Егор Молданов - Трудный возраст (Зона вечной мерзлоты)
Мы присели на скамейку недалеко от собора, хмуро наблюдавшего за нашими шалостями. Комар сбегал в ночник и принес бутылку шампанского и красного вина. Я глотнул из бутылки вина и, докуривая сигарету, пристально вглядывался в бесконечное звездное небо. Мне вдруг захотелось громко крикнуть: “Ау-у, звезды, как вы? Я ничего!”.
Домой мы пришли далеко за полночь. Отчима не было. Я посмотрел в темную дыру окна. Улица затихла — не было слышно шума моторов и шуршания шин, ругательств, песен. Вот, возможно, в последний раз хлопнула дверь подъезда, прекратились все шорохи, шелесты, скрипы. Воцарилось полное безмолвие, в комнате стало заметно холоднее.
Комар со вздохом рухнул спиной на одеяло и, заложив руки за голову, блаженно уставился в потолок.
— Хорошо-то как! — произнес он.
— Обалденно, — согласился я.
Валерка достал из-под подушки сверток и протянул его мне.
— Это тебе, — смущенно произнес он.
Я развернул пакет и увидел уматные белые кроссовки.
— Спасибо, — прочувственно произнес я. — Ты настоящий друг.
— Если бы не подарил кроссы, был бы ненастоящим? — Комар не сводил с меня взгляда. — Разве бывает друг ненастоящим?!
— Не знаю, — признался я честно.
— Тихий, — Валерка напряженно посмотрел на меня, — скажи, только честно, я для тебя друг?!
— Да, — не задумываясь, ответил я.
— И ты для меня друг, — торжественно произнес Комар. — Я ради тебя пойду на все, постарайся не делать мне больно.
— Почему ты думаешь, что я могу сделать тебе больно? — искренне удивился я.
— Люди обычно именно так поступают друг с другом.
— Давай поклянемся в дружбе, — предложил я.
— Давай!
Я взял со стола перочинный нож.
— Что ты собираешься делать? — Комар был явно озадачен.
— Я читал, что индейцы скрепляли дружбу, смешивая кровь, и становились после этого кровными братьями. Крови не боишься? — спросил я.
— Нет! — твердо произнес Валерка.
Я с видом знатока индейских ритуалов сделал ножом надрез на запястье сначала своей руки, потом Валеркиной. Кровь закапала на тарелку. Я смешал ее пальцами, потом указательный палец поднес к губам Комара и размазал по ним кровь, Валерка поднес к моим губам свой указательный палец.
— Теперь мы с тобой други, — торжественно произнес я.
— Да, — подтвердил Комар, — до гробовой доски. Только не играй со мной в дружбу, я не убогий! — предупредил Валерка. — Мама по этому поводу любила говорить: цени тех, кто тебя любит, и не надейся, что тебя все вокруг любят.
— Ты это к чему?
— Просто так, — смущенно выдавил Валерка.
В молчании смотрели мы друг на друга, понимая, между нами произошло что-то очень важное для наших дальнейших отношений. Теперь каждый из нас в ответе друга за друга, и меня от сознания этого распирало счастье.
— Жека, — почти шепотом спросил Валерка, — скажи, есть что-то такое, чего ты больше всего боишься?
— Я не могу быть один!
— И я этого боюсь, — Комар коснулся моей руки и крепко сжал мои пальцы, я их не разжимал.
Мое сердце, казалось, расширялось и согревалось; я ощущал невероятную привязанность к Валерке. Это был самый счастливый день в моей жизни, когда я понял: у меня есть ДРУГ.
— Между прочим, ты классно танцуешь, — заметил я.
— Правда?!
Комар улыбнулся и сконфуженно пожал плечами.
Весь следующий день мне было не до улыбок. Проснувшись, я не сразу осознал, что было накануне, голова раскалывалась, словно в нее вбили сто гвоздей. “Утро таким добрым не бывает”, — отчаянно колотилось в моей черепной коробочке.
— Господи, — простонал я от жуткой боли.
— Штормит? — заботливо спросил Комар, открыв глаза.
— Мягко сказано, — обреченно произнес я.
— Это от непривычки. На тебе лица нет! Выпей таблетку анальгина, и все пройдет.
Я вскочил, побежал на кухню, нашел в ящике анальгин и дрожащими руками поднес воду ко рту.
— Правда поможет?
— Факт, — кивнул головой Валерка. — Проверено на себе.
— Я больше пить не буду, — клятвенно пообещал я.
Валерка, глядя на мои страдания, весело фыркнул.
— Нет, — я серьезно посмотрел на друга. — Я тебе это железно обещаю.
Минут через пятнадцать мне стало относительно лучше, и это вселило в меня надежду, что мир не без добрых людей.
— Легче? — поинтересовался Комар.
— На сто тонн! — рассеянно ответил я.
Ко мне возвращалась жизнь, правда, в ногах была жуткая слабость, но я все же собрался в Пентагон. Комар был в трансе от моего решения. Он, как мог, отговаривал, но во мне еще крепко сидела пионерская привычка ежедневного посещения Пентагона. Мне одному было страшновато идти в школу. Комар обреченно посмотрел на меня и сказал, что идет со мной. Радости моей не было предела. С Валеркой я чувствовал себя уверенным, я ничего с ним не боялся. По дороге мы вспомнили, как чудненько покуролесили на вчерашней дискотеке. И хотя мы заливались смехом, но на душе было беспокойно. Нельзя было так прикалываться над нашим осиным гнездом. Старшаки с любопытством глазели на нас, на их лицах торчала странная ехидная улыбка, учителя на наше “здрасьте”, мрачно сжав губы, проходили мимо, даже малышня шарахалась от нас, как от прокаженных.
— Что это сегодня с ними всеми? — тревога овладела мной.
— Не знаю, — пожав плечами, ответил Комар, — но чувствую, что дебилизм в Пентагоне крепчает и прогрессирует, как хроническая болезнь!
Мы поднялись на третий этаж, открыли двери класса и вошли.
— Голубки пришли! — громко крикнул с порога Буек.
Все, кто сидели за первыми партами, глумливо загоготали, многие склонились друг к другу, обмениваясь насмешливыми взглядами, некоторые застучали по парте кулаками.
— Как Тихий вчера танцевал с Комаром, — Хобот притворно вздохнул и закатил глаза, его лицо расплылось в тупой ухмылке. — Как Ромео и Джульетта, только кто из них кто? — и он снова гнусаво заржал на весь класс.
Мои уши стали пунцовыми от унижения, сердце запрыгнуло куда-то в горло.
— Да, это было неповторимо! — поддакнул Буек.
Весь класс разразился диким презрительным хохотом, и в этот момент зашел Кузнечик, потребовавший мертвой тишины, но класс не унимался. Все пялились на классную доску. Я машинально поднял голову, и мне бросилась в глаза жирная надпись мелом на доске: “Тихий — гомик”.
От лица отхлынула кровь, я был близок к обмороку. Так порой бывает, когда ты долго сидишь и вдруг резко встаешь: в глазах у тебя мгновенно все темнеет, и тебе кажется, что ты сейчас грохнешься от тошноты и слабости на пол. Бледный и полный решимости, я сделал вид, что надпись меня никаким местом не касается.
— Эллярт, — рыкнул Кузнечик, — почему не на своем месте?
— Можно, я с Кузнецовой буду сидеть? — взмолился Элл.
— Нет! — сердито отрезал Кузнечик. — У тебя есть твое законное место.
Я увидел приближающееся затравленное лицо Элла. Эллу необходимо было сесть возле меня, и класс с интересом наблюдал, сядет он или как… И я облегчил участь бывшему другу, встал и пошел с сумкой в задние ряды.
— Тихомиров, ты куда? — остановил меня Кузнечик.
— На камчатку, там еще не все люди вымерли, — мои губы искривились в холодной улыбке.
— Ты это про что? — не понял моего юмора классный.
— Про людей, — и я направился к Валеркиной парте.
Кузнечик наконец увидел надпись на доске, улыбка сползла с его лица.
— Нельзя такое писать, — негодующе воскликнул он и принялся тряпкой стирать написанное.
— Виктор Анатольевич, — возмущенно завопил Буек. — Что вы наделали?! — его лицо изобразило вселенское отчаяние.
Кузнечик побагровел и непонимающе уставился на Буйка.
— Вы испортили самый счастливый момент моей жизни.
Класс разразился дружным хохотом.
— Над чем смеетесь? — раздраженно спросил Кузнечик.
— Вы стерли правду! — веселился Буек.
— Правду! — опешив, произнес Кузнечик, брови у него поползли наверх. Он еще больше покраснел, словно это было про него написано.
— Объясните, что происходит! — выкрикнул он.
Класс непривычно притих. Я готов был умереть от хохота. Наш Кузнечик наконец-то заметил, что в его классе не все в порядке, — обалдеть, не встать.
— Я жду объяснений, — потребовал Кузнечик. — Кто написал эту гадость?
Класс предательски молчал.
— Вы знаете, как это называется? — разорялся гневно Кузнечик.
— Что же нам, плакать, если среди нас есть гомики, — почти вызывающе крикнул Буек.
— Нравится издеваться над одноклассником, попавшим в трудные жизненные условия, — пламенно защищал меня Кузнечик, продолжая классу давить на совесть.
Я не ждал от нашего Кузнечика такой бурной реакции. Мне всегда казалось, что ему фиолетово на то, что в классе происходит. Мне даже иногда казалось, что Кузнечик как будто отдельно от нас существует: он есть, но и его нет. Он сам по себе, мы сами по себе. Оказывается, я ошибался и, наверное, круто ошибался по поводу классного.
