Олег Лукошин - Капитализм (сборник)
Засветились у продавцов глаза. Стали выпрямляться спины.
– Обманом, подлым обманом, – изливал душу Максим, – завладели нами невидимые эксплуататоры. С первого дня мы не получили ни копейки, и долги наши – подло сфабрикованные долги – настолько велики, что нам за всю жизнь не расплатиться с ними.
– Точно! – крикнул кто-то в ответ.
– Правильно говоришь! – донеслось из другого угла.
– Хватит терпеть!
Максим аж искрами сыплет:
– Неужели мы молчаливо будем дожидаться своей смерти? А, я вас спрашиваю?! Нам совершенно нечего терять, зато впереди, там, за оцеплением, – свобода! Так давайте же прорвемся к ней, братья! Давайте свергнем ненавистное директорское иго! Давайте освободимся наконец!
– За свободу!!! – завопили осмелевшие продавцы. – Вперед, на штурм!
А в зал вперевалочку директор заявился.
– Это что это за беспорядки такие? – возмущенно оглядел территорию. – Хотите, подлецы ленивые, чтобы я вам еще штрафы выписал?
Схватил Максим видеомагнитофон с полки и крикнул:
– Бей его, гада!
И магнитофоном тем прямо в директорскую морду запустил. Хорош удар! Опрокинулся директор, на спину шмякнулся. Набросились на него продавцы и всей подручной техникой валтузить начали.
– На тебе, изверг! – лупят его. – Получи, эксплуататор!
Завалили наконец холодильниками. Только кровавое пятно под ними расползается.
– Охранники на нас идут! – заметил Максим передвижение церберов. – Выстраиваем оборону. Дверной проход узкий, словно Фермопильский проход. Забрасывайте их пылесосами, спартанцы!
Полетели в охранников пылесосы. Одна разбитая голова, другая. Не прорваться душителям свободы, отступают.
– Хорошо! – кричит Максим. – Молодцы! Братва, тараньте стекла стиральными машинами!
Хватают продавцы стиральные машины, волокут их к окнам и прямо в стекло врезают. Сыпятся на пол осколки.
– Есть проходы! – голосит Максим. – Вооружаемся ножами и скалками из посудного отдела и всем скопом вываливаемся на улицу! Организованно! Друг другу помогаем!
Выбрались на улицу продавцы. Струсившие охранники еще в оцеплении стоят.
– Вперед, на врагов! – завопил Максим. – Режь капиталистических псов! Свобода или смерть!
– Ура-а-а-а!!! – выдали громогласно продавцы и лавиной понеслись на охранников.
Сторона дрогнула. Побежали гнусные часовые эксплуатации и частной собственности. Позорно побежали. А продавцы их догоняют и бьют, бьют. От души прикладываются.
Как-то само собой запелось.
– Ве-е-есь мир насилья мы разрушим!!! – радостные от победы, от собственного освобождения, от того, что смогли сбросить ярмо, заголосили продавцы. – До основанья, а зате-е-ем… Мы наш, мы новый мир постро-о-им…
Но тут милицейские сирены завыли, из машин люди в камуфляжной форме и с автоматами стали выскакивать.
«Не справимся, – лихорадочно вертелось у Максима в голове. – Идти против автоматов – самоубийство».
– Врассыпную, братцы! – отдал он команду. – Всем удачи! Еще встретимся.
Бросились продавцы кто куда. Над головами пули засвистели. Максим почувствовал толчок в плечо, а потом на бегу стал наблюдать красивую картину: на плече его растекалось, все более увеличиваясь, алое пятно.
«Ранен», – с удовлетворением подумал он.
Видимого ущерба рана не принесла. По спине колотила котомка с книгой Маркса. Он пробежал несколько кварталов, свернул в подворотню, перепрыгнул через деревянный забор и увидел перед собой остов строящегося здания. Людей поблизости не наблюдалось.
В здании он затаился на груде строительного мусора. Сердце радостно колотилось.
«Организованной борьбой можно добиваться результата, – проносились мысли. – Теперь я понимаю, что бороться нужно, что бороться необходимо. Есть в людях сила, есть злоба, чтобы свергнуть этот бесчеловечный строй! Надо собирать команду, дружину, войско – и завоевывать власть. Это реально, это вполне реально».
Белой казенной рубашкой он перевязал рану. Ночь отлежался на стройке.
Братец Дениска и сестрица Настена
Летит Денис на Дальний Восток, в город Биробиджан, столицу Еврейской автономной области. Открывает здесь его предприятие представительство. А Денис – подумать только! – назначен директором филиала.
– Хорошо ты работал, – напутствовал его генеральный, – полезно. Сейчас новые горизонты перед нами открываются, новые задачи встают. Будем Дальний Восток завоевывать, хочу тебя туда направить. Опыт у тебя есть, сейчас с любой работой справишься. Но смотри, облажаешься – ноги выдерну. Выбирай, куда бы отправиться хотел.
А Денис, ни секунды не раздумывая, выдал:
– Биробиджан.
Он насчет этого города свои планы имел. К евреям ему хотелось. Любил он их очень.
Задачи перед филиалом торговые. Продукцию продвигать, рынок завоевывать. Летит Денис в самолете, гордый – до чертиков, даже жопа светится, а все равно волнительно. Трясет его. Держит он на коленях книжку и иврит учит. Ну, чтобы евреи за своего приняли.
Настя склонилась над швейной машинкой и строчит оборку. Машина древняя, плохенькая, вот-вот кранты ей настанут, но работу тоже делать надо. Уф, готово!
Встает она, подходит с платьицем, что воспитанницы работного дома для кукол шьют, к наставнице, госпоже Симаковой, и робко протягивает выполненную работу.
– А, Настька! – поворачивается та на шаги. – Соизволила наконец к десяти утра одно платье сшить. Три часа, как работа идет, а она лишь первое сделала!
– Простите, госпожа, там очень аккуратно надо было.
– Ну, что тут у тебя?
Платьице сшито на загляденье. Красивое, ажурное. Настена – одна из лучших швей, но не говорить же ей об этом. Вдруг возгордится и закапризничает.
– Ой ты господи! – вскидывает руками госпожа Симакова. – Ну опять туфта какая-то! Ну сколько раз вам говорить, как вот эти складки обшивать надо. А, сколько раз я вам это говорила? Сколько показывала? Ты думаешь, богатые тетеньки станут покупать для своих детей кукол, которые одеты в такие дрянные платья?
– Простите меня, – опускает голову Настя. На глазах ее слезы. – Я сейчас же все переделаю, – тянет она руки к платью.
– Ступай! – отталкивает ее наставница. – Сама все переделаю. Учишь вас, учишь, бестолочей! Придется из зарплаты удержать за брак.
– Шолом! – приветствует Денис встречающую его челядь. – Шолом алейхем!
Челядь недоуменно смотрит большими глазами друг на друга. «Вот мы попались! – словно говорят их понурые взгляды. – Настоящего еврея над нами поставили! Теперь пахать будем, как Ясир Арафат».
– Кхм, кхм, – покашливает один в кулачок. – Вы знаете, Денис Тимофеевич… Несмотря на то, что это Еврейская автономная область, здесь на иврите никто не говорит.
– На самом деле? – изумлен Денис.
Это одно из самых больших открытий в его жизни.
«Милый братец мой Максимка, – слюнявит Настя карандаш и под светом керосиновой лампы выводит кривые буквы на обрывке бумаги, – пишет тебе сестренка Настенушка. Живу я хорошо. И мама живет хорошо. И Дениска тоже. Про Вовку мы давно ничего не слышали, а от папы как не было никаких вестей, так и нет. Только о тебе сердце ноет, братик мой милый! Почему сестру не навещаешь, почему забыл о Насте? Или, может, ты работаешь не покладая рук и тебе некогда мне написать? Приезжай ко мне, милый мой Максимка! Очень я хочу с тобой повидаться, аж болею вся. Или напиши хотя бы, потому что сил нет жить в неведении».
Она складывает бумажку вчетверо и подписывает: «Брату Максиму».
– Кто это тут керосин жжет? – слышится истеричный голос госпожи Симаковой. – Сейчас на месте прибью!
Настя быстро задувает лампу, ныряет под одеяло и замирает.
– Ну что, начнем совещание, – негромко говорит Денис (негромко – это специально, так надо) и следит за реакцией сотрудников.
Сотрудники напряжены и собраны. У каждого в руках ручка, на столе – блокноты. Они ждут распоряжений.
«Вот она, власть над людьми! – демонически хохочет в душе Денис. – Вот оно, торжество!»
– Сначала поговорим о маркетинговой политике… – многозначительно бросает он.
Пять утра, нещадно звенит будильник.
– Подъем! Подъем! – разносится по коридорам работного дома.
Дети бегут на улицу к умывальникам.
Настя подбегает к забору, просовывает руку сквозь прутья и опускает незапечатанное письмо в почтовый ящик.
– Не подведи меня, Максимка! – шепчет она.
Переход Максима через Уральские горы
– И все же, – возразил Максим спутнику, – какие-то вульгарные у тебя представления о свободе. Не может человек быть абсолютно свободным в несвободном обществе.
Хиппи, с которым он познакомился три дня назад, продолжал улыбаться и мотать хайрастой головой.
– Свобода – она одна, – продолжал он гнуть свою линию. – И не бывает других свобод. Общество здесь совершенно ни при чем. Оно всегда несвободно.
