Уэллс Тауэр - Дверь в глазу

Я хотел, чтобы встало солнце, хотел сварить кофе, отправиться в лес и выследить вожделенного Джорджева оленя, хотел вернуться к плетению из бессмысленных мелких действий той циновки, которой все труднее становилось прикрывать полную сожалений яму, притягивающую взгляд бессонными ночами. Но солнце не торопилось. И пестрые кадры в голове продолжали сменять друг друга до самого рассвета, а звуковой дорожкой для них служила утешительная музыка петли: скрип-скрип, скрип-скрип, скрип-скрип.

Я встал, как только в восточных окнах забрезжили первые розовые лучи. Воздух в хижине загустел от холода. На запасном матрасе Стивена не было. Я надел ботинки, джинсы и холщовую парку, налил в термос горячего кофе и поехал к домику Джорджа, отстоящему от моего на четверть мили.

У Джорджа горел свет. Сам он делал приседания, а Стивен пек вафли на завтрак. Счастливая парочка! На кухонном столе пыхтела кофеварка, и я со своим термосом в шотландскую клетку почувствовал себя лишним.

— Салют, — поздоровался я.

— А вот и он, — сказал Стивен.

Потом он объяснил, что спал у Джорджа на диване. Вчера они допоздна засиделись за нардами. Он сунул мне вафлю, излучая прямо-таки миссионерские благожелательность и великодушие.

— Ну что, Джордж, — сказал я, когда старик покончил с зарядкой. — Поедем постреляем?

Он потер искорку пирита в одном из печных камней.

— Можно. — И взглянул на Стивена. — Ты с нами, маленький братец?

— У меня для него ружья нет, — сказал я.

— Могу дать ему свою запасную тридцатку, — ответил Джордж.

— Не возражаю, — сказал Стивен.

Посовещавшись, мы выбрали местом назначения Пиджин-лейк — решили, что переплывем озеро, чтобы добраться до хвойного леса на дальнем берегу.

Мы поели, прицепили к моему «Доджу» прицеп с лодкой Джорджа и покатили по тряской дороге, окутанной белым туманом.

Мы спустили лодку на воду. Я сел на корме, подальше от брата, и мы понеслись вдоль берега на север, мимо бесконечных зарослей камыша и горбатых массивов розового гранита, облитых ярким рыжим солнцем и оттого похожих на рубленую солонину.

Джордж причалил в илистом закутке, где, по его словам, ему когда-то улыбалось счастье. Мы привязали лодку и отправились в лес.

Меня мучило тяжкое похмелье. Я чувствовал себя отсыревшим и нечистым; жизнь казалась конченой, и я не мог сосредоточиться ни на чем, кроме видения прохладной постели со свежими простынями и стакана ледяной газировки с лимоном.

Первым на след оленя напал Стивен: он заметил под молодой сосенкой, ободранной рогами самца до оранжевого мяса, кучку его испражнений. Придя в восторг от находки, он набрал горсть какашек и принес их Джорджу, а тот обнюхал темные комочки с такой жадностью, что на миг мне почудилось, будто он вот-вот их съест.

— Свеженькие, — сказал Стивен, который не охотился со старших классов школы.

— Наверное, почуял нас и удрал, — сказал Джордж. — Хороший глаз, Стив.

— Просто повезло, — возразил Стивен. — Бывает.

Потом Джордж нашел лабаз — помост из жердей, про который он знал, — и залез туда, а мы со Стивеном устроили засаду в чаще поблизости. Стонала гагара. Верещали белки.

— Эй, Мэтти, — сказал Стивен. — Я насчет вчерашнего вечера.

— Может, не будем? Я уже выкинул это из головы.

— Нет, правда. Насчет того, что ты говорил, — чтобы мне вложить сюда деньги. Надо бы обдумать, я так считаю.

— Как хочешь.

— Я в смысле, что необязательно же строить здесь мужской лагерь, а вообще. Купить клочок земли. Джордж говорил, он продал тебе по девяносто долларов за акр.

— Нормальная рыночная цена, — ответил я.

— Да, конечно, я не об этом. В смысле, я бы всего за штуку мог купить целых одиннадцать акров, и еще осталось бы на домик.

— Допустим, но что ты здесь будешь делать? Как же твоя работа?

— А ты что делаешь? Буду ходить на охоту. Рубить дрова. Работать руками. Восстанавливать гармонию души и тела, слыхал про такое? Я устал как собака, Мэтти. Я двадцать лет упираюсь рогом. Вкалываю без передышки и что имею? С месяц назад я заполнил анкету на сайте знакомств в Интернете. Там был вопрос: «Если бы вы были животным, то каким?» Я написал: «Шмелем, который пытается трахнуть мраморную статую». И это правда. Гудишь, жужжишь, стараешься, а в ответ — ни хрена. Все без толку.

— Люди, которым ты помог, вряд ли так думают, — сказал я.

— Я не про занятия, — пояснил Стивен. — С этим любой справится. Даешь им стандартные упражнения, и все. Нет, я про музыку. Это все, что я делаю, Мэтти, — сочиняю. Никуда не выхожу. Ни с кем не встречаюсь. Только сижу в своей занюханной дыре и пишу. Все эти двадцать лет я мог бы колоть себе героин, и результат был бы тот же, разве что у меня за плечами было бы побольше впечатлений.

— Тебе надо наладить связи, — сказал я. — Переехать куда-нибудь, хоть в Лос-Анджелес. Здесь, в глуши, ты не приживешься.

— Приживусь, — сказал он. — У меня уже получается. Знаешь, когда я в последний раз проводил день вдали от пианино? Просто общаясь с другими людьми? Когда я просто жил по-настоящему — как говорится, осязал ткань бытия?

Я приподнял ногу и длинно, с переливами выпустил газы.

— Тонко подмечено, — сказал Стивен. — Продолжай, пожалуйста.

Наступило молчание.

— Черт возьми, Стивен, — сказал я наконец, — положим, ты и правда решил сюда перебраться. Во-первых, одни стройматериалы…

— Тихо! Погоди, — прошептал он, навострив уши. Потом начал возиться с винтовкой, лежащей у него на коленях. Когда ему удалось дослать патрон в патронник, он поднял ружье к плечу и стал выцеливать что-то на дальнем краю поляны.

— Там никого нет, — сказал я.

Он пальнул и кинулся в подлесок. Я за ним не побежал. Голова разламывалась, и, если мой младший брат в первый же день умудрился завалить оленя, у меня не было никакого желания воспевать его подвиг. На шум прибежал Джордж. Он выскочил на поляну как раз тогда, когда Стивен вылез из кустов на другой стороне.

— Подстрелил кого-нибудь, маленький братец? — спросил Джордж.

— Вроде нет, — ответил Стивен.

— Ладно, хоть попытка была, — посочувствовал Джордж. — В другой раз.

И пошел обратно на свое место, не сказав мне ни слова.

К полудню Джордж вернулся с пустыми руками. Мы снова сели в лодку и поплыли через озеро. Туман испарился, и в пределах видимости не было больше ни одного суденышка. Денек выдался чудный. Над зеленой водной гладью шныряли ласточки. Березы блестели в темной хвойной массе, как нити накаливания. Безмятежное небо не пачкали самолеты. Я оставался равнодушным ко всей этой красоте, хотя мне было приятно сознавать, что она прет на тебя со всех сторон независимо от того, глух ты к ней или нет.

Джордж доставил нас в другую часть прибрежного леса, где мы три часа ждали, пока какой-нибудь съедобный представитель дикой природы высунет из зарослей нос и даст себя пристрелить, но так ничего и не дождались. Когда мы притащились обратно в заболоченную бухточку, где оставили лодку, солнце уже садилось. Глянув вдоль берега, я заметил нечто, поначалу принятое мной за скульптуру из плавника, но потом распознал коричневые зубцы лосиных рогов. Лось стоял на мелководье с наветренной стороны, опустив голову, — наверное, пил. До него было не меньше трехсот ярдов, слишком далеко, чтобы стрелять, но я все равно поднял ружье.

— Не вздумай, Мэтью, — сказал Джордж.

Я выстрелил дважды. Передние ноги лося подломились, и через мгновение я увидел, как дернулась его голова, когда до него донесся звук выстрела. Лось хотел было встать, но опять упал. Это выглядело так, будто очень старый человек пытается поставить тяжелую палатку. Она поднималась и падала, поднималась и падала — и наконец тот, кто с ней мучился, решил отказаться от борьбы.

Мы смотрели на распростертое животное в полном ошеломлении. Наконец Джордж повернулся ко мне и покачал головой.

— Чтоб мне сдохнуть, если я хоть раз в жизни видел такой сумасшедший выстрел, — сказал он.

Лось лежал в ледяной воде глубиной с фут, и его надо было вытащить на твердую землю, чтобы освежевать. Мы со Стивеном прошлепали к нему и, присев на корточки, просунули ему под грудь веревку. Другой конец завели за дерево на берегу, чтобы использовать его как блок, а потом прицепили к корме нашей лодчонки. Джордж запустил мотор, а мы со Стивеном принялись тянуть веревку, стоя по щиколотки в реке. Когда нам удалось вытащить лося на берег, наши ладони были содраны в кровь, а ботинки полны воды.

Охотничьим ножом Джорджа я спустил лосю кровь через глотку, а потом сделал разрез от основания грудной клетки до нижней челюсти, обнажив пищевод и бледную ребристую трубку трахеи. Дух был силен. Он напоминал тот гнетущий, чуть солоноватый запах, который, казалось, все время витал около моей матери в летнюю пору, когда я был ребенком.