Анджей Стасюк - Девять
У сигареты был отвратительный вкус. Мужчины – быстрые и уверенные в себе. Каждый идет к своему автомобилю. У кого-то его уже угнали. Такая игра. Полицейские здесь недалеко, на улице Видок. Большие стеклянные панели в другой мир. Так должна выглядеть бесконечность. Стоит войти, и можешь блуждать там, пока не околеешь. Мест перехода в городе предостаточно. Всегда найдутся какие-нибудь двери, ведь чтобы вернуть надежду, все средства хороши.
Он дошел до улицы Киевского и свернул к кинотеатру «Палладиум», чтобы немного постоять в затишке у входа. Автомобили с визгом ныряли в тоннель, справа перспективу перекрывал Дом мебели, где на кожаных диванах трахались манекены, чтобы все было по-настоящему. Больше минуты у «Палладиума» он не выдержал, перешел на другую сторону, миновал «Релакс», освежив воспоминания о билетах по двадцать злотых и о тех типах с бойкими и бездумными лицами, которые всегда обитали здесь, в темном узком проходе. Их белые футболки светились в темноте, как фосфоресцирующие рыбы. Эти люди тоже принадлежали к классу холоднокровных, только у них еще были спокойные, быстрые пальцы. Он боялся их, как неподвижно застывших псов.
Дальше «дом под стульчаками»[24] и «Сезам». Он пытался вспомнить запах, затоплявший этажи большого магазина со жратвой внизу и всем остальным наверху. Горячий, словно прокопченный. Не плохой и не хороший, а своеобразный. Непонятным образом он связывался в памяти с темной шершавой плиткой на ступенях лестницы, где невозможно было поскользнуться. Обувь просто прилипала к ней, и было трудно идти, потому что у молодняка походка всегда плавная. Рядом была когда-то закусочная, где меньше чем за десятку давали макароны с колбасой. Однажды дождливым днем он зашел туда и уронил тарелку.
Он подождал на светофоре, вскочил в восемнадцатый и проехал две остановки, вертя головой во все стороны.
Прежде чем войти, окинул взглядом улицу. Внутри было заметно темнее и теплее. Из радиоприемника неслась «Свобода» со Щетой на барабанах, но вошедший в этом не разбирался.
При виде начальника девушка-продавщица встала и сказала:
– Здравствуйте.
Он тоже поздоровался и мгновенно ощупал помещение глазами:
– Никто не приходил?.
– Нет. Только покупатели.
– Много?
– Как обычно.
На улице поливал косой дождь. Налетела туча, но это ненадолго. На полках лежали его товары, толку от них как от козла молока. Большую часть он еще не оплатил. Он зашел за прилавок и открыл кассу. Пересчитал банкноты.
– И это все?
– Все, – ответила она.
– Мало.
– В обед приходил господин Залевский за деньгами. Вы на прошлой неделе говорили, что ему в первую очередь.
– Хорошо, Зося, – сказал он спокойно.
Хотелось схватить металлический ящик и запустить им в зеркало на стене, а потом упасть в кресло и закрыть лицо руками. Такие картины ему рисовались.
– Сколько ты ему дала?
– Десять миллионов.
Он еще раз пересчитал банкноты. Жиденькая стопочка. Наводящая на мысль о внезапном конце. Он играл с нею, тасовал бумажки, сортировал по номиналам, раскладывал по две, три, четыре – сумма не менялась. Захлопнул ящик и уселся на стул. Тот затрещал, и он понял, какая стоит тишина. Только радио, и ничьего дыхания вокруг.
– Зося, я знаю, что должен тебе за прошлый месяц, но я забираю эти деньги. Они мне сейчас нужны.
– Надо что-нибудь оставить в кассе на завтра. Своих мне не хватит, – сказала она робко, словно извиняясь.
Снаружи падали последние капли дождя. За автомобилями неслась водяная пыль. Желтый «полонез» пошел на обгон белого «форда». Коричневые деревья на другой стороне улицы влажно блестели. На Зосе была зеленая блузка, сколотая под шеей серебряной брошкой, и серая юбка. Несколько раз он говорил ей, чтобы она одевалась чуть раскованней, носила чуть покороче: «Пойми, Зося, ведь речь идет о клиенте», но на следующий день она являлась в чем-то такого же цвета и длины. Самое большее – с расстегнутой у шеи пуговкой вместо брошки. Или с распущенными волосами. Как сегодня. Он попросил у нее чашку кофе. Зося пошла в подсобку. Мелькнули ее худые щиколотки и темные туфли на низком каблуке. Она никогда не опаздывала, не допускала малейшей неточности, говорила тихо, мало и по делу, у нее были темные волосы, она не пользовалась губной помадой, он нашел ее по объявлению в «Газете Выборчей».
Зося подала ему чашку с блюдцем. С одной ложечкой сахара без верха. От вида кофе его тошнило, но ему хотелось попросить ее о чем-нибудь, чтобы сделать ей приятное. От нее исходил легкий цветочный запах, она коротко стригла ногти, на безымянном пальце левой руки носила скромное колечко; теперь она вернулась на свое место за прилавком.
– Нет, – сказал он. – Нет, Зося. Сегодня закроешь в семь, а завтра не приходи. Сделаем маленький перерыв. Если сегодня что-нибудь еще купят, деньги возьми себе в счет моего долга.
Кто-то прошел под окном. Смеркалось. В доме напротив уже зажигали свет. Черная согнувшаяся фигура перешла улицу. Где-то со стоном тормозил трамвай. Дул холодный ветер, постепенно открывая звезды.
– Ох, я забыла зажечь свет, – спохватилась Зося.
Зеркало отчетливо и безучастно отражало ее фигуру. Ничего не приходило в голову. У него еще оставалось полчашки до выхода. Он смотрел на улицу. В квартире на первом этаже только собирались обедать.
Тут он заметил марципанового барашка.
– Это ты принесла овечку?
– Я. Но можно снять…
– Нет. Пусть висит. Для красоты.
Ему подумалось, что ночь он мог бы провести у нее. Где-нибудь в Урсынове,[25] в двухкомнатной квартире: светлая сосновая мебель, циновка в прихожей, кухня, украшенная коллекцией деревянных ложек, на стеллаже – переносной телевизор. После стольких месяцев знакомства эта мысль впервые пришла ему в голову. Столик со скатертью в бело-голубую клетку и розовый махровый коврик возле ванной.
– У вас неприятности, да? – спросила она своим тихим голосом.
Он улыбнулся, чашка звякнула о блюдце, и он поставил ее на прилавок:
– Пустяки. Бизнес есть бизнес.
– Если б я могла как-то помочь…
Он встал и направился к выходу:
– Спасибо, Зося. Не надо сидеть здесь до семи. Можешь закрыть раньше.
Он перешел улицу, застегивая молнию на куртке, – дуло ужасно. Даже свистело. Звезды были серебряные, с острыми, как иглы, лучами, далекие, – внезапно он увидел, как с улицы Добжанского выруливает темная машина. Остановилась у магазина. Вышли двое. И прямо туда. У одного было что-то в руке. Она стояла в витрине, и он почти увидел, как ее лицо принимает любезное выражение. Он медленно пошел вперед, свернул на Белую и побежал в сторону Электоральной.
Болек в это время, а может чуть пораньше, ел мясо, а Силь пила виноградный сок. Они сидели в черно-золотой комнате, работал телевизор, Болек в том же, в чем утром, Силь – в белой футболке. Болек ел свиную отбивную. Она лежала на листьях салата в венке из ломтиков жареного картофеля, рядом стоял стакан пива. Силь скучала. Потягивая сок, она смотрела на людей в телевизоре, давала им возможность немного поговорить, а потом уничтожала нажатием кнопки, и появлялись другие, они разыгрывали какую-то историю, но там были одни мужчины, и она искала дальше: попала на спорт, где немецкий комментатор выговаривал имена японских мотоциклистов – это позабавило ее с минуту, – потом на музыкальный канал, но там показывали какие-то древние записи, сделанные еще до ее рождения, поэтому она остановилась на черно-белом арабском канале, где вот уже три часа подряд крутили какой-то фильм.
– Бомбончик, пойдем куда-нибудь.
– Но ты ведь приготовила обед, – ответил Болек и показал вилкой на тарелку.
– Не в ресторан. Так просто. В кино, потанцевать.
– Я не могу. Мне должны звонить.
– Телефон же при тебе.
– Нет. Может, мне придется сначала съездить в одно место, чтобы забрать кое-что оттуда.
– Мне скучно, Бомбончик.
– Поставь кассету.
– Я их уже наизусть знаю.
– Позвони в прокат. Пусть принесут еще.
– Я не люблю кассеты, я люблю кино.
– Не сегодня.
– Не вчера, не позавчера, не завтра, не послезавтра…
Стакан Силь стукнул по стеклянному столу.
– Держишь меня тут как в тюрьме, тебе только одно подавай.
– Я сегодня правда не могу, Люцина.
Заиграл телефон, и Болек протянул руку к трубке. Слушал молча. В конце сказал: «Хорошо».
– Вот видишь, малышка, я же говорил.
– Ну хотя бы Шейха закрой. Я боюсь его. Он так смотрит. Я не могу пошевелиться. Все время смотрит.
– Это хороший пес.
– Я знаю. Но ты его закрой.
Он встал, вышел в прихожую и начал одеваться. Закончив, последний раз осмотрел себя в зеркале. Все сидело безукоризненно.
– Закрою тебя снаружи на ключ.
– Б…! Болек! Ты со мной как…
– Люцина, или я закрываю дверь, или не закрываю Шейха.
Она схватила пульт и принялась давить на кнопки. За окном плыли сизые облака.
