Джоанн Харрис - Небесная подруга
— Хочешь кофе на дорожку? — спросила она почти в отчаянии, потому что он допил свое пиво, потому что он надел плащ, потому что он уже направился к двери…
— Эл, мне пора. Совсем поздно. Спасибо — и до свидания.
— До свидания, — отозвалась Элис, глядя, как он выходит в ночь. — Джо!..
Но он уже переступил порог, и оранжевый свет фонарей провожал его.
— Спокойной ночи, — пробормотала Элис.
Она не могла вспомнить, о чем собиралась ему сказать.
Повернувшись, Элис увидела Джинни. Девушка вежливо ждала у лестницы, улыбаясь мягкой, понимающей улыбкой. Ее глаза прикрывала тень, словно маска. Элис попыталась улыбнуться в ответ, встряхнула отяжелевшей головой и пошла на кухню.
— Джинни, хочешь выпить? — сделав над собой усилие, предложила она.
— Спасибо. — Джинни говорила тихо, но четко и ясно, чуть насмешливо, с правильным произношением. — Ты не против, если я поднимусь наверх и переоденусь? Мне будет гораздо удобнее.
— Разумеется! — Теперь Элис улыбалась непринужденно, от души. Может быть, потому что Джо ушел. — Боюсь, наверху все по-походному, у меня было мало времени для подготовки. Вешай одежду в гардероб, если хочешь, а понадобится что-нибудь, зови меня.
— Спасибо, я справлюсь сама.
— Можешь не торопиться.
Джинни не ответила — она уже поднималась по лестнице.
Такая застенчивая, да еще вдали от дома, подумала вдруг Элис и устыдилась собственной неприязни. Наверное, она вела себя слишком грубо, поэтому Джинни и не отзывается. Надо постараться разговорить ее.
Элис вспомнила свои добрые намерения, обругала себя и решила подружиться с Джинни. Ей сразу стало легче. Она повеселела, поставила чайник, приготовила две чашки и открыла коробку печенья. Выкладывая его на тарелку, даже начала тихо напевать.
Один
Сегодня она опять мне приснилась. Зачем я об этом говорю, когда она снится еженощно, каждый раз в новых чудовищных нарядах? Мои сны переполнены ею, как разбухший от яда плод. Зачем писать об этом? Ведь ее лицо глядит на меня с любой страницы, ее тонкие пальцы сжимают мою руку, когда я берусь за перо. О Розмари…
Ее присутствие — как аромат духов в воздухе, ее голос — как звук свирели. Этой ночью она привиделась мне: в сером платье, с цветами в руках, с развевающимися на ветру рыжими волосами. Она шла по берегу реки, где растет высокий болиголов, и что-то напевала. И я подумал: эта женщина потерялась, попала в беду. Встал и пошел к ней через кладбище, но споткнулся, а она обернулась и заметила меня. Кажется, она ничего не сказала, но я увидел у нее в руке какой-то круглый шарик, вроде бусины. Розмари протягивала его мне и улыбалась. Сквозь эту маленькую бусину летел ветер, производя странный тоскливый звук. Я взял шарик и увидел в нем свое искаженное лицо. Мой рот был широко распахнут в крике. Шарик становился все больше и больше, сквозь выпуклое стекло проступали деревья и дома, кусты и дорога, рельсы, идущие через лес…
Я испугался и огляделся. Вокруг — никого. Только рельсы, деревья и отдаленный шум мотора. Я посмотрел вверх и понял: она там. Она все время была там и глядела вниз, ее волосы развевались, глаза казались бездонными, как колодцы смерти, и огромными — больше мира. А над миром — в том пространстве, где она обитала, круглом, как аквариум или рыбий глаз, — царила темнота. Вместо неба я видел раскрашенный синий купол юлы, вместо солнца сияли глаза Розмари, вместо луны мерцал круглый розовый отпечаток ее пальца, прижатого к стеклу. И я знал, что время от времени она берется за красную деревянную рукоятку, с помощью которой крутится этот мир… Где же тогда я сам? Вечно вращаюсь во тьме по ее прихоти, под ее пристальным взглядом. Под взглядом моей небесной подруги.
Внезапно мои размышления прервал низкий, тягучий, скрипучий звук, невероятно глубокий, исходивший из самых недр, будто отворились древние подземные кузницы. Он сопровождался пиликаньем скрипки, словно закружилась древнейшая, рассыпающаяся от ветхости карусель. Музыка ускоряла темп, ярмарочные мелодии раздавались все громче. Свет померк, по земле протянулись тени, накрывшие деревья и кусты, и лишь изредка вспыхивали лучи — зеленые, розовые, ярко-синие, — обрисовывая детали зловещего пейзажа, то пенек, то вытянутую ветку. Или это были не ветки? Не знаю, почему я так решил. Купол над головой вертелся быстрее, музыка играла все ритмичней. Я нащупал в темноте какую-то твердую выщербленную поверхность и ухватился за нее. Бубенчики, резная грива — конечно же, это была деревянная лошадка. Карусель крутилась слишком быстро, лошадка подскакивала, но я не мог оторваться от единственного устойчивого объекта своего мира, поэтому зажмурился и не смотрел вокруг, пока не привык к стремительному движению. Когда мне стало легче, я рискнул приоткрыть глаза.
Я увидел свет, но не ясное сияние дня, а вульгарные разноцветные ярмарочные огни. В этом ярком свете я разглядел, что на карусели Розмари я не один. Там были и другие лошадки: красные, белые, черные и синие, с бубенчиками на сбруе, с длинными гривами, летящими по ветру, с бешеными стеклянными глазами и пылающими красными ноздрями.
Роберт тоже был здесь, его пальцы стискивали поводья, плащ развевался, как крылья. Я окликнул его по имени, надеясь перекричать оглушительную музыку… и он обратил ко мне лицо.
Он был мертв, бедняга. Лицо бледное, губы синие, глаза совсем закатились, так, что видны только белки. Я вскрикнул от ужаса и жалости, карусель накренилась, и голова Роберта мотнулась на сломанной шее. Тут я понял, что на каждой лошадке сидит всадник — мертвый всадник. Мужчины, женщины, знакомые и незнакомые. Кто-то ухмылялся мне, оказавшись рядом. Женщина в маске послала воздушный поцелуй, дохнув тленом. Иные болтались в седлах со сломанными спинами и перерезанными глотками, у одного шея была свернута назад, как у куклы. И тут меня пронзила мысль, наполнив сердце ледяным ужасом: я видел всех, кто катался вместе со мной на этой карусели, кроме одного. Одного-единственного.
По спине пробежали мурашки, будто потянуло сквозняком. Повеяло смрадом, как от протухших овощей. Что-то коснулось плеча. Обернуться я не мог, словно двигался под толщей воды. Что-то дотронулось до моего лица.
Что-то холодное.
Я боролся, безуспешно пытаясь избежать того, что мне предназначено. Молотил свою лошадку ногами по бокам, стараясь обогнать преследователя. Потом снова попытался обернуться, и на этот раз у меня получилось.
Грянувшая музыка заглушила мой вопль. Ужас обрушился на меня, как падает перезрелая слива. Женщина была в бархатной маске, открытыми оставались только губы и кончик носа, но я узнал ее: Офелия через десять дней после того, как она утопилась. От нее пахло тиной, и к этой вони примешивалась другая, еще более мерзкая. В волосах застрял ил реки Кэм, тело под белым платьем деформировалось. Когда-то у меня была японская гравюра, изображающая шесть стадий тления тела юной девушки, брошенного на горном склоне. Это было отвратительно, но увлекательно — смотреть, как труп в белых погребальных одеждах меняется, распухает, потом усыхает…
— Жду под твоим окном, — прохрипела женщина в маске.
Я снова вскрикнул, ударил свою лошадку по бокам и отпрянул назад, оставляя ошметки кожи с ободранных ладоней на полированном дереве. Мой рассудок угас среди вспышек света, подобных фейерверкам (я и их видел, они горели ярче всей ярмарочной иллюминации), когда утопленница приблизилась ко мне.
— Я Валентиною твоей, — неумолимо продолжала она, — жду под твоим окном.[10]
Затем холодные мягкие руки соединились на моей шее. Ее рот раскрылся, на меня пахнуло могильным тленом, я упал в этот рот — и все исчезло, все полетело в черный тоннель, которым была Розмари. Крики и мольбы утратили смысл.
Два
— Как насчет кофе, Джинни?..
Элис запнулась. Чашка у нее в руке покачнулась, но не упала.
— Спасибо, — тихо ответила Джинни. — Но не думаю, что я сейчас хочу кофе. Я бы немного прогулялась.
— А-а… Да, конечно.
Преображение девушки потрясло Элис, она потеряла дар речи. Мысли заметались. Неужели это и есть настоящая Джинни? Она не просто поменяла одежду, но сбросила оболочку, открыв подлинное содержание. Сняла бледно-голубое платье, в котором казалась средневековой дамой. Обвела глаза черным, будто надела маску. Причесала рыжие волосы так, что они стояли торчком. Натянула выгоревшие джинсы (на каждой штанине по длинной прорехе, открывающей белую кожу), футболку с черепом и яркой надписью «СМЕРТЬ». На ноги надела замшевые пурпурные сапоги до середины бедра, со шнуровкой и острыми каблуками, оставлявшими в ворсе ковра дырочки — вроде вентиляционных отверстий для подковерных жильцов. В этой жуткой молодежной одежде Джинни выглядела еще моложе и беззащитнее, чем раньше. И гораздо опытнее.
