Ник Кейв - Смерть Банни Манро
Женоподобный отец Майлз с лицом-квашней и седыми волосами, пышной кучей наваленными на череп, читает надгробную речь пневмоническим шепотом — Банни приходится вытягивать шею, чтобы расслышать слова. Отец Майлз называет Либби “полной жизни и всеми любимой”, а потом еще “бескорыстной и неизмеримо щедрой” и ни разу не упоминает (Банни обращает на это внимание) ее психического заболевания и того, каким образом она покинула наш мир, — говорит только, что “она вознеслась на небеса прежде срока”.
Банни бегло оглядывает собравшихся и видит небольшую компанию подружек Либби, втиснувшуюся в тот же ряд, что и он, но на другой стороне церкви.
Пэтси Паркер, которой Банни придумал прозвище “Не влезай — убьет”, бросает на него взгляды, полные презрения, но Банни от нее ничего другого и не ожидал. Банни ей никогда не нравился, и она не упускает момента, чтобы ему об этом напомнить. Она маленького роста, с чрезмерно развитой задницей и, чтобы выглядеть хоть немного выше, большую часть времени носит высокие каблуки, которые надевает на свои ножки-недомерки. Всякий раз, приезжая в гости к Либби, она так непристойно виляла бедрами, семеня по балкону, ведущему к их двери, что напоминала Банни одного из трех поросят — возможно, того, который построил себе дом из кирпича. И это было очень удачное сравнение, ведь однажды, взбешенная каким-то его порнографическим замечанием по поводу ходячей оргии Сони Барнс из 12-й квартиры, Пэтси Паркер назвала Банни грубым животным — и, вполне возможно, имела в виду именно волка из мультфильма про поросят — такого, с высунутым языком и выпученными глазами. Банни это сравнение принял за комплимент. Теперь он каждый раз встречал ее словами: “Я все-таки закушу сегодня свежей поросятинкой!” Банни и сейчас подумывает, не стоит ли вывалить язык и выпятить глаза в следующий раз, как она на него посмотрит, но обнаруживает — и испытывает от этого что-то вроде удовлетворения, что ему на все это наплевать.
Рядом с Пэтси Паркер Банни видит Ребекку Бересфорд, которую Либби по поводу и без повода называла “старшей сестрой, которой у нее никогда не было”, “братом по духу” и “своим самым лучшим другом в мире”. Ребекка Бересфорд перестала разговаривать с Банни много лет назад, после одного случая на пикнике на пляже Роттингдин, который произошел из-за половины бутылки “Smirnoff ”, сырой сосиски, пятнадцатилетней дочери Ребекки и неверной интерпретации знаков. Целый год раскаяния и подмазываний не смог усмирить гнева Ребекки, вызванного этим происшествием. Банни подозревал, что Ребекка Бересфорд испытывала патологическую зависть по отношению к родной дочери: в том, что касается внешности, та переплюнула мать. Когда она в своей несовершеннолетней красе прохаживалась по галечному пляжу в Роттингдине в бикини из одних веревочек, на присутствующих мужчин это произвело такое неизгладимое впечатление, что слышно было, как чпокают, вываливаясь из орбит, глазные яблоки и как в общем для всех направлений с ревом несется по сосудам кровь. Ребекке Бересфорд оставалось лишь съежиться от стыда, когда последние остатки собственной красоты покинули ее навсегда — как покидают перепуганные жильцы дом с привидениями. В конечном итоге между Банни и Ребеккой было принято молчаливое соглашение о том, что единственный возможный вариант отношений между ними — это взаимное презрение. Ну и плевать. Ребекка Бересфорд бросает злобные взгляды на Банни с противоположного конца церкви.
Рядом с ней сидит ужасно сексуальная Хелен Клеймор, она тоже недобро посматривает на Банни, но Банни видит, что ее озлобленность неискренна и что на самом-то деле она сейчас очень даже не прочь. И это не личное мнение Банни, а констатация факта. Хелен Клеймор одета в облегающий костюм из черного твида, и костюм этот делает что-то немыслимое с ее грудью: грудь выглядит воинственно и торпедоподобно, а уж с глубинной бомбой ее филейной части в этом костюме происходит нечто и вовсе космическое. Хелен Клеймор уже долгие годы посылает Банни такие вот сигналы, поэтому Банни набирает в грудь воздуха и позволяет себе раскрыться навстречу ее вибрациям подобно медиуму, или спириту, или кому-то вроде этого. Он дает волю воображению, но вспоминает — уже примерно в миллионный раз, — что воображения у него нет, и поэтому просто представляет себе ее вагину. Некоторое время Банни ею любуется — наблюдает, как вагина кружит у него перед глазами подобно божественному явлению, раскрывая пред ним свои тайны, и чувствует, что член его твердеет и становится похож на гнутую вилку, или волшебную лозу, или рукоятку для спуска воды в унитазе — Банни никак не может сообразить, на что больше.
Тут он слышит, как где-то неподалеку со свистом выпускают воздух, и, оглянувшись, видит мать Либби, миссис Пеннингтон, которая таращится на него с выражением ужаса и нескрываемой ненависти на лице. У нее даже зубы оскалены. Застигнут на месте преступления, думает Банни и склоняет голову в молитве.
Мальчик смотрит на отца и затем — на миссис Пеннингтон, он улыбается ей и, робко подняв руку вверх, невесело машет. Бабушка смотрит на него, горестно и гневно качает головой и неожиданно громко всхлипывает. Ее муж, симпатичный мужик, которого год назад хватил удар и который с тех пор препоручен инвалидной коляске, с трудом поднимает трясущуюся ладонь и кладет ее на руку безутешной жены.
Отец Майлз ни с того ни с сего начинает говорить про “покинутых”, и, когда он упоминает “любящего супруга” Либби, Банни, кажется, отчетливо слышит, как все участники мероприятия дружно ухают — на плохих парней надо шикать и топать ногами. Возможно, все это ему лишь кажется, но на всякий случай Банни слегка меняет положение — поворачивается к собравшимся спиной и, словно пытаясь отгородиться от коллективного презрения, упирается взглядом в стену.
Когда он открывает глаза, его внимание целиком и полностью поглощает изображение Девы Марии с младенцем Иисусом, свернувшимся клубочком у нее на руках. Под иконой Банни видит табличку, на которой написано: “Мадонна с младенцем”. Название картины заставляет Банни закрыть глаза и снова приклонить голову, чтобы подумать о Мадонне и удаленных с помощью воска волос (вполне вероятно) у нее на лобке и о том, как он читал в одном интервью, что она любит, чтобы ее шлепали по ее накаченной йогой заднице.
Где-то на заднем плане, приглушенный его фантазиями, слышен шепот надгробной речи, и Банни вдруг ощущает у себя над головой присутствие Либби и почему-то — собственное проклятие. Он больше не в силах это выносить. — Подожди меня здесь, — шепчет он сыну.
Банни бочком выбирается в проход между рядами и, склонив голову, выскальзывает из церкви. Он, пригнувшись, перебегает зеленую лужайку и в маленьком кирпичном туалете для посетителей, укрытом в тени неправдоподобной пальмы, подпирает головой разрисованную граффити стену кабинки и отчаянно дрочит. Некоторое время он не меняет положения, потом мрачно колотит по автомату с туалетной бумагой, вытирается и покидает кабинку.
Опустив глаза, он стоит перед отражающим квадратом нержавеющей стали, прикрученным к стене над умывальником. Спустя какое-то время Банни набирается смелости, чтобы поднять глаза и взглянуть на себя. Он уже было приготовился увидеть в забрызганном зеркале сопливого урода с отвисшей челюстью и приятно удивлен, обнаружив, что на него смотрит знакомое лицо — мягкое, обворожительное и с ямочками. Он приглаживает набриолиненную челку и улыбается своему отражению. Наклоняется поближе к зеркалу. Да, так и есть — он неотразим и несказанно соблазнителен. Конечно, вид у него немного разбитый и помятый, но в его положении это и неудивительно.
Затем, приглядевшись еще внимательнее, Банни обнаруживает, что на него из зеркала смотрит коечто еще. Он наклоняется ближе. В его лице обосновалось нечто очень печальное, и Банни с изумлением отмечает, что это лишь прибавляет ему привлекательности. В его глазах появилось какое-то напряжение, которого прежде не было — трагический свет, в котором, Банни чувствует, таятся неизведанные возможности. Он посылает зеркалу грустную, исполненную чувственности улыбку и в потрясении замирает перед вновь обретенной притягательной силой. Он пытается припомнить какую-нибудь звезду — из тех, что привлекают внимание папарацци, — которая, пережив тяжелую утрату, стала бы выглядеть лучше, и приходит к выводу, что, пожалуй, таких не знает. Изза этого ему кажется, что теперь он может завалить полмира, нет — целый мир, да чего там, он сверхчеловек и способен на все!
Но главное чувство, которое испытывает сейчас Банни, это осознание того, что теперь-то он всем докажет! Несмотря ни на что, его сексуальная магия снова с ним. Он готов встретиться лицом к лицу со злобной ненавистью церкви, полной взвинченных женщин. Он даже подумывает о том, чтобы еще разок подрочить прямо здесь, над раковиной. Воткнув в губы “ламберт-и-батлер”, он прикуривает и выдувает рожок дыма в лицо своему отражению.
