Историю с магнитофоном и радиостанцией «Немецкая волна» сочинил Белоцерковский. Никто из них и ихних негров в архив не заглядывал. Таки они вспомнили фразы каждый из своего доноса. Мы сидели втроем на моей кровати, накрывшись одним пледом. Пломбум объяснял Ксении, что в тоталитарном обществе идет отбор наоборот – противоестественный отбор. Всякий, кто родился удачней, способней окружающих, рано или поздно вызовет зависть и таки схлопочет донос. Пломбум оставил мне большой перевод с хорошим авансом, и они улетели в Англию – диккенсовская пара. Его таки пригласили в Оксфорд читать семантические основы англо-русского перевода. И ей что-то нашли на подхвате. И я остался один like a motherless child.
МАТЬ ВЫХОДИЛА ЗА САРАЙ, СКЛАДЫВАЛА ПОД ФАРТУКОМ ПОЛНЫЕ РУКИ, КЛИКАЛА ИХ, БЛИЗНЕЦОВ МОЙШЕ И АРОНЧИКА: МИШИ, АНДРЮШИ, ИДЁМО НА СЮДА! НЕ ШЛИ, ПРЯТАЛИСЬ В БУРЬЯНЕ, РАЗЫГРЫВАЛИ СЕЛЬМАГ: ЩЕПКИ-СЕЛЕДКИ, КАМЕШКИ-ПРЯНИКИ. МАТЕРИ БЫЛО МНОГО, КАЗАЛОСЬ – ХВАТИТ НАВЕЧНО.
Лечу в Лондон – всю жизнь мечтала – положив голову на уютное плечо Пломбира. Год назад летела с отцом в Америку, одеревенев, боясь коснуться его локтем. Тогда за долгий перелет до меня дошло: не убегаю от равнолюбимых Пломбира и Стивенсона – просто хочу лететь, лететь вот так с отцом, на край света.
ШЕЛ ДОЖДЬ И ДВА СТУДЕНТА. ОДИН В УНИВЕРСИТЕТ, ДРУГОЙ В КАЛОШАХ. ОДИН ПОД ЗОНТИКОМ, ДРУГОЙ ПОД НАДЗОРОМ ПОЛИЦИИ. НЕТ, НЕ В РОССИИ, В КАЛИФОРНИИ ШЕЛ ДОЖДЬ, И МНЕ БЫЛО ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ. СТОЯЛ ЯРКО-РЫЖИЙ НОЯБРЬ, ПОД БЕЗЫМЯННЫМ ШИРОКОЛИСТВЕННЫМ ДЕРЕВОМ ОТЕЦ ОБНЯЛ МЕНЯ, ДАЛ СВОИХ ПОЛКУРТКИ. МИМО БЕЖАЛ ОТЦОВ СТУДЕНТ, ВОЗЗРИЛСЯ НА НАС: ДОЖДЬ ДАВНО КОНЧИЛСЯ, А МЫ СТОЯЛИ, БОЯСЬ ПОШЕВЕЛЬНУТЬСЯ.
После я заболела, мама таскала меня по психотерапевтам. Потом они развелись… мне было семнадцать. Отец ненадолго женился на моей ровеснице – сорок лет разницы, как у нас с Пломбиром. Красивей моего отца, профессора Павла Петровича Терского еще не видано на калифорнийском побережье. За синие глаза, ослепительную улыбку и гвардейскую выправку его прозвали Полом Ньюменом.
ВЗРЕВЕЛ МОТОР НА ВЗЛЕТНОЙ ПОЛОСЕ – ОТЕЦ ПОСТАВИЛ САКВОЯЖ, ЧТОБЫ ЗАТКНУТЬ УШИ. Я ПОСКОРЕЙ СЕЛА В ТАКСИ, БЕЗО ВСЕГО, ЗАХЛОПНУЛА У ОТЦА ПЕРЕД НОСОМ ДВЕРЦУ И НАЗВАЛА ПЕРВЫЙ ПРИШЕДШИЙ НА УМ НЬЮ-ЙОРКСКИЙ АДРЕС. ОТЕЦ ОСТАЛСЯ НА СТОЯНКЕ, СРАЗУ ОБМЯКШИЙ, МИГОМ ПОСТАРЕВШИЙ ДО СВОЕГО ВОЗРАСТА, КОЛИ НЕ БОЛЬШЕ. ДОРОГОЙ Я ЛИХОРАДОЧНО ДУМАЛА, ХВАТИТ ЛИ ДЕНЕГ РАСПЛАТИТЬСЯ И КУДА МНЕ, РАСПЛАТИВШИСЬ, ИДТИ.
Долго тянулся этот черно-белый год, покуда Пломбир не нашел меня, вставши на уши, поставив на ноги калифорнийскую полицию и задействовав университетские связи. Вот, приземлились – шасси нежно коснулось земли. Аэропорт Хитроу, нас встречают, и мне ничего не грозит.
Сентябрь пришел-таки теплый (долг за холодный август). Перевожу, что Пломбум оставил, сидя в кресле-качалке… придвинул старый торшер. Тихо за окнами – все разлетелись по дачам. Белоцерковский со Старосельским далёко, в своих коттеджах, и в холодильнике у меня есть кой-какая еда. Автор попался занятный – я ни о чем не думал, просто следил за ходом шустрой мысли его. В дверь постучали тихонько – звонок у меня не работал. Теперь уже починил тот, кто тогда стучал.
На площадке стоял Арсений Смородинский, он же Стивенсон. Я таки удивился, и он удивился. «Вы тут живёте, Андрей Самойлыч?» - «Да, я таки здесь живу. А кто еще должен жить в моей квартире?» - «Понимаете, я их выследил… отца с Ксюшей… они сюда вошли». – «Так это, молодой человек, было месяц назад… Вы бы попозже пришли! сейчас они в Оксфорде… не желаете ли за ними туда последовать?» - «Издеваетесь, Ноутбук? как не стыдно? а еще старый человек! Впустите меня… я Вам не верю… Вы их прячете». – «Входите, будьте Вы неладны! ищите… таки найдете пару окурков».
Я обшарил балкон, шкафы и санузел. Их не было. Нашел отвертку, пошел чинить звонок. Старик качался в кресле, тихо бубнил по-английски и по-русски, то есть устойчиво по-своему, по-местечковски… как только ему такие же местечковые доверяют переводить! Прилаживал текст к тексту. Исправленный мною звонок зазвонил. Не слышит, ушел в себя. Я присел на трехногую табуретку – меня достали воспоминанья.
ЛЕЛЬЕ, КУПАВЬЕ ВРЕМЯ. ЛЕГКАЯ ВЫСЬ МАЗАНА ИКОННЫМ ГОЛУБЦОМ. БЕРЕЗОВАЯ РОЩА РАЗЛИНОВАЛА МАЙСКУЮ ТРАВКУ ТЕНЯМИ СТВОЛОВ, И КСЮШИНА НАГОТА БЕЛЕЕТ ДЛЯ МЕНЯ НА ЭТОМ ЗЕЛЕНОМ КОВРЕ В ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ РАЗ. КОРЗИНКА ВЕСЕННИХ СМОРЧКОВ, НАМИ СОБРАННЫХ, ОПРОКИНУЛАСЬ. РАССЫПАЛИСЬ НЕДАЛЁКО – МЫ ИХ СОБРАЛИ ПОТОМ.
Гляжу – парень всё еще сидит. Я ему говорю: таки выпейте чаю! а он: разрешите, я у Вас переночую… может, они позвонят. Неделя прошла. Арсюшка ходит от меня на работу, возвращается с полным пакетом продуктов, даже пол мыл. Звонили днем – его не было, но телефон свой оставили: я попросил. Про Арсюшку не говорил… не было указанья.
Прошел и месяц. Живу у Ноутбука, не в силах сам позвонить. Раз тогда не объявились – стало быть, не могут. Наконец позвонили при мне, я слушал в параллельной трубке голоса – отца и Ксюши. В ее голосе сквозит новая пугающая интонация – раннее разочарованье жизнью. Если и Оксфорд не радует, спрашивается, без кого ты несчастлива? Голос отца полон нежной заботы о Ноутбуке. Почему не обо мне? мне так скверно!
ШЕЛ ИЗ ШКОЛЫ, НЕС ГУМАНИТАРНУЮ ПОМОЩЬ – ОГРОМНУЮ БАНКУ СГУЩЕНКИ. РУКИ ЗАТЕКЛИ, ЧУТЬ НЕ УРОНИЛ. РЕБЯТА ДРАЗНЯТСЯ: ЧТО, ОТЕЦ ИЗ АМЕРИКИ ПРИСЛАЛ? ЗАВИДУЮТ… ИМ НЕ ДАЛИ, ОНИ ПРИ ОБОИХ РОДИТЕЛЯХ. ТОЛЬКО ПЛАЧУ ВСЁ РАВНО Я – ОСТАЛЬНЫЕ СМЕЮТСЯ.
Я слышал в трубке Арсюшино дыханье. Понял по голосу Ноутбука – от юности привык читать его интонации: мы разговариваем вчетвером. Спросил Ксюшу, она подтвердила: там у Ноутбука кто-то был… ведь не ФСБэшник… Стивенсон, больше некому. Я в понедельник позвонил Ноутбуку среди дня и расколол. Да, Арсюша туда вселился – тоскует по нам, по нас.
ЕГО ПРОВОЖАЛ ОДИН НОУТБУК: ЭСТЕР СОВСЕМ ЗАКРУТИЛАСЬ – ОНА СОБИРАЛАСЬ ТОГДА ЗАМУЖ ЗА БИЗНЕСМЕНА. ПОЕХАЛ НАЗАД ПЕРРОН, УДИВЛЕННОЕ ОБЛАКО ВСТАЛО, БУДТО ПЫТАЯСЬ ЕГО УДЕРЖАТЬ, И СИЛЬНАЯ ЧЕТВЕРТЬ РУССКОЙ КРОВИ ВСЁ ВОЗМУЩАЛАСЬ В НЕМ.
Ноутбук выдал с головой! теперь отец, когда звонит, обращается и ко мне тоже, а Ксюша молчит, прячется. Во сне Ноутбук вскрикивает, точно небо рушится. Слово за слово я вытянул из старика: у него двое наглых эксплуататоров – Белоцерковский и Старосельский, они его заложили во времена общей молодости. Отсидел три года и стал такой вот пуганый. Не наехать ли мне на эту парочку? При следующем звонке из Оксфорда я заорал в параллельную трубку: «Ксюша! какой там у тебя компромат на Белоцерковского и Старосельского?» И она ответила из пустоты: «Да открой ящик стола в комнате, где сейчас живешь… там выписка из следственного дела… Ноутбук просто не искал». Я перекатывался с одной половинки дивана на другую, старался непременно полежать там, где она спала. Настал беспросветный просоветский ноябрь, таскал по льду ранний снежок, не давая ему остановиться на одном месте. Нам с Ноутбуком так тепло дремалось возле старых чугунных батарей. Мать звонила мне на мобильник и, узнав, что я в порядке, тотчас уходила в свою суету. Где-то не ожидали расправы Белоцерковский со Старосельским. Но теперь прижать их было нашим с Ксюшей единственным общим делом. Ужо!
ТАМ МЕНЯ СПРОСИЛИ, ПОЧЕМУ НЕ ПОДПИСАЛ ПИСЬМА. (МНЕ И НЕ ПРЕДЛАГАЛИ). ОТВЕТИЛ: НАЖИМАЛИ… ОТКАЗАЛСЯ. – КТО НАЖИМАЛ? – САПОЖНИКОВ. (НЕТ, КАКОЕ ТАМ, САПОЖНИКОВ МЯМЛЯ… НО ПУСТЬ ЕГО, УМНИКА, ТОЖЕ ПОДЕРГАЮТ.) ГЭБЭШНИК ПИСАЛ ПРОТОКОЛ… НЕ СОВСЕМ ТО… СКОРЕЕ, СОВСЕМ НЕ ТО. БУРАВИЛ ГЛАЗАМИ… МУРАШКИ ПО КОЖЕ… Я ПОБОЯЛСЯ ЧИТАТЬ, ПОДМАХНУЛ. БЕЛОЦЕРКОВСКИЙ, НЕБОСЬ, ЕЩЕ ХЛЕЩЕ НАГОВОРИЛ… ТАКОЙ ТИП!
