Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я
Конечно, американские журналисты и мэр не могли ничего разузнать и расписать все тайные приготовления обеда — предобедья; восхититься правилами нашего общежития. Завидовали бы, описывая наше единение на бездолларовой почве — виски можно украсить обед, купив их, а как без долларов приобрести огурец? На какой почве вырастают такие огурцы?
Каким образом у нас появился мэр?
Во всём мире поднялась мода на разыскивание корней: кто в Америке их стал отыскивать, кто в России, кто в Палестине, кто в Новой Зеландии. Все бросились на поиски. Мир охватила родословная лихорадка.
Яшин отец, Аарон Яковлевич, тоже захотел раскопать–обнаружить свои корни, прижившиеся где‑то в Америке. Выйдя на пенсию, он вспомнил, что знает настоящий еврейский библейский язык — иврит, и стал писать на нём статьи в как бы еврейский журнал «Советская Родина». Даже я прочла одну его статью про сосланного в Алма–Ату еврейского скульптора Иткинда, восхитившую всё ивритскоговорящее население земного шара своими изысканнейшими оборотами. Письма восторженных людей стали поступать к нему тоннами из всех стран, где есть знающие евреи, — никто не мог поверить: как в условиях языкового опустошения где‑то теплился чистейший библейский язык? И Аарон попросил одну свою поклонницу из Америки дать объявление в еврейских американских газетах о розыске своих двух братьев, уехавших через Румынию сразу после революции, таких‑то, таких‑то…
Некоторое время спустя раздаётся звонок из Америки:
— Можно разговаривать с господином Виньковецким?
— Только с другой стороны океана возможно услышать такое обращение — господин Виньковецкий! — сказал Яша и, взяв трубку, услышал голос никогда не виданного кузена, родившегося в Америке от старшего брата Аарона, давно умершего, но много об оставленных родных в России рассказывавшего.
Кузен по имени Гершон сказал Яше о своей давнишней глубокой мечте — обнаружить свои «научные» корни, узнать о судьбах своей расколотой семьи.
И пошёл обмен письмами, звонками, всеми подробностями, и… мэром. Мэр был в попечительском совете Сиракузского Университета, где кузен и работал. А дальше всё просто: узнав, что мэр собирается в Ленинград, Гершон попросил его нам позвонить.
Не отыскав знакомого мэра для обмена и проведения дней в нью–йоркском подполье, мы оказались там сами.
Был ли визит мэра причиной, или никому не известные причины, совпавшие с никому не известными действиями? но вскоре после визита мэра мы «получили право навсегда покинуть» нашу маленькую немеблированную квартиру, с номером 134 по улице Верности, в доме номер 10, украшенную картинами, нарисованными Яшей и его друзьями.
Толстовский Фонд и графиня Де'Киселяк
За убытие из Советского Союза мы должны были подписать отказ от гражданства и оставить вместо себя пятьсот рублей.
По прибытию в Вену, никому не принадлежавшие люди, оставшиеся без родины, рассортировывались по разным фондам помощи: «Толстовский Фонд» брал как бы русских людей, ХИАС — как бы еврейских, а СОХНУТ брал главных патриотов, едущих в Израиль; им вешали этикетки, что они решительные евреи, и увозили в какой‑то замок.
Наш брак был смешанный: я была как бы русская, а Яша — как бы еврей, потому, когда мы пришли в еврейский фонд помощи беженцам, нас спросили:
— Крещены ли дети?
Яша, как только пересёк границу Советского Союза, решил «жить не по лжи» — говорить только правду. И на этот вопрос он ответил:
— Да, дети крещены.
— Вы нашему фонду больше не принадлежите. Идите. До свидания, — сказали нам.
Это означало, что еврейские общины, фонды поддержки нас больше не касаются, и мы уже никаким образом не можем попасть в город Сиракузы, откуда у нас присланный гарант из еврейской общины, где нас ожидали сиракузские евреи, кузен, встреча, знакомый мэр, квартира и университетское предложение.
С этой минуты мы больше не относимся к еврейской помощи!
До свиданья, Сиракузы!
Представьте себе, вообразите, что ожидало нас в Сиракузах: квартира обставлена, обвешана, умыта, наряжена; со всего города стекаются евреи, присоединившиеся к ним греки, несущие, как ежи на иголках, дары и подношения — сковородки, чашки, ножницы, матрасы, кровати, вёдра; по приезде из аэропорта для всего города показывается: «как мэр города помог выехать еврейской семье», а вице–президент Университета разыскал свои «научные корни»… Через день я разъезжаю по магазинам и разным другим приятным местам с кузиной, говорящей по-русски, а Яша тем временем читает лекции о математической геологии по присланному до пересечения границы приглашению. Приезжаем к столу, полному сиракузских хлебов и яств, — на «американскую родину Архимеда».
Разве кто‑нибудь отказался бы быть так встреченным, принятым и приласканным? Стоят ли Сиракузы крещения? И правды? Правда отняла мою мечту, встречу, уверенность, квартиру, устроенность. Мы оказались выгнанными из ХИАСа, огорчившими кузена и всех евреев города, да что там!
До свиданья, Сиракузы!
Меня повергло в такое состояние — «До свидания», что я едва могла перевести дух.
Пересечение границы ещё не изменило моих представлений о правде. Подступившее чувство неописуемой досады и огорчения на правду, на христиан, на Яшу, на Христа я стала изливать, как только мы, покинув ХИАС, оказались на улицах Вены.
Как досталось бедному Яше, вместе с бедным Христом, — долго будут помнить улицы Вены и наша комната в венской гостинице!
Я, ссылаясь на авторитеты Толстого, Вольтера о сомнительности личности Христа, орала, что христианство — это моральное учение, а я и без него хорошая, и мне не надо никаких указаний, правил, догм. Это один из способов завышения себя над другими людьми! — Преклоняться перед Христом не так обидно! — Это — мода нашего времени. А что эти христиане творили! И что они ещё натворят?! Одному Богу известно!
Я хочу быть свободной. Это — кодекс правил, обоснований добра — для тех, кто не знает или сомневается, где добро, где зло; для тех, кто нуждается в предписаниях, а я и так знаю всё безошибочно, что для меня добро и что для меня зло! И пусть каждый ищет своё! И мне не до какой‑то правды, у меня есть дети, и Христос, и крещение меня совсем не волнуют. — Меня беспокоит, что мы будем завтра есть!
Яша отвечал, что я распинаю Христа и его огорчаю, что я должна успокоиться и смириться.
— Уж конечно, я не пойду за правду крест вывешивать в ХИАСе! Это не то место, где нужно искать правду. Нам нужно было только определиться!
— Я не мог на этот вопрос ответить иначе, — говорит Яша, — пытаясь мне что‑то объяснить о высших ценностях христианства и иудейства, о личном спасении Души в христианстве и об иудейском спасении всего человечества.
Я плохо слушала:
— Разве какой‑то текущий клерк может это понять? Что твоё христианство есть углубление твоего еврейства? И все высшие ценности? Твой же Христос говорил: «Не мечите бисер перед свиньями!»
После таких моих слов Яша меня стал стыдить банальностью употребления высказывания:
— «Свиньи» — это не люди, а бесы — «внутренний скот» — внутри каждого из нас, которым не надо потворствовать.
Однако я громко настаивала на «неэлегантности правды» и элегантности «вранья», и что правдивость часто склоняется к глупости. Тогда Яша посоветовал мне разработать этикет–кодекс «элегантного вранья», что я и пообещала сделать когда‑нибудь для себя, и для других.
Ослабевая, мои слова становились потише и поменьше. Яша молчал. Потом мои слова стали смешиваться со всхлипываниями и безнадёжностью:
— Ой, как это глупо!
И я начала плакать, закончив дискуссию о христианстве и иудействе в нашей семье слезами. Так и не узнав — кто же победил Рим или Иудея?
При первом свободном выборе — хлеб или правда? — что ты, Дина, выбрала?
На следующий день нас, выгнанных из ХИАСа, подобрал Толстовский Фонд, руководимый паном Рогойским, который, увидев, как неэлегантно одеты советские профессора, вручил нам сразу же значительный чек на одежду для всей нашей семьи, утешив мою печаль изгнания нас из евреев.
Мы принарядились, как элегантные венские люди, в добротно–модные австрийские одежды. Я красовалась и воображала этими избранными вещами перед неизгнанными, — забыв и чопорность австрийских продавщиц, и изгнанье: красивым «лечила печаль». Спасибо, пан Рогойский!
После недолгого пребывания в Вене нас перевезли в Италию для ожидания въездных виз в Америку. Мы попросили в итальянском Толстовском Фонде не торопиться отсылать нас в Америку, — чтобы как можно медленнее приближаться к неизвестности, дух перевести перед Америкой.
Мы, как политические беженцы, провели восемь месяцев между всех миров, касаясь рая, смотря на Рим с улицы вия Гаетта — Спасибо, Ирина Алексеевна! — принадлежа красоте и созерцая только её одну.
