Энсон Кэмерон - Жестяные игрушки
— Дери ее, Красный, дери! — говорит он своему дракону. Я оглядываю ресторан, словно меня интересуют другие посетители.
Входящий в означенную сумму заказ появляется сначала с горькой «Кроной» и кусочками свинины и креветок с каким-то уму непостижимым овощным гарниром — тоже с «Кроной», разумеется. И в голову приходит мысль, что это, возможно, не полноценный юм-ча, ведь Шелковая Панда готовит юм-ча только в обеденное время. Гораздо более вероятно, этот юм-ча приготовлен из недоеденных остатков чужих обедов — вот как наплевательски относится Шелковая Панда к требованиям гигиены.
Впрочем, недоеденные объедки чужих обедов — это как раз то, что нам нравится, решаем мы с Джеральдом. Есть подогретые объедки чужих обедов здесь куда безопаснее, чем специально приготовленный юм-ча, представляется нам с Джеральдом. Специально приготовленный юм-ча, возможно, состоит преимущественно из кусков проваренных посредников — вроде того специально приготовленного юм-ча, который подали Билли Стенвею, моему напарнику по части вывесок, который приторговывает кокаином Шелковой Панды в китайском квартале Футскрея. Выходит, он и сам заделался посредником, но только уже после Шелковой Панды.
Этот юм-ча ему подали после того, как Шелковая Панда помахал своими пухлыми ручками над пышущими ароматным паром бамбуковыми плошками первых пятнадцати блюд, приговаривая: «Кусайте на здоровие». Что Билли и сделал. То есть покушал от пуза. И несмотря на «Волшебную Гору», и на «Хой-Син», и на «Устрицу», и на соевый соус, и на сладкий чили, обнаружил во всех блюдах с первого по четырнадцатое что-то подозрительно одинаковое. Впрочем, до него так и не дошло сразу, что все эти соусы скрывают под собой, в сущности, одну и ту же биологическую основу.
В общем, когда одна из внучек Шелковой Панды, которой на судьбе написано всю свою жизнь подавать пятнадцатое блюдо юм-ча, подала Билли пятнадцатую пышущую ароматным паром бамбуковую плошку, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы взять эту плошку с подноса, и еще большее усилие, чтобы ответить улыбкой на ее почтительный поклон, и еще большее усилие, чтобы снять крышку (и где, интересно, был в тот момент сам Шелковая Панда?), под которой он обнаружил лишь сияющую позолотой пряжку от пояса посредника… Которую вари хоть тысячу лет, и с нее дай Бог чтобы позолота сошла, но и тогда в ней безошибочно можно будет распознать деталь, не позволяющую сползать брюкам посредника с его, посредника, пуза.
Такое вот недвусмысленное, обильно сдобренное соусом предостережение заставило Билли пулей вылететь из дверей «Шелковой Панды», и пулей влететь в дверь «Бамбуковой Рощи», и, расталкивая посетителей «Бамбуковой Рощи», сдерживая в горле малопристойные звуки, а на губах — еще менее пристойные выражения, вывалить все четырнадцать обильно сдобренных соусом блюд юм-ча из посредника в толчок той сортирной кабинки, на дверях которой написано «ЗАТРАХАЛИ ВО ВСЕ ДЫРЫ», в то время как Фенг, издавая звуки крайнего китайского неодобрения и крайнего шуринского неодобрения, пытался успокоить своих встревоженных клиентов и загнать их обратно в ту атмосферу Среднего Царства, откуда они вынырнули.
Что ж, печальный опыт Билли помогает нам с Джеральдом легче относиться к недоеденным объедкам чужих обедов, с удовольствием поглощая и «Волшебную Гору», и «Хой-Син», и «Устрицу», и сладкий чили, и соевый соус, и все тому подобное.
* * *Что это, любовь? Или кокаин? Как назвать то, что проделывает с твоим организмом такие штуки? Что заставляет тебя окаменеть, уставившись взглядом сквозь поднимающиеся от еды клубы пара на то, как она входит? Что за вспыхнувшая страсть сдавливает твое горло? Или твой желудок?
Ибо она входит в зал… и эта страсть вспыхивает во мне. На ней черные кожаные брюки и черная футболка, и длинные волосы ее разметаны в таком беспорядке, словно она целый час потратила на то, чтобы свить их в безумный змеиный клубок. С ней еще две женщины, которых почти невозможно заметить, потому что здесь она и ты боишься проглядеть какое-нибудь упражнение из арсенала аэробики, которое она вот-вот исполнит в этом плотно облегающем ее тело наряде.
Шелковая Панда встречает их, кланяется, широко разводя руки, и провожает к столику. Джеральд шепчет мне на ухо три лишенных буквы «Л» вопроса, которые задает им сейчас Шелковая Панда:
— Как позивают мирые реди нынсе весером? — спрашивает шепотом Джеральд. — Зераете меню? Зераете винную карту? — Джеральд не выдерживает и прыскает со смеху. — Зераете карту? А, мирые реди? — Он обрывает смех, чтобы отхлебнуть пива. — Этот шепелявый Панда врет и не краснеет, — заявляет он. — Какие там мирые реди? Рыжая, косоглазая и художопая.
— Вон та, в черном, — возражаю я. — У нее с этим все в порядке. Все при ней. Супермодель.
— Нету там таких, — говорит Джеральд. — Нету, и все тут.
— Ты расистский ублюдок, Джерри. Ты просто не замечаешь других проявлений жизни, кроме родственных себе самому.
— О’кей, мистер Мандела, мост через расовые предрассудки. Ступай к их столу. Ставлю пять против одного. — Он тычет мне в подбородок пальцем.
— Против чего?
— Против возможности дружеской встречи твоей и ее ДНК. Против, так сказать, взаимно-перекрестного опыления ваших рас.
И вот тут-то колумбийцы творят главное свое волшебство. Или любовь творит. Вот тут-то ты встаешь со своего места, откуда бы ты ни за что не встал бы, и подходишь к женщине, к которой ни за что не подошел бы без помощи основного продукта колумбийского экспорта. Или любви. Ты встаешь, и, пока ты пересекаешь комнату, в голове твоей мелькают в ускоренной перемотке видения вас двоих, трахающихся до разрыва сердца где-нибудь на морском берегу. Каковые видения завершаются зрелищем тебя самого, лежащего на спине, потного и дрожащего, умирающего на этом гребаном пляже подобно теле, у которой выдернули жало… словно твой биологический вид, защищаясь, приносит тебя в жертву как прекрасного камикадзе. Ты весь — одно огромное предложение. Вот вам: чистая любовь, идеальный секс, безупречный акт творения, достойный того, чтобы рваться к нему до последнего удара сердца. Между черно-белым мужчиной и желтой женщиной.
На полпути к ее столику я поворачиваюсь и возвращаюсь к Джеральду.
— Это не имеет никакого отношения к твоим подначкам, — говорю я Джеральду. — Это потому, что мне этого хочется. Ясно?
— Ясно.
— Даже если в результате я помру от сердечного приступа.
— В результате чего? — переспрашивает он.
— Секса с ней, — объясняю я.
— Вот не слышал, чтобы страдающие недержанием семени погибали от секса, — заявляет он и начинает ржать как дурак, что можно считать еще одним проявлением действия кокаина, который хронически тебя оглупляет.
Я забираю свободный стул из-за стола номер семь, где китайская чета, едва не стукаясь лбами над столом, изо всех сил пытается ухватить рис палочками, и несу его к столу номер восемь, то есть к ее столу, и ставлю его спинкой к столу так, чтобы спинка касалась скатерти. Потом я по-ковбойски, верхом, сажусь на него, и облокачиваюсь на его обтянутую зеленым винилом спинку, и кладу подбородок на руки, повернувшись к ней лицом, и смотрю на нее сквозь медленно вращающиеся стаканы шардонне на подносе-вертушке, и говорю:
— Эй, вы. Вы меня преследовали?
И глаза ее расширяются, и она чуть отодвигается от меня.
— Нет, — говорит она. — Если только еще не приняли закона, по которому не знать о чьем-то существовании или не испытывать к кому-то никакого интереса расценивается как преследование.
— Черт, — говорю я. — Я и не думал, что вы это делали. А как насчет подумать об этом?
И только тут замечаю, что вломился в какой-то их душещипательный, помада-на-воротничке сценарий, с которым они явились в «Шелковую Панду», чтобы обговорить его за экзотическими блюдами, и что лицо той, что пониже ростом, сложилось морщинами, по которым слезы стекают куда-то к ушам, и что она всхлипывает, а рыжеволосая одной рукой держит ее за запястье, а другую положила ей на плечи и утешает ее:
— Не плачь, Сал. Лучше разозлись. Это же он виноват, а не ты. Где твое чувство собственного достоинства? Это он — та задница, что возвращается домой в трусах, от которых пахнет «Jardin De Bagatelle», не ты.
— Вы что, совершенно спятили? — спрашивает меня Кимико, смахивая волосы с глаз указательным пальцем.
— А знаете, у нас с вами вышли бы классные дети, — говорю я ей. — Славные такие, костлявые.
— Увы, решительно не вижу, каким образом, — возражает она. — Если только предварительно не заняться славным, костлявым сексом.
— Именно это я имел в виду, говоря о славных, костлявых детях. Которые, кстати говоря, не входят в мое предложение, и появления которых вполне можно избежать, приняв… меры предосторожности.
