Юрий Козлов - Изобретение велосипеда
Зазвенел звонок, перемена закончилась, и Гектор снова поднялся на четвёртый этаж, где десятый «Б» класс заходил в кабинет биологии, на ходу обсуждая событие, а мраморные Менделеев, Чебышев, Ломоносов и Лобачевский с тоской смотрели вслед ученикам, словно хотели сняться с тумб, проследовать за ними и, выслушав все возможные и невозможные предположения, составить своё учёное мнение о происходящем.
«Если сравнить человека с насекомым, — сказала однажды разгневанная биологичка (Гектор записал эту фразу на обложке учебника биологии), — то стадия личинки придётся на детство, стадия бабочки на зрелость, а куколка — это подросток, считающий, что его не надо ничему учить, тогда как хитиновая оболочка покрывает не тело его, отнюдь нет, а мозг!»
Гектор сел за стол, открыл учебник биологии и, глядя на кроманьонцев, питекантропов и неандертальцев, принялся размышлять о дружбе и любви.
В детстве Гектор, помнится, дружил со своим соседом Вовкой Клепиковым, а потом отчего-то дружить перестал. Следовательно, дружба, думал Гектор, имеет временную протяжённость, начало и конец. Пять лет Гектору было хорошо и весело с Вовкой Клепиковым, а на шестой вдруг стало скучно. Но почему? «У нас произошло разделение по интересам, — ответил себе Гектор, — Вовка пошёл сражаться в подворотни, а я… А я… — Гектор задумался. — Кажется, я тогда встретил Костю Благовещенского, — вспомнил Гектор, — и поразился, сколько он всего читал, сколько неизвестных мне великих людей он знает… Я тоже стал читать… И потом… Потом… страшно мне было в подворотне… А потом отец привоз мне пластинку «Битлс» «Hard day’s night» на фирме «Capitol».
Недавно Гектор встретил Вовку Клепикова около хозяйственного магазина. Вовка стоял у входа, как шпион, с поднятым воротником и прятал на пузе два никелированных смесителя. Вовка подмигнул и показал их Гектору.
Гектор сразу вспомнил, что у них на кухне паршивый медный кран, вода из которого льётся тонкой струйкой в раковину, — рыдает, стонет, плачет, но не останавливается, как сильно кран ни закручивай. Гектор пригласил Вовку к себе домой, и тот моментально установил смеситель, на который теперь так и не нарадуются родители. Вовка денег не взял, и Гектор спустился с ним вниз, в подвальное кафе «Феникс», предварительно купив в гастрономе бутылку портвейна. Он мог бы купить и в кафе, но Вовка сказал, что незачем переплачивать. Вовка разговаривал с ним, словно ничего и не произошло, и Гектор задумался, остался ли у Вовки в душе след их старой дружбы. И пришёл к выводу, что остался, и доказательство этому, что, вот, сидят они в кафе «Феникс» и пьют портвейн, купленный в гастрономе на углу.
А на кухне у Гектора светится никелированный смеситель. «За нашу дружбу, которая возродилась сегодня как Феникс!» — поднял бокал Гектор. Вовка молча кивнул. «Пойду погуляю! — сказал недобро Вовка, когда они покончили с портвейном. — А ты, Геша, вали домой уроки учить… — И на секунду возник перед Гектором тот самый чужой Вовка, разбойничающий в подворотнях. Возник и сразу куда-то смущённо канул. — Пока Геш! — сунул Вовка Гектору свою каменную руку. — Если что, меня в ГипроНИИ ищи… Сантехник я там…»
Вторым и пока единственным другом Гектора был Костя Благовещенский. Гектор подумал, что настоящая дружба тем и отличается от ненастоящей, что нельзя ответить на вопрос: «Почему ты с ним дружишь?» «А может, я просто привык к Косте? — спросил себя Гектор. — Привык и обленился? Ведь дружба, — вспомнил Гектор чьё-то изречение, — есть размещение капитала души» А каждый вкладчик, — усмехнулся Гектор. — может быть прогрессистом и консерватором… Вдруг я консерватор?»
Третий день Гектор в школе один, и ему скучно. Образовался вакуум общения, который необходимо чем-то заполнить. На переменах Гектор курил в туалете с одноклассниками, говорил с ними о всяких пустяки но, как только речь заходила о Косте Благовещенском, он словно оживал. Стоя около кафельной стенки, слушал Гектор, как Женька Константинов называл Костю идиотом, кретином, тюфяком, слюнявым балбесом — и не только за то, что тот в данный момент гуляет с Инной по ровному, как стрела, Невскому проспекту, но и за его постоянные умничанья, ухмылочки, за его сидения в библиотеках, за его непонятную любовь к старинным книгам в чёрных, тиснённых золотом переплётах, за его чудовищнейшие и никчёмнейшие мысли, которые время от времени он вдруг высказывает на уроках или в сочинениях. «Чёртов выпендрёжник!» — закончил наконец Женя и внимательно посмотрел на Гектора. Но вовсе не собирался Гектор пресечь эту позорящую друга тираду.
Спокойно слушал этот бред Гектор, не порывался дать Женьке в морду или, на худой конец, просто выйти из туалета, хлопнув дверью. Костя словно открывался ему с новой, доселе неизвестной стороны. Словно камень уже лежал за пазухой у Гектора. Камень, на котором написано: «Бросить в Костю!»
Неожиданно Гектор понял, что ох как не нравится ему, что Инна Леннер третий день гуляет где-то с Костей Благовещенским.
Естественно, сегодня же Гектор позвонит Косте и всё ему расскажет и даст совет (вполне искренний), как наказания избежать, но… когда Гектор узнавал, что та или иная его знакомая завела дружбу с тем или иным парнем, он испытывал чувство утраты и грусти. И недоброжелательства к парню… Гектору казалось, что всё плывет мимо, мимо…
И ещё Гектор в тот день думал над изречением, записанным в дневнике: «Жизнь создаёт больше железных механизмов, чем прекрасных зданий…» «Почему? — Думал Гектор, — в нас самих так мало прекрасных зданий и так много железных механизмов? Даже если речь идёт о любви и дружбе…»
12
Костя Благовещенский выкуривал уже третью утреннюю сигарету. Он сидел в беседке около дома Инны Леннер и сквозь беседочные столбы, похожие на ноги слона, сквозь шевелящиеся на ветру осьминоги-кусты видел подъезд, откуда Инна должна была появиться. День обещал быть холодным, но солнечным. «Прощай, тепло в конце апреля…» — думал Костя, поднимая воротник школьного пиджака. В лицо ему дул ветер. Ветер свистел в беседку, как в свистульку.
Косте казалось диким, что он всю ночь просидел в этой беседке. Только поздно вечером, когда зелёная неоновая рыба на Иннином доме «Рыбная кулинария» махнула хвостом и щёлкнула зубами, Костя сообразил, что неплохо бы позвонить домой родителям. «Я сейчас в гостях у Петра Иванова. Буду у него ночевать!» — хрипло соврал он в холодную телефонную трубку. Тем временем удивительная неоновая рыба снялась с буквы Р, как с якоря, и, выплюнув в воздух фиолетовый пузырёк, пошла на снижение. Она летела медленно, хищно поводя лупоглазыми глазищами, нахально заглядывая в окна, паскудно при этом улыбалась, кусала подоконники.
Однако через минуту Костя забыл про рыбу, про холод в беседке, про всё. В окне третьего этажа появилась Инна. Она была в белой ночной рубашке, а распущенные волосы лежали на плечах, как кружевная цыганская шаль.
— Я ведь люблю её… — зачем-то сказал себе Костя. — Она манерна, она глупа, но я люблю её…
Инна смотрела в ночном сквер, на смутно белеющую беседку, кусты, лысые газончики. Потом поправила волосы и отошла от окна.
— Смотреть в ночной рубашке в окно… — усмехнулся Костя.
Костя устроился на жёсткой беседочной скамье, подложил под голову портфель и вспомнил, что ведь он сегодня ничего не ел, со времени Инниных бутербродов. Ему стало смешно.
— Загадка, — сказал он себе. — Голодный, холодный в беседке сидит, на окна глядит… Кто такой?
Окна в доме гаснуть не спешили. В окнах возникали меланхолические девушки, энергичные парни-спортсмены рвали на ночь глядя эспандеры, пришёл домой пьяный муж в сбитой на затылок шляпе. Только окна Инны «Леннер зеленели и желтели плотными льняными занавесками, точно в двух окнах росли буковые леса, а в третьем колосилась спелая рожь.
Время от времени Костя вставал и бегал по беседке, размахивая руками и тем самым согреваясь. В половине второго он вышел из беседки и решительно направился по Суворовскому проспекту мимо полуосвещённых витрин, где злобно блестели глазами и скалились манекены, мимо тёмных дыр дворов, мимо трамвайных линии, серебристо мерцающих в лунном свете, шёл Кости, пока наконец не оказался около собственной школы — дремлющего красного здания, как поплавок покачивающегося на волнах белой ночи. И окна смотрели черно и неприветливо, и единственное дерево на школьном дворе угрожающе махало ветвями, и кошка, сверкнувшая глазами где-то вдалеке у чугунной ограды, была угрюма и символична.
«Бред, — подумал Костя. — Я, Константин Благовещенский, самый умный и самый лучший из всех, живущих на свете, не сплю ночами, порхаю по городу как летучая мышь из-за этой Леннер, которая давно дрыхнет в своей постели… Инна! — поразмыслив, негромко продолжал Костя. — Хочешь, в честь тебя я разобью в этой школе все стёкла до последнего? Ты будешь феей освобождённых стёкол, Инна». Костя представил себе, как разбивается стекло, летят вниз осколки, а на волю из сонного мутного плена выпархивает, разминая хрустальные крылышки, прекрасная голубая фея с огромными глазами. И ещё Костя вспомнил, как классная руководительница Сусанна Андреевна Ельчинская написала на полях какого-то его сочинения: «Костенька! У тебя просто какое-то недержание воображения!»
