Жозеф Кессель - Лев
Прием, оказанный Буллиту, не оставлял никаких сомнений. Рыжего великана, хозяина Королевского заповедника, встречали в деревне как нельзя более доброжелательно. Его приветствовали радостными криками и песнями. На негритянских лицах сияли простодушные дружеские улыбки.
Буллит бросил мне взгляд, который означал: «Ну вот, видите… несмотря на кибоко… несмотря на мое приключение в Родезии».
В его глазах отражалась непоколебимая вера, так хорошо знакомая мне по моим беседам с пожилыми колонистами и их сыновьями, вера в естественное превосходство белой расы и в неполноценность народов-детей, которые якобы уважают и любят только силу. Я не разделял подобных убеждений. Их можно было считать приемлемыми, пока в них верили сами африканцы. Теперь этому пришел конец. Правда, еще встречались отдельные люди, сильные личности, которые, благодаря своему характеру и какому-то высшему инстинкту, вроде бы поддерживали эту веру. Да и то лишь в глубине изолированных, затерянных районов, куда не докатились еще волны новых идей. Время не стояло на месте, уже пришло время для установления новых взаимоотношений между людьми с разным цветом кожи. Однако я бы напрасно потерял время, которого мне и так оставалось слишком мало, если бы ввязался в спор с Буллитом. Он не стал бы меня слушать. У него была своя истина.
Буллит с шутками, весело раздавая звонкие шлепки, разогнал оглушительно галдевшую толпу, ласково покатал в пыли носками своих сапог довольных голых ребятишек. Потом собрал рейнджеров. Атмосфера мгновенно изменилась. Застыв с вытянутыми по швам руками и сдвинутыми пяткам, охранники молча выслушали его указания и рассыпались по хижинам.
– Ну вот, дело сделано, – сказал мне мой спутник. – Теперь всю неделю, пока масаи пробудут здесь, мои люди ни на миг не выпустят их из своего поля зрения.
Я спросил:
– А вы позволяете им жить в заповеднике?
– Мы вынуждены их терпеть, – ответил Буллит. – Во-первых, территория всегда им принадлежала, а во-вторых, неудобств от них не очень много. Обычно они держатся в специально отведенных пастбищах.
– Тогда зачем надо так строго за ними наблюдать?
– Из-за львов, – ответил Буллит. – У масаев по традиции считается особенно почетным убить льва, имея при себе только копье и нож. Правительство колонны запрещает это делать. Но они тайком все-таки пытаются. Многие не возвращаются. Но им это безразлично. (Буллит пожал плечами.) Как, впрочем, и мне. Несколькими неграми меньше, даже если это и масаи… Но я против того, чтобы они увечили мне моих львов.
Рейнджеры выходили из своих хижин с карабинами в руках и снаряженными патронташами на поясе и рассеивались в бруссе.
Я собрался было возвращаться к себе. Но Буллит сказал:
– Еще минуту подождите… У меня есть одно небольшое дело к электрикам.
И он зашел в сарай, где постукивали моторы.
Тут чернокожие ребятишки стремительно и бесшумно, явно, повторяя уже не раз осуществленный маневр, собрались по обе стороны от выхода. И когда Буллит вышел, снова набросились на него.
На этот раз Буллит притворился, что его застали врасплох, напугали и что ему никак не удается защититься. Мальчишки и девчонки сразу все цеплялись за его сапоги, за колени, за шорты и визжали от удовольствия. Население деревушки столпилось вокруг, наблюдая за игрой. Повсюду видны были черные щеки и между ними – смеющиеся крупные белые зубы.
Внезапно сквозь толпу зрителей пробилась стриженная под горшок головка и позади Буллита возник взъерошенный бесенок, который диким криком заставил чернокожих детишек выпустить на миг свою добычу, прыгнул Буллиту на поясницу, вцепился ему в затылок и, подтянувшись, забрался на одно из его плеч.
Все произошло так быстро, что я только в этот момент признал – теперь на девочке был новый комбинезончик бледно-голубого цвета – силуэт, шею и прическу Патриции. Поскольку Буллит стоял ко мне спиной, я не видел выражения лица девочки, но угадать, какое оно, было нетрудно по ее жестам. Левой рукой она схватила и крепко сжала подбородок Буллита, а правой сбила на землю его широкополую шляпу для бруссы. Потом она погрузила обе руки в его рыжие волосы и принялась дергать их и лохматить.
Слова здесь были не нужны: все в ней обнаруживало потребность в ласке и торжество обладания.
– Ну-ка, ну-ка посмотрите на этого великана, на хозяина Королевского заповедника, – заявляла девочка каждым из своих жестов. – Посмотрите на него! Он мой. Только мой. И я что хочу, то и делаю с ним.
Она молотила по его торсу своими пятками, раскачивала во все стороны его голову, а Буллит изгибал спину, шевелил затылком и смеялся от счастья.
Патриция повела головой, глядя на всех своим сияющим, опьяненным взглядом. Заметила она меня или нет? Не знаю, но только улыбка исчезла у нее с лица. Она, как по дереву, соскользнула с Буллита вниз, бросилась на чернокожих ребятишек и увлекла их за собой. И все они повалились, покатились, образовав ни на что не похожий клубок.
Буллит поднял свою шляпу, но прежде чем надеть ее на голову, медленно, плавно провел массивной ладонью по своим рыжим, взлохмаченным Патрицией волосам. Его лицо осветила какая-то очень смутная, наполненная гордостью и обожанием улыбка.
– Пойдемте, – наконец сказал он, – я провожу вас до вашего дома.
Я нехотя отвернулся от вихря красной пыли и черных тел, где то возникал, то пропадал бледно-голубой комбинезончик.
IX
Вскоре обнаружилось, что хижина моя находится тут же, совсем рядом. Колючие заросли деревьев и кустарников настолько хорошо отгораживали друг от друга негритянскую деревню и лагерь посетителей, так хорошо их скрывали, что то и другое образовывало два замкнутых, невидимых и как бы взаимно недоступных мира.
На крыльце моего жилища я спросил Буллита:
– Виски?
И так же как он в своем доме, не дожидаясь ответа, направился за бутылкой.
Время приближалось к полдню. Лучи солнца падали рядом с дверным проемом веранды совершенно отвесно, и свет лежал на земле, словно лист раскаленного железа. Деревья не отбрасывали никакой тени.
Мы пили молча, но молчание это было насыщенным, благотворным. Посреди раскаленного мира, который, казалось, вот-вот расплавится, сидели двое мужчин, защищенные от солнца одной и той же крышей, охваченные одной и той же ленью, наслаждающиеся одной и той же праздностью с одним и тем же ощущением нежного вкуса алкоголя во рту и его тепла в крови. Двое мужчин в полном физическом согласии, которые сидели и чувствовали, как их дружба растет сама собой.
– Жалко… ваш отъезд совсем скоро… жалко, – произнес Буллит. (Его голос был едва слышен.) – И вы никак не можете остаться еще?
Я, отвечая, тоже едва шевелил губами:
– Невозможно… билет на самолет заказан.
– Надо же, в кои веки в моих владениях появился нормальный посетитель.
Он выпил то, что оставалось на дне, и посмотрел на свой стакан. Я наполнил его снова.
– Туристы… – произнес Буллит. – Вы даже не представляете себе, что это за народ.
И он стал медленно, от глотка к глотку, рассказывать. Сначала про одну даму, даже у подножия Килиманджаро испытавшую острую нужду в своих драгоценностях, которые в конце концов однажды утром у нее прямо на глазах утащила со стола обезьяна. Потом про людей, страдавших от того, что у них в хижинах не было холодильников. И про тех, кто, напротив, из любви к приключениям даже выносили свои кровати под открытое небо. И еще про тех, кто надеялся обнаружить в заповеднике установленные на деревьях помосты, откуда ночью можно было бы при свете прожекторов наблюдать за животными попивая шампанское, как в знаменитом отеле «Тритопс» в Ньери. И про парочки, где партнеры любовно давали друг другу имена диких животных.
– А ведь представьте себе, – закончил Буллит, немного оживившись, – что кто-то из них по глупости, головотяпству или непомерному тщеславию нарушит правила и из-за этого подвергнется нападению какого-нибудь благородного зверя, ведь тогда рейнджеры и я, мы обязаны будем убить зверя.
– Да, но как бы вы поступили, – спросил я, – если такова не была ваша обязанность?
– Чем хороши обязанности, так это только тем, что они снимают все вопросы, – сказал Буллит.
Я хотел ответить ему, но он внезапно знаком попросил меня ничего не говорить. Затем так же молча предложил мне взглянуть вверх, куда указывал его палец.
В нескольких шагах от веранды, над ветвями акации изящно колыхалась продолговатая голова с плоской наивной мордашкой в светло-коричневых пятнах, с очень правильными маленькими треугольниками-ушками и длинными, густыми, чувственными, бархатисто-черными ресницами восточной красавицы. Это юная жирафа деликатно и грациозно искала себе пищу между колючек. Потом сзади нее возникла еще одна голова, гораздо более крупная.
– Мать, – выдохнул Буллит.
